7.

7.

Вернув свой дом и устроившись на работу в наркомпочтель, Сережа поехал в Ростов перевезти семью, так и не добившись возможности забрать меня из детского дома.

— Но я же у вас вырос, — сказал я.

— Так ведь скоро сказка сказывается... — ответил Сережа. — Незадолго до нашего переезда в Харьков отец Николай написал мне, что виделся с Ксенией Николаевной, но она не хотела и слушать, чтобы забрать тебя из детского дома. Ты пробыл в детском доме почти год. Но то, что не удалось ни мне, ни отцу Николаю, совершенно неожиданно удалось Ульяне Гавриловне.

— Бабусе?!

— Твоей бабусе, — подтвердила Лиза. — Мы жили уже здесь и ждали со дня на день Гришу. Бабуся, не сказав никому ни слова, сама отправилась к твоей маме, и один Бог знает, как ей удалось получить согласие, чтобы ты жил у нас. Она не хотела об этом говорить.

— Осталось неизвестным?

— Так и осталось. Бабуся сказала только, что твоя мама свое согласие оговорила двумя условиями: чтобы ты регулярно ее посещал, и чтобы мы не предъявляли никаких требований на имущество Гореловых, которое было у нее.

— Какое имущество?!

— В основном — ковры. Больше она ничего не рассказывала, а на наши расспросы отвечала: «Та годi вже вам! Петрусь житиме з нами, слава Богу. Що вам ще треба?» Я, грешным делом, одно время думала: уж не валялась ли она в ногах у твоей мамы?

— Ну, что ты! — возмутилась Клава. — Она же обладала чувством собственного достоинства.

— Да я и сама поняла, что этого не могло быть. Мама на колени становилась перед Богом и святыми, но не перед людьми — оно было бы большим грехом.

— И дедушка не знал?

— Когда мы стали беспокоиться, что мамы долго нет, папа сказал: «Да не волнуйтесь вы! Пошла по делу и никуда не денется, вернется». Наверное, знал куда и зачем пошла. А когда мы его спросили, как же маме удалось уговорить Ксению, папа, усмехаясь в усы, ответил: «А я там не был. У меня не спрашивайте». Вот и пойми — знал он или не знал. Думаю, что знал. А вскоре он умер.

— Бабуся умерла через десять лет после дедушки. Так и не рассказала?

— Так и не рассказала. Да мы больше не расспрашивали — это было бы нехорошо.

— Я считал, — сказал Сережа, — что и мне надо сходить к Ксении Николаевне — взять письменное согласие, но Ульяна Гавриловна сказала: «Нiчого не треба. Вона сама привезе Петруся до Кропiлiних, а хтось iз них приведе його сюди». А адрес Ксении Николаевны Ульяна Гавриловна, — я ее спросил, — взяла у отца Николая.

— Петя, а тебе мама не рассказывала о своем разговоре с бабусей? — спросила Галя.

— Нет, не рассказывала.

— А ты ее не спрашивал?

— А я только сейчас узнал, что бабуся была у мамы.

— А теперь при случае спросишь?

— Нет, не буду спрашивать.

— Почему?

— Очень сомневаюсь, что услышу правду. А вы не догадываетесь, почему мама вдруг согласилась, чтобы я жил у вас?

— Разные были догадки и предположения, — ответила Галя.

— Например?

— Например? Ну, например, такое предположение. Наш отец был человек строгий, требовательный, ни для кого исключений не делал, и мы с Ниной не раз слышали, как он отчитывал твою маму и даже кричал на нее. Нам не все нравилось в Ксении Николаевне, но мы были еще девчонками, помалкивали и говорили об этом только между собой. У нас — своя жизнь, у твоей мамы — своя, у нас — свои интересы, у нее — свои, и мы, как говорят дети, друг друга не трогали.

— А, кстати, как в вашей семье называли маму?

— Наша мама называла ее Ксаной, отец — Ксенией.

— А остальные?

— А мы с Ниной — или Ксаной, или так, как называли ее у Кропилиных, — Ксюшей, а между собой Ксяшкой, но, вообще, мы редко к ней обращались. Потом уже, повзрослев, поняли, что старались ее избегать, и она, конечно, это понимала.

— А Лиза и Клава?

— Что — Лиза и Клава? Как обращались к маме?

— Как сложились у них отношения с мамой?

— А они не жили с нами, у них были свои семьи, а Клава у нас и не бывала. Как они относились к твоей маме — я этим тогда не интересовалась.

— А за что дедушка сердился на маму?

— Конкретных причин мы не знаем и не старались узнавать, мы только радовались, что не нам достается на орехи. Взрослея, стали понимать, что он сердился за то, что она ничего не делает, только развлекается и транжирит деньги.

— А вы с Ниной что-нибудь делали?

Галя умолкла, и на несколько секунд наступила тишина.

— Мы учились в гимназии, — вместо Гали ответили Нина, — никаких обязанностей у нас не было, только разные поручения то мамы, то папы. Поручения иногда докучали, и мы были недовольны, но все равно их выполняли.

— Петя, ты все время меня перебиваешь, — сказала Галя, — и я не могу ответить на твой же вопрос.

— Ну, извини. Я слушаю.

— Так вот... А наша мама относилась к Ксане спокойно, доброжелательно, заботливо, никогда на нее не кричала, — она вообще никогда ни на кого не кричала, не отчитывала и даже заступалась за нее перед твоим дедом. Может быть, поэтому твоя мама и уступила просьбе твоей бабуси.

— Так... А другие предположения и догадки?

— Я думаю, да и с самого начала думал, что дело тут вот в чем, — сказал Сережа. — Ульяна Гавриловна, конечно, не скрыла от Ксении Николаевны, что Гриша вот-вот приедет. Ульяна Гавриловна была, Петя, удивительным человеком: никогда не обманывала и не хитрила. Ну, а Ксения Николаевна не могла не сообразить, что если Гриша начнет хлопотать, чтобы забрать сына из детского дома, то может обнаружиться ее обман, и во избежание неприятностей лучше самой забрать Петю. А ее муж, наверное, мягко выражаясь, не был от этого в восторге. И ведь действительно, она сама забрала Петю, — а это надо было как-то оформить, — и привезла его к Кропилиным.

— Это более правдоподобно, — сказала Клава. — Я еще вот о чем хочу сказать: почему Ксении понадобилось, чтобы Петя ее проведывал?

— А что тут непонятного? — спросила Лиза. — Она же мать все-таки.

— Которая почти не проведывала сына в детском доме. По-моему, тут был расчет на будущее. Вдруг у Пети окажутся незаурядные способности в какой-либо области, он станет выдающимся и хорошо обеспеченным человеком — не стоит терять его из виду, тем более что сделает ли ее муж карьеру артиста — это еще по воде вилами писано.

— Побойся Бога, Клава! — сказала Лиза. — Разве у тебя есть доказательства, что Ксения имела такой расчет? Чужая душа — потемки. Как же ты можешь так говорить?

— Господи! Я только среди своих поделилась своими соображениями, что тут такого?

— Да будет вам! — с явным неудовольствием сказала Нина. — Верно и то, о чем говорила Галя, и то, о чем говорил Сережа. Оба эти обстоятельства сыграли роль в том, что Ксения отпустила Петю. Но, может быть, были и еще какие-то обстоятельства, о которых мы не знаем.

— Знаешь, Петя! — сказала Лиза. — Сколько раз об этом говорено, переговорено, а мы так и не знаем, как было дело, и сколько бы еще ни говорили, все равно не узнаем. Спать пора, господа хорошие! Вам же на работу рано вставать.

Не спалось. Вспоминались посещения мамы. А у них ковры, действительно, были. Один — очень большой, зеленый с коричневыми узорами, закрывал стену, топчан и почти весь пол, оставляя у окон неширокую полоску, по которой ходили. Да это же тот самый ковер, на котором я расставлял кубики и водил поезда! Откуда я знаю, что он какой-то текинский? Может быть, слышал в Сулине, когда мама привезла ковры? А что значит текинский – понятия не имею. Печорин велел перед окнами княжны Мери провести лошадь, покрытую дорогим, только что купленным, ковром. Не текинским ли? Дай Бог память! Нет, не текинским, а персидским. Да какая мне разница, какие это были ковры, хоть у мамы, хоть у Печорина! Лучше выспись перед дорогой. Но не спится... В другой комнате на стене висел темно-красный ковер. Вот была работа Аржанкову выбивать пыль из ковров! В Нальчике на полу перед кроватями и на стенах под кроватями лежали и висели куски зеленого ковра, потертые и вылезшие, а в большой комнате висел какой-то ковер — я к нему не подходил и не присматривался. Вот дались мне эти ковры!.. Нет, не спится.

Мама постоянно ругала всех Гореловых, кроме бабуси, и однажды, когда она подряд всех поносила, я спросил:

— А бабуся?

— Твоя бабуся — святая женщина.

Я и сейчас слышу голос мамы, сказавшей эту фразу. В ней нет теплоты, а только холодное признание факта. А интересно: ругала она Гореловых не за их политические взгляды, не за какие-либо дела, а за характеры. О политике, о своем отношении к настоящей власти она со мной никогда не говорила. Наверное, прав был мой деда Коля, когда сказал Сереже о неустойчивости ее взглядов. Ах, да! Она и у Кропилиных тогда бывала, правда, редко и недолго. И еще, помню, мама как-то сказала мне, что когда у них будет ребенок, он у них будет говорить по-украински, и я тогда подумал: чтобы научить какому-нибудь языку, надо самим на нем говорить, как папа на немецком, а ни она, ни ее Сашенька, — так она называла мужа, — украинского не знают. Как говорил деда Коля Сереже, — очередная фантазия.

Все еще не спится... Лиза сказала: «Сколько раз об этом говорено переговорено...» В этом доме есть две темы, к которым периодически возвращаются: первая — был ли Петр Трифонович прообразом Лопахина, и вторая — как бабусе удалось добиться согласия мамы на то, чтобы взять меня из детского дома. Мы с Марийкой будем жить своей семьей, но хочется поближе к Гореловым, лучше всего — в Харькове: они, старея, будут нуждаться в нашей поддержке — больше у них никого нет. И Марийка, наверное, предпочла бы Харьков: конечно, сюда из эвакуации вернутся ее сестры. И многие наши друзья сюда вернутся. А не пренебречь ли своими опасениями и остаться в Харькове? Не у Турусова работать и не в Гипрограде — здесь, конечно, уже есть проектные организации, будут и другие. Ладно, съезжу в Киев, там все решится.

На другой день, когда все ушли на работу, Сережа — по делам, а Лиза управилась со своими утренними хлопотами, я попытался отдать ей деньги, вырученные за водку.

— Об этом говори с Сережей, — сказала она сухо.

— Лиза, он же не возьмет.

— Конечно, не возьмет и правильно сделает. Ну, посуди сам! У нас какое-никакое, а свое обжитое гнездо, приобретать нам ничего не нужно, а с текущими расходами мы худо-бедно справляемся. А вам с Марийкой жизнь сначала начинать, и у вас кроме этих двух тысяч ничего нет. Так кому они больше нужны?

— Мы же будем работать и постепенно обзаведемся всем необходимым. Все так делают. А вы сколько дом не ремонтировали?

— Ты рассуждаешь как ребенок. Ну, приедешь на новое место, а потом Марийка к тебе приедет. Сколько вы поначалу будете получать? По сто рублей? А кровать надо, стол надо, табуретки хотя бы на первый случай, а посуда, всякая хозяйственная утварь, а белье? Сначала станьте на ноги, а потом предлагайте помощь, тогда не откажемся. И давай больше об этом не говорить.

Я оставил деньги Лизе на хранение, взяв с собой не помню сколько для поездки в Киев, и, отдавая деньги, невольно улыбнулся.

— Ты чего смеешься? Небось, думаешь — потом буду искать как Гришин архив? Не беспокойся — найдется.

— А я и не беспокоюсь. Ты когда-то говорила: если долго не находится – брось искать — само найдется. Вот и не ищи: все равно я сейчас его не возьму — некуда.

Поезд уходил днем. Сережа провожал. Подали состав из товарных вагонов. Не знаю как в других вагонах, а в моем не было даже лавок у стен. На станциях бегали в туалет, с детьми. Я, как и другие, сидел на чемодане, прислонившись к стене. Кому не хватило мест возле стен, сидели и лежали посредине вагона. Когда отодвигали двери – несло холодом, и иногда залетал снег. Никто не роптал: после всего перенесенного в войну с такими неудобствами легко смириться.