21.

21.

Сообщения от советского информбюро я, как и все, слушаю регулярно, а газеты обычно только просматриваю — в них та же информация, которую уже слышал по радио, всегда скупая и во всех газетах одинаковая. О положении на советско-германском фронте у меня сложилось, может быть, и не совсем верное, но свое представление. После разгрома под Сталинградом немецкие войска нигде не наступают, а после того, как наши войска оставили Харьков, они тоже прекратили наступление. Если обе стороны и не выдохлись, то, во всяком случае, накапливают силы — затишье перед грозой. Только гроза теперь будет не такая, как раньше, — будет драка примерно равных по силе и мастерству, без былого преимущества немцев. Где произойдет эта драка — откуда мне знать, но когда видишь карту, глаза невольно задерживаются на Курске. Что ясно, так это задачи обеих сторон. Гитлер, конечно, жаждет реванша за Сталинград, и немцы будут стараться разгромить наши войска и, продолжая громить, продвигаться, как в 41-м и 42-м годах, дальше вглубь страны, куда — не берусь судить, да и не верится, что это им удастся, так сильно не верится, что все во мне противится такому предположению. Сталин, конечно, хочет повторить Сталинград, да так, чтобы наши войска, разгромив и продолжая громить немцев, гнали их на запад как можно дальше, имея конечной целью Берлин! Сколько снова будет павших, искалеченных, осиротевших и обездоленных! Вспоминается наша старинная украинская пословица: пани б’ються, а у холопiв чуби трiщать. Прошли века, изменилось многое, а эта пословица не устаревает.

Мы ухаживали за посадками картошки: пропалывали, окучивали, рыхлили землю. Повезло с погодой — ни засухи, ни проливных дождей, и вскоре мы ели молодую картошку, немного ее продавали и пополняли наш рацион мяском, редькой и свежей зеленью. В это время из письма Людмилы Игнатьевны мы узнали, что ее маленькая Марийка умерла от ветряной оспы, что ее оставил муж, и что она ждет ребенка. Марийка взволновалась и стала собираться в Рубцовск. Ехать необходимо, но чтобы уехать надо добиться увольнения с работы и иметь хоть какие-нибудь средства, а у нас — никаких. Думали-думали и решили — раз времени до родов еще много, отложим поездку, пока не соберем картошку и не продадим сколько нужно, чтобы иметь достаточно средств.

Кульминация наших военных действий летом 43-го года — битва на Курской дуге. Не раз читал и слышал, что переломным моментом в войне была Сталинградская битва. Наверное, это так, но вскоре после нее на какое-то время настало равновесие сил, а появившаяся уверенность в нашей победе больше стала похожей на страстное желание победы. После разгрома немцев на Курской дуге и до конца войны равновесия сил уже не было, а было все нарастающее наше преимущество в силе, технике и мастерстве, и мы погнали немцев так, как они гнали нас в начале войны. И вот, наша армия — на севере Украины, очень возможно, что и в Белополье, а 23-го августа вновь освобожден Харьков. Больно слышать и читать, что немцы, отступая, оставляют после себя выжженную землю.

У нас с Марийкой очень хороший урожай хорошей картошки. В выходной день с утра ношу на базар, — благо, что недалеко, — по два ведра картошки, продаю ее немного дешевле базарной цены и когда приношу очередную пару ведер, покупатели уже ждут. На базар пошла картошка наиболее крупная, себе оставили помельче, но в количестве достаточном, чтобы я мог есть ее без ограничений. Марийка уже уволилась с формулировкой — по семейным обстоятельствам.

К перрону подается состав Челябинск-Новосибирск, я с рюкзаком врываюсь в вагон одним из первых и занимаю посреди вагона вторую полку. В толпе запыхавшихся пассажиров показывается Марийка с чемоданом, я слажу с полки, Марийка на нее залазит, какое-то время размещает вещи, которые я ей подаю, и мы прощаемся. Витковские обсуждают вопрос — ждать ли трамвай или идти пешком. Я жду рабочий поезд Челябинск-Подуральск. Марийку в Новосибирске ожидает пересадка.

С тех пор, как пришло письмо с Сирохинской, там, — я уже знаю из нового письма, — ничего не изменилось и не случилось, и то — слава Богу. Никто не написал, как они жили все это время. Никто не пишет, как устраивается жизнь теперь, да и что они могут написать об этом, если город только-только освобожден, и, возможно, сейчас им вообще не до писем. А из официальных сообщений только и известно, что много зданий сожжено и разрушено, и как зверствовали фашисты. Марийка доехала благополучно и уже работает в жилищно-коммунальном отделе тракторного завода, опять нормировщицей. Одной из ее сотрудниц оказалась наша соученица, окончившая инженерно-экономический факультет одновременно с нами. Они обрадовались друг другу и сблизились. Федю Марийка не застала — он недавно переехал в Кемерово. Получил письмо и от Феди. Он — в том же проектном харьковском институте, в котором работал до отъезда в Нальчик. Предстоит восстановление металлургических заводов на юге европейской части страны и ожидается возвращение этого института в Харьков — поэтому Федя там.

Харьков освобожден, Марийка уехала, что мне здесь сидеть? Надо возвращаться на Украину и работать по специальности. Но как этого добиться? Сейчас эвакуированные начнут рваться домой — это естественно, их не будут отпускать — это понятно: они нужны здесь. Многие из них будут, как Федя, прибегать к любым средствам и способам, лишь бы вырваться домой. И меня, конечно, так просто не отпустят. А какие у меня есть средства, способы или причины? Да никаких. И еще я очень опасаюсь, что в нашем обществе и при нравах наших руководящих деятелей возвращение из эвакуации будет происходить не по желанию работающих, а в приказном порядке либо коллективами, как Федин институт и, наверное, институт Витковского, либо по специальному отбору: потребовались для восстановления какого-то объекта такие-то работники — спустят разнарядку, составят списки, и езжайте, да не домой, а куда приказано.

Тихонько спросил Гуляшова — будет ли он возражать, если я попытаюсь уволиться. Он удивленно на меня взглянул и усмехнулся.

— Представляю возмущение директора, когда он увидит мое «Не возражаю» на вашем заявлении. Замену вам найти трудно, но какое право я имею возражать, если бы сам с удовольствием уволился? Только кто будет считаться с моим мнением? Директор вас ценит и именно поэтому не отпустит. Он, конечно, уже обдумал, кого с собой взять в Донбасс на восстановительные работы. Можете не сомневаться — вы в этом списке не на последнем месте.

— Опять промышленное строительство под руководством директора? Не радует меня такая перспектива.

— А что делать? Я был городским архитектором. Признаюсь вам — когда освобождали Донбасс, я чуть было не написал в горисполком просьбу, чтобы они постарались меня отсюда отозвать, — у меня не было и нет сомнений, что там я сейчас куда нужнее, чем здесь, но затею эту я оставил как бесплодную. Во-первых, городское начальство, наверное, переменилось, и кто меня сейчас там знает! Но главное — не в этом. Мы с вами работаем в системе наркомата угольной промышленности, а он подчиняется союзному совнаркому. Значит, чтобы кого-то из этой системы забрать, надо или иметь хороший блат в Наркомугле, или обращение Совнаркома Украины в Совнарком Союза. А кто такой Гуляшов, чтобы о нем ходатайствовать, по сути, перед Сталиным? Даже смешно. Никто сейчас не станет такими делами заниматься. Можно было бы поднять такой вопрос и сейчас, но только не об одном, к тому же безвестном, архитекторе, а о многих, скажем — нескольких десятках, необходимых для восстановления разрушенных городов. Но я думаю, вопрос этот будет решен иначе. Придет время, когда откладывать восстановление городов будет уже невозможно, потребуются архитекторы, нас без чьих-либо ходатайств начнут разыскивать, отзывать и направлять на эту работу. Как у нас в таких случаях делается, создадут какую-нибудь центральную комиссию или комитет по восстановлению городов, он и будет этим заниматься.

— Значит, ждать окончания войны?

— Нет, я так не думаю. Вы же знаете: самое главное звено в нашем народном хозяйстве — тяжелая промышленность. Она, естественно, и военная. Ее и начнут восстанавливать в первую очередь, да, наверное, уже начали. Но людям где-то жить надо, хочешь – не хочешь, а восстанавливай и города. Одно тянет за собой другое. Вот косвенное доказательство, но только, Петр Григорьевич, это — между нами. Директору пока не удается в план следующего года включить строительство новых объектов на заводе. Я думаю, что эти средства пойдут на восстановление разрушенных предприятий, хорошо бы — нашего завода, скорей вернемся домой.

Они-то вернутся домой, а мне что делать? Прошлогоднюю встречу в Ворошиловградской столовой с Табулевичем я помню хорошо. Он сейчас, конечно, в Харькове — там правительство Украины. Не написать ли Табулевичу: а вдруг и он меня запомнил? Но здравое рассуждение Гуляшова, удержавшее его от подобного шага, удерживает и меня. Не думал, что на мне отражаются переживания, и вдруг Андрей Корнеевич спрашивает:

— Что это ты, Григорич, такой хмурый? Ну, туча тучей. Случилось что?

— Домой хочется, Андрей Корнеевич.

— Ну, удивил! Кому же не хочется? К примеру, у меня там какой-никакой, а домишко с садом-огородом и старики уже такие дряхлые — в чем душа держится. Ну, ничего, дела пошли куда веселей, скоро и домой тронемся, это я тебе верно говорю. Сам посуди: заложили мы, как водится, в план будущего года строительство новых объектов, а нам — вот! — Андрей Корнеевич, как в приветствии, выбрасывает вверх и вперед руку с кукишем и смеется. Ну, закончим мы строящиеся объекты, а после что ОКС’у тут делать? И выходит — собирай манатки и — домой, наш завод восстанавливать. И ты, Григорич, тут не засидишься, будь спокоен, — там и тебе работы хватит.

Я молчал. Для меня важнее не куда ехать, а на какую работу. Неужели так прилипчиво нелюбимое дело? Была таким электротехника. Сколько лет прошло, казалось — расстались навсегда, а в позапрошлом году пришлось от нее отбиваться. А как избавиться от промышленного строительства? Тяну эту лямку по необходимости, с работой справляюсь, но радости от нее не испытываю. Влечет меня, как в детстве, к тому делу, по которому всегда у меня чешутся руки и ради которого мне, наконец, удалось получить диплом. Мысли возвращаются к Табулевичу. Условия изменились, и, возможно, уже пора ставить вопрос если не о восстановлении городов, то хотя бы о подготовке к восстановлению. Вдруг я испугался: а что, если как раз сейчас у Табулевича составляют список архитекторов для отзыва на эту работу? А я опоздаю и получу ответ, что список уже передан, — или отправлен, — и мне придется ждать составления нового. На другой день я отправил письмо Табулевичу.

Киев, как по заказу освободили к октябрьским праздникам. Телеграмма Табулевича отправлена еще из Харькова, значит — до переезда правительства Украины в Киев. Более точно определить время отправления телеграммы не смогу. Удивил ее огромный размер — с небольшое полотенце. Удивило слово «Правительственная» — большие красивые буквы в верхнем левом углу. Два адреса: директору завода и мне. Табулевич просит откомандировать работающего на заводе архитектора Горелова в распоряжение наркомата коммунального хозяйства Украины на работу по восстановлению разрушенных городов.

В приемный день дождался очереди к директору.

— Я слушаю.

— Я в связи с телеграммой наркома коммунального хозяйства Украины. Вы ее получили?

— Получил и вот что я тебе скажу: можешь про нее забыть. Он мне не начальник, и никуда я тебя не откомандирую.

— Но я там нужнее, чем здесь. Неужели вы не хотите с этим считаться?

— Подождите, не кипятитесь. Потерпи — поедем вместе Донбасс восстанавливать. И говорить об этом больше не буду! Другие вопросы есть? Тогда до свидания. — Он звонит и говорит секретарю, чтобы зашел следующий.

В первой половине декабря Людмила Игнатьевна родила дочку. Назвали ее Женей. Марийка пишет, что пока все благополучно.