13.

13.

В бумажнике — билет в Крюков на завтра, и время от времени я механически щупаю внутренний карман пиджака. В руке — рулончик чертежей. Дома еще не был. Стою возле школы, в которой учился. Теперь в ней какой-то техникум. Когда здесь бывал, любил смотреть на другую сторону реки — привлекала панорама над Харьковской набережной: высокий склон, плотно и пестро застроенный, с невидимыми отсюда крутыми улицами, — по ним и бродить было приятно, — а над склоном — верхушки колоколен кирхи и костела, сейчас уже без крестов. Левее этого склона над Московской улицей — колокольня Успенского Кафедрального собора с золотым куполом, тоже уже без креста, и остановившимися, — навсегда? — часами под куполом, такая высокая, что, глядя издали, не замечаешь и самого собора, — в нем теперь какие-то мастерские и склады, но сохранилась надпись над входом под колокольней: «Богу — спасителю от нашествия галлов и с ними двунадесяти язык».

...Тихая темная ночь под Пасху. Начинает накрапывать теплый дождик, но, спохватившись, перестает. Пахнет весной. Для этого часа много людей. Приподнятое торжественное настроение. Бабуся, Лиза и я идем в нашу Москалевскую церковь. С нами папа, но он идет в Успенский собор. Так хочется написать отцу — он бы понял, что мое положение безвыходное, и иначе я поступить не могу. Но он столько в жизни пережил, что нанести еще и этот удар я не могу. И никому не скажешь — ни Марийке, ни дома, никому... Пусть будет несчастный случай — так легче им всем перенести. Все решено и все продумано. А что-то тревожит, как покалывает... Что-то новое. Но что?

...Лицо Марийки. Никогда не видел его таким искаженным — моя непоправимая вина: он был измучен, нездоров, а я не удержала его от этой поездки, и вот... Ой, нет! Слишком жестоко, нельзя думать только о себе. Но что же делать? Где выход? Основа? Зачем Основа? Здесь близко Левада. Прямо сейчас? Но я ведь отверг Основу и правильно сделал. Как же быть? Ждать, пока буду прилично выглядеть? Где взять силы? И дождусь ли приличного вида? А тем временем позвонят эти. Что я им скажу? Ну, это — не проблема: болел, все заняты дипломными проектами и Мукомолов тоже, ни на что другое нет времени... Стоп, стоп, стоп!.. А ведь это на самом деле так. Стоп, стоп!.. Тут что-то есть, что-то забрезжило. Почему-то подкашиваются ноги. Рядом скверик. Смел снег со скамьи и сел.

...Когда это все произошло? Вчера вечером? Всего лишь вчера? И я впал в панику? Давай постараемся во всем этом спокойно разобраться. Итак, они явно исходили из того, что я знаком с Новиковым, — это их ошибка, — или, по крайней мере, наслышан о нем от Мукомолова, иначе — зачем я им нужен? Я Новикова никогда не видел, — это на самом деле так, — и ничего о нем не слышал — так я утверждаю, и опровергнуть это невозможно — я предупредил Мукомолова и этим заодно отрезал себе единственную возможность с Новиковым познакомиться. И как бы они ни заставляли выполнить их задание, теперь я это сделать никак не смогу. Факт, а они думают, что смогут не мытьем, так катаньем, — нажим, шантаж, — меня заставить. Пытки? Вряд ли: после них меня останется списать на тот свет или в лагеря, а я им пока нужен. Надо твердо стоять на своем, и они не только ничего не добьются, но и убедятся, что это невозможно. Может быть они уже сомневаются смогу ли я выполнить их задание, может даже это поняли и всего лишь прут по инерции — а вдруг!.. Терять-то им нечего. В том, что это так, никакой уверенности, конечно, быть не может, но, если они не круглые дураки, то к такому выводу должны прийти. Выходит — еще рано торопиться под колеса. Ух! Начал было мерзнуть, а сейчас стало жарко.

А нет ли промаха в моих рассуждениях? Я снова прохожу всю их цепочку, со всех сторон рассматриваю каждое ее звено, не нахожу ни в одном из них никакой ошибки, а под конец вдруг осознаю, что все мои рассуждения в целом не стоят выеденного яйца, если только эти энкавэдисты убеждены, что я вру: тогда они не остановятся ни перед чем, чтобы заставить меня выполнить задание, а то, что у меня ничего не получается, будут рассматривать как увиливание со всеми вытекающими последствиями. Так ли это или не так — как знать? Чужая душа — потемки, а когда, души нет — потемки еще гуще. Так что же делать? Пока понятно одно: уж очень рискованно пассивно ждать, чтобы они сами убедились в своей ошибке, — настоящей или нет — это неважно, лишь бы убедились. Надо бы их постараться убедить. Легко сказать — постараться убедить. А как? Никакие уверения, заклинания, битье себя в грудь не помогу, наоборот — послужат доказательством увиливания. Так что же — сдаться? Ехать в Крюков?

Но я же видел мелькнувший просвет, и меня охватило такое сильное желание бороться, что я почувствовал: в Крюков не поеду, во всяком случае сейчас. Какого черта отдавать жизнь без борьбы. Умереть всегда успею! Не может быть, чтобы не было выхода. Надо искать.

...Как убедить их в том, что заставлять меня выполнять их задание — без толку? В который раз спрашиваю себя об этом. Невыполнимо, как бы я ни старался. Как бы ни старался? Так вот и ответ: не говорить об этом, а стараться, то есть изображать старание, и пусть они сами видят, без моей подсказки, что ничего из этого не получается... да и не может получиться. Побольше инициативы, всяких предложений, даже самых глупых. Этакий добросовестный старательный дурень. Так это же Швейк! Ну не буквально Швейк, но в том же духе. А что? Это, кажется, единственный способ от них избавиться. Трудно? Еще бы! Рискуешь жизнью? Хуже — пытками. Но уж очень большой выигрыш: жизнь, и не просто жизнь, а незамаранная жизнь. Надо попробовать. Умереть всегда успеешь. Надо бы еще раз все проверить и продумать, но у меня уже ни на что нет сил. Потом, потом... А сейчас — никакого Крюкова и отдохнуть. Я сел на трамвай, пересел на другой, приехал домой, пообедал, прилег на кровать и заснул.

Поздно вечером меня разбудили, чтобы, как у нас говорят, сделать пересадку, то есть раздеться, а заодно можно и поужинать.

— Ты спал как из пушки и ничего не слышал, — сказала Галя. — Приходила Марийка.

— Не велела тебя будить, — сказала Лиза.

— Долго была?

— Нет, недолго, — ответила Лиза. — Пообедала и ушла.

— Просила тебе напомнить, что ты завтра можешь в институт не ходить.

— Сказал Сережа. — Ты собирался ехать в Крюков?

— Давно собираюсь. Откладывал, чтобы не пропустить распределение. А что?

— Марийка считает, что тебе сейчас не надо ехать, — сказала Лиза. — Сначала отдохни как следует.

— Насчет отдыха — это ты говоришь или Марийка?

— Мы обе, придира!

— Марийка сказала, что тебе в Крюков можно и не ехать. Это правда? — спросила Галя.

Так считает мой руководитель. Но проектировать реконструкцию города, не видев его, — как-то странно.

— Странно или не странно — судить не берусь, — сказал Сережа, но ехать тебе сейчас куда бы то ни было не стоит.

— А я сейчас и не собираюсь.

— А в институт завтра пойдешь? Тебя будить?

— Пойду ли — не знаю. Утро вечера мудренее. Но не буди. Да, Марийка вам рассказала куда мы получили назначение?

— Сказала. В Кировоград, — ответила Галя.

— Тут вам решать. Вам виднее, — сказала Лиза.

— Может быть вам и повезло, — сказал Сережа. — Елизаветград был одним из лучших уездных городов — культурный и хорошо благоустроенный, лучше многих губернских. Интеллигентный город. Родина известных украинских писателей и артистов.

— Троцкого и Зиновьева, — добавила Галя.

— Ну, это не делает чести городу, — сказал Сережа. — Я это говорю не потому, что на них сейчас гонения. Все они хороши. Впрочем, что Кировоград теперь представляет я, конечно, не знаю.

Ночью проснулся с чувством радостного удивления: приснился вход в кинотеатр — такой, какой бы я хотел запроектировать. Вставать не хотелось, и я старался закрепить его в памяти, но вспомнив историю с интегралом, встал, зажег настольную лампу и на листе пищей бумаги нарисовал вход так, как увидел во сне: с противоположной стороны улицы, немного не доходя до кинотеатра. Ложась, заметил, что держу рисунок в руке, и сунул его под подушку.

Когда проснулся снова, в доме было темно и тихо, все спали, но по улице проехала грузовая машина, а на оконных шторах изредка стали мелькать темные полосы. Сел. Чувствую себя здоровым и бодрым, но сосредоточенным и напряженным куда больше, чем перед каким-нибудь трудным экзаменом. Идти в институт? Посижу-ка я несколько дней дома: позвонят, а меня нет. Это хорошо. А усижу? Раз так лучше — надо усидеть. А в Крюков вообще не поеду, ни сейчас, ни позже. Раз руководитель считает, что это не обязательно… Да ведь и не все ездили... И Марийка не ездила. Смешно: чего я рвался в Крюков, будто в Харькове на улицах нет ни трамваев, ни машин. Бросило в жар: если бы вчера или позавчера я это сообразил, меня могло бы уже не быть. Перехватило дыхание, зазвенело в ушах, заколотилось сердце. Снова улегся, ожидая когда пройдет. Прошло. Ну, гады, посмотрим кто кого!

В соседней комнате зажглась настенная лампочка над Сережиной кроватью, завозились и заговорили Сережа и Лиза. Вдруг я вспомнил приснившийся вход, засмеялся и услышал Сережин голос:

— Ты проснулся или еще во сне смеешься?

— А я смеялся во сне?

— Смеялся и разговаривал. Вставай, Архимед, если хочешь идти в институт.

— С чего это я попал в Архимеды?

— А ты ночью сказал «эврика».

— Эврика? А еще что говорил?

— Много говорил, но невнятно.

— Да, спишь ты беспокойно, — сказала Лиза.

— А что, лучше храпеть?

— В мой огород камешек? — спросил Сережа. — Я стал храпеть?

— Нет, не храпишь.

— Не хватало еще вашего храпа, — пробурчала Лиза.

— А Марийка не сердится, что ты так бурно спишь? — спросила Галя из другой комнаты.

— Нет, не сердится, только удивляется.

— А чего ты сейчас смеялся?

— Сон вспомнил.

— Такой смешной?

— Нет, не смешной, а радостный и даже полезный.

— Даже полезный? Ну и ну! Это интересно, расскажи.

— Какая тонкая натура! — воскликнула Галя, когда я рассказал. Сережа с Лизой засмеялись.

— Это ты из зависти говоришь! — сказал я Гале.

— Так ты пойдешь в институт? — спросил Сережа из своей комнаты. — Если пойдешь, то вставай. Пора.

— Нет, не пойду. Ни сегодня, ни завтра. Вход в кинотеатр — это единственное, что у меня не было решено, можно и отдохнуть, все остальное готово.

— Как! — воскликнул Сережа. — Готовы оба проекта?

— Как ты быстро хотел. Готовы начерно. Теперь надо вычерчивать и подавать, как у нас говорят.

— Вставай, лежебока, — сказала Лиза. — Буду на стол подавать.

— Как у нас говорят, — добавил Сережа. За завтраком нашли, что я лучше выгляжу.

— Только глаза блестят, — сказала Лиза.

— И в самом деле, — подтвердила Галя. — Чего ты глазами сверкаешь?

— Освещенье тусклое.