17.

17.

Хорошо писали классики! Иду с вокзала по челябинским улицам и улыбаюсь: таким и представлял себе провинциальный русский городок. Маленькие деревянные домики с крыльцами под козырьками. Резьба. В окнах — герань и бальзамины. Палисадники с желтой акацией и сиренью. На улицах канавы, поросшие бурьяном, травка-муравка, изредка — булыжная мостовая и дощатые тротуары. На одной из улиц, в низком месте, где скапливается вода, уложены бревна. В центре встречаются двух– и трехэтажные рубленые дома. На главной улице одиноко торчит надстроенный до четырех этажей кирпичный дом, в нем — редакция местной газеты. Церквей не видно. Большие наклонные вывески над магазинами. Круглые афишные тумбы. Собаки. Движение редкое, прохожих мало. Пустынно.

Стройка за городом в гладкой степи, а в ней кое-где березовые рощицы. Прокладывается трамвайная линия. Ноги вязнут в грязи — недавно прошел дождь. Завод побольше харьковского. Вблизи него — поселки: один — из четырехэтажных кирпичных домов, очень похожий на харьковский, в остальных — бараки с сараями и надворными уборными.

Слой липкой грязи на первом этаже главной конторы. Получаю назначение в проектное бюро, хлебную и продуктовую карточки. Продуктовую тут же обмениваю на талоны в столовую. Питание — трехразовое. Поселили на первом этаже четырехэтажного дома в трехкомнатной квартире. В комнате застал еще двух только что приехавших техников. Один — строитель, фамилии его не помню, другой — Тропилин, специальности не помню. Оба старше меня на 5—7 лет. На матрасах, простынях, одеялах, подушках, наволочках, полотенцах — всюду черные штампы: «Украдено в ЖКО». В соседних комнатах — семьи рабочих ударников с детьми. Пошел обедать. Меню: первое — перловый суп с грибами, второе — вареная картошка с грибами, третье — чай. На металлических тарелках, кружках, ложках и вилках выбито: «Украдено в столовой ОРСа». Хлебные карточки удобные: на каждый день три талона по 200 грамм, не нужно носить с собою хлеб.

Ночью — нашествие клопов, очень больших и в очень большом количестве. Спать невозможно. Через день — выходной, который мы втроем потратили на борьбу с клопами. Тропилин, человек бывалый, привез целый чемодан персидского порошка. Кровати отодвинули от стен, ножки поставили в консервные банки, в банки налили керосин. Керосином обтерли дверь, окно, подоконник и пол. Насыпали валики из персидского порошка под дверью и на подоконнике, обсыпали им матрасы. Три ночи спали спокойно, потом — снова нашествие. Свет не тушим и видим, как клопы несколькими цепочками гуськом ползут и ползут из дверных щелей и открытого окна на потолок, а с потолка падают на кровати. На следующий выходной снова война с клопами, и так — каждый выходной. Хорошо отработали эту процедуру, все меньше тратили на нее времени и выполняли ее вдвоем, а третий по очереди был свободен. Говорили с соседями, предлагали персидский порошок и помощь. Один сосед принял нас за чудаков: больше у нас никаких забот нет. Другая соседка сказала, что выводить клопов только в одной квартире — без толку: все равно из других наползут. А если уж выводить, то на зиму, когда окна закупорены. Сказал о клопах на работе, а в ответ услышал:

— Тут они везде. Привыкнешь.

Проектное бюро занималось корректировкой проектов применительно к менявшейся ситуации — поступавшим на стройку аппаратуре, моторам, кабелям, проводам, осветительной аппаратуре. Оказывается, все это не всегда соответствовало проектам. Работа только срочная. В бюро два молодых инженера, язвительный старик-сметчик, не помню, сколько техников и две копировщицы. Все — в одной комнате, тесно. Заведующего не запомнил — он сидел отдельно, редко к нам заходил и не вмешивался в работу. Обстановка — склочная. Целый день крики, брань, угрозы и не только по работе, а по любому поводу. Грызлись между собой инженеры, кричали на техников и копировщиц, переругивались копировщицы и техники, а один из них все время отпускал пошлые шутки. Старик-сметчик изо дня в день так поносил своего техника за любую ошибку, так над ним издевался, что я удивлялся его молчаливому терпению. Корректируя чертеж по наметкам инженера, усомнился в каком-то сечении, просчитал на своей линейке, убедился, что сечение недостаточно и тихо сказал инженеру.

— Много ты понимаешь! Занимайся своим делом.

Отложил чертеж в сторону, занялся другими. В конце дня этот инженер берет отложенный чертеж, смотрит на него и спрашивает:

— Так какое, по-твоему, нужно сечение?

Называю. На другое утро этот чертеж лежит у меня на столе с названным мною сечением.

Стал регулярно проверять все наметки инженера, находил ошибки, молча клал на его стол чертежи со своими поправками, и вскоре он сказал мне в коридоре:

— Если хочешь, — сам делай расчеты.

Сам делаю расчеты за него, а вскоре и за другого такого же инженера, иногда слышу, как они спорят — чьи расчеты делать раньше. Расчеты — элементарнейшие, научиться им ничего не стоит, даже не имея специального образования, но никто из них этим не интересовался. Расспросил и узнал, что оба они окончили институты в прошлом году, один — в Свердловске, другой — в Нижнем Новгороде. Плоды бригадного метода! Язвительный старик, выходя со мной после работы, спросил:

— И охота на себе двух ослов тащить?

Я промолчал — не знал, что ответить и поспешил уйти. Стали одолевать грустные мысли: работа ничуть не интересней, чем в ВЭО, обстановка гораздо хуже — стоило ли сюда ехать!

В выходной день было жарко, безоблачно и тихо. Вдруг — сильный ветер, мгла от пыли и сразу же ливень с грозой, видны убегающие тучи и снова жарко, безоблачно и тихо.

Стал получать премии — небольшую денежную, талон на брезентовые сапоги, в которых и ходил, путевки в однодневный дом отдыха. Он находился в лесу на берегу соленого озера Смолино. Озеро большое — не видно другого берега. Кормили там гораздо лучше, чем в столовой. Купался, брал на прокат лодку, заплывал подальше, лежал и читал. Разобрали маленькие лодки, мне досталась большая — на три пары весел. Заплыл. Налетела такая же внезапная гроза с таким же сильным ветром, какую я уже видел. Лодку швыряло на огромных волнах и захлестывало водой. Выручало умение грести. Внезапно утих ветер, засияло солнце на безоблачном небе, и только волны не сразу утихомирились. Может быть, и забылся бы этот случай, если бы во время бури меня не охватил дикий, животный страх смерти. В жизни пришлось еще, как говорится, посмотреть ей в глаза, но такого панического страха, как в первый раз, я больше никогда не испытывал.

В дом отдыха ездили на грузовой машине, и в ее кузов ставили длинные скамьи. Возвращаемся в город, шофер так гонит, а мы так подскакиваем и на скамьях и со скамьями, что одна скамья с сидящими на ней свалилась. У нескольких человек — травмы, и у меня сильная боль в ноге. К утру боль не уменьшилась, пошел в поликлинику. Перелома нет, но больничный получил. Читал, писал письма в Харьков и Пексе. На судьбу не жаловался. Пексе надолго запомнилась фраза из моего письма: «Духом и ни чем другим не падаю».

Острая боль прошла, но я еще хромал, и мне продлили больничный. Дома сидеть не хотелось, пошел в ближайшую березовую рощу и, хотя комары и гнус сразу меня оттуда выгнали, я успел спугнуть две пары, расположившиеся под деревьями. Возвращаясь, спугнул еще одну пару недалеко от тропинки, по которой шел! На другой день бродил по городу и забрел на вокзал. У перрона стоял поезд Челябинск-Копейск. Этот городишка вблизи Челябинска — центр местного угольного бассейна. Я работал в горнопромышленном отделе, и, может быть, там найдется работа поинтереснее моей. Направился к кассе, но, чувствуя себя не очень хорошо, решил отложить поездку. Но и на следующий день, хотя чувствовал себя лучше, и в последующие в Копейск не съездил: что-то во мне восставало против поездки, а что — не мог понять и не мог преодолеть этого внутреннего сопротивления.

Работа — неинтересная, нудная, обстановка — неприятная, и понемногу созревало решение перейти на производство. В отделе кадров сказали — только с согласия моего начальства. К начальству не обращался — понимал, что не отпустят, но мысль о переходе не оставлял.

Иногда по вечерам мои товарищи по комнате просят меня пойти погулять и вернуться попозже. Иду в город, иногда захожу в кино. Возвращаюсь, застаю неубранный стол с двумя пустыми бутылками и четырьмя стаканами, огрызки еды и часто — следы пребывания женщин: полукруглая расческа или шпилька, запах духов... Теория стакана воды в действии! Вообще же мы живем мирно, без конфликтов, и когда у меня путевка в однодневный дом отдыха совпадает с моей очередью гонять клопов (у них таких путевок не бывает), они безотказно меняются со мной очередью. Но говорить нам не о чем. С техниками на работе тоже как с посторонними. Они какие-то тусклые и затурканные, а один — большой пошляк и сквернослов. С людьми схожусь легко, в Харькове полно друзей, а тут не с кем поговорить. Странно: огромная стройка, тысячи людей, а я одинок. Но не ходить же по площадке или по городу в поисках друзей! Да нормальный ли я, в конце концов, человек?