28.

28.

Несмотря на бригадный метод обучения, общая атмосфера в школе не изменилась, и ее общественная жизнь оставалась такой же, как и в прошлом. А за стенами школы мы слышали разговоры о пятилетнем плане, об индустриализации страны, коллективизации крестьянских хозяйств, ликвидации кулачества как класса, о разногласиях в руководстве партии, об оппозиции, о Троцком, Сталине, Бухарине... Слушать обо всем этом было порой интересно, порой скучно, только нам, подросткам, казалось, что все будет происходить само по себе, а наша жизнь останется такой же, как и была. Но жизнь менялась очень быстро и очень круто.

В магазинах исчезали продукты и росли очереди, а на базарах — цены. Ходили слухи, что введут карточную систему снабжения, и ее ввели. Частников обложили такими налогами, что они сами закрывали свои предприятия, магазины, лавочки, и, когда это происходило, я с изумлением прочел на ул. Свердлова, где было много частных магазинов, такой лозунг: «Советские торговцы! Все, как один, подпишемся на государственный заем!»

Обложили большими налогами кустарей, и у нас исчезла вывеска «Белье-мережка». Кустарей объединяли в артели, в какой-то из них, но как прежде дома, работала Лиза, и Сережа привозил «штуки» не из магазинов, где нечего было купить, а из артели, и не на извозчике, а на трамвае. Извозчиков становилось все меньше, и вскоре они вообще исчезли, не дождавшись появления такси. Заработки в артели были куда меньше прежних. Потеряла приработок Галя — совместительство по месту работы запретили. Да и сами деньги беспрерывно обесценивались.

Экономили на чем только можно. Носили воду водоносы — теперь носили сами. Белье стирать приходила прачка — стирали сами. Дрова пилили и кололи люди, ходившие по улицам и кричавшие: «Кому дрова пилить-колоть?» Теперь это делали сами. Улицу подметал дворник — метем сами... Глаша, дореволюционная домашняя работница Юровских, давным-давно вышла замуж и обзавелась семьей, но регулярно наведывалась и старалась чем-нибудь помочь Лизе по хозяйству. Теперь она жаловалась на жизнь, раз я видел, как она плакала, и Лиза давала ей что-нибудь из продуктов и вещей.

И раньше, куда ни глянь, — почти все жили не то, чтобы нищенски, но бедно или в лучшем случае — скромно. Мои друзья и я, соученики и сверстники, которых я знал, — юноши и девушки, – выросли в обстановке именно таких материальных условий, и они не только были нам обычны и привычны, но и казались нормальными. Может быть поэтому одежда, еда и другие, доступные и недоступные, блага никогда не входили в круг наших интересов, и внезапное падение жизненного уровня никак, в отличие от взрослых, на нас не отразилось. Между собой мы никогда не говорили об этом, и только раз, — к слову пришлось, — Пекса сказал:

— А все-таки у нас никогда никому не дадут умереть от голода.

Да и дома взрослые нас щадили. Мы очень редко стояли в очередях, разве что с кем-нибудь ради того, чтобы получить двойную норму чего-либо, отпускаемого в ограниченном количестве.

Дома, когда собирались за раздвинутым столом, угощение было куда скуднее прежнего, а обычные разговоры о семейных делах, болезнях, событиях у знакомых, театральных и литературных новостях оттеснились разговорами о текущих политических событиях. Не все нам с Гориком было понятно и интересно, но многое я запомнил — кое-что дословно, а в большинстве случаев — смысл того, что слышал.

— Никто не спорит о необходимости индустриализации, — сказал Xрисанф. — Довольно жить в отсталых, но к чему такие бешеные темпы? Их долго не выдержишь, ноги протянем.

— Международное положение обязывает, — ответил Федя.

— Неужели кто-нибудь серьезно думает о новой интервенции? — возражает Хрисанф. — У Франции и Англии сейчас своих забот хватает.

— Сейчас, конечно, нет, — продолжает свою мысль Федя. — Но при случае — почему бы и нет? Если будем слабы.

— Дело не в Англии и Франции, — говорит папа. — Посмотрите, что делается в Германии. Если Гитлер дорвется до власти, начнется бешеное вооружение и война. Реванш за поражение. Конечно, против нас. Это же его программа.

Папу поддержали Клава и доктор Кучеров, остальные дружно на них накинулись: немцы — народ культурный, у них Гитлер никогда не придет к власти.

— Сидел Гитлер в тюрьме и снова сядет, этим и кончится, — как бы подвел итог Сережа.

Обсуждали возможные источники финансирования пятилетнего плана. Сошлись на том, что они традиционные: хлеб, лес и золото. Значит, придется затянуть пояса. И надолго.

— Уже затянули, — сказала Лиза.

— Боюсь, что это цветики, — сказал Сережа, — а ягодки еще впереди.

Михаил Сергеевич высказал предположение, что какое-то время будет хуже и хуже, а потом сразу станет лучше.

— Эх, Миша! — воскликнул Кучеров. — Твоими бы устами да мед пить. А пока давайте выпьем того, что на столе.

Налили рюмки, налил себе и Сережа и вдруг запел, и все взрослые тихо, но дружно подхватили:

Быстры, как волны, все дни нашей жизни, Что день, то короче к могиле наш путь.

Налей, налей, товарищ, заздравную чашу. —

Бог знает, что с нами случится впереди!

Сережа вилкой чуть дирижировал, у всех блестели глаза, потом общий разговор рассыпался на куски, потом заговорили о жестокости принудительной коллективизации.

— Сейчас Федя скажет, — сказал папа, — что это — историческая необходимость. Федя вздохнул и ответил:

— Федя молчит. Другой раз Хрисанф пришел с каким-то пакетом и обратился ко мне:

— Вот, купил в Москве электрический утюг... Ему не дали договорить, Нина и Сережа стали упрекать его, что он не купил и для них.

— Да в магазинах их нет. Я купил на руках, случайно. Купить-то купил, а он перестал нагреваться. А такие мастерские — как корова языком слизала. Ты, Петя, электрик, посмотри — может быть, сумеешь починить?

Я взял контрольную лампу и сразу же обнаружил разрыв в шнуре, хотел починить, но Сережа не мог удержаться и починил сам. Принесли гладильную доску, включили утюг, столпились возле него. Поднялся шум. Нина, как всегда во время общего оживления, беспрерывно смеется. Папа и Михаил Сергеевич тихо разговаривают в стороне.

Сели за стол.

— Не могу понять, — говорит Галя. — Одно дело — нэпманы, они — эксплуататоры. Но при чем тут ремесленники? Они же никого не эксплуатировали. Почему же и их задушили, как нэпманов?

— А я тебе скажу, — отвечает ей Клава. — Не хватает рабочих рук. Куда девалась безработица! Вот и мобилизуют кого только могут. Куда теперь кустарям деваться? Пойдут работать. Заметили в газетах кампанию против домашних хозяек?

— Так можно дойти до абсурда, — говорит Хрисанф, — закрыть учебные заведения, больницы из-за нехватки рабочих рук.

— Ну, это ты хватил! — говорит Клава. — А, впрочем, и будут на короткое время закрывать и отправлять персонал на срочные работы.

— Этак, чего доброго, — говорит Сережа, — и горожан будут направлять в колхозы на сельскохозяйственные работы.

— Ну, а это уж ты хватил! — говорит Лиза.

— Почему хватил? — возражает Федя. — Из сел бегут. Может и до этого дойти.

— Много твои горожане наработают! — говорит папа. — Вот пошлют тебя и Хрисанфа...

Все засмеялись.

— Между прочим, — говорит Сережа, — все время открываются новые артели. Будут и мастерские точной механики и всякие другие. Без этого не обойтись.

— А доходы пойдут не в карман, а государству, — говорит Клава.

— В этих мастерских будет та работа! — говорит Федя. — Вот вы раньше шили белье для Жака, а теперь для артели. Что, оно такого же качества?

Снова все засмеялись.

— Петя! — обратилась ко мне Нина. — У меня поломался зонтик. Может быть, ты сможешь и его починить?

— Нинка, не дури! — сказал Федя.

— Но не могу же я без зонтика!

— А ты принеси, — говорит Сережа. — Посмотрим. Может быть, и сможем починить.

Как-то раз в каком-то споре папа сказал:

— А Петр Великий? Какие у него были личные качества? Деспот, алкоголик, сифилитик.

Но — Великий. Личные качества — не главное. И не забывайте, что Сталин занимал свой пост еще при Ленине.

— Но не забывай и ты, — ответила Клава, — что при Ленине он не имел такой власти.

Ни у Кропилиных, ни у Аржанковых я подобных разговоров не слыхал. Лишь раз в ответ на недовольство мамы на положение с продуктами Александр Николаевич ответил:

— Так долго продолжаться не может. Придется потерпеть.