9.
9.
Вышли из концерта. Птицоида на этот раз не был. Сережа и Владимир Андреевич обсуждают концерт, сравнивают исполнителей с теми, которых раньше слышали, и которые, конечно, были лучше, никак не могут расстаться и решают пройтись пешком. Пройтись приятно: мягкий зимний вечер. Но Токочка спешит на вокзал, у меня нет ключа от квартиры, неудобно возвращаться поздно, и мы прощаемся. На другой день за обедом Сережа с удовольствием вспоминает концерт и Владимира Андреевича и говорит, как хорошо было бы хоть изредка позволить себе такое удовольствие.
Утром Байдученко и Рубан вышли, долго отсутствовали, вернулись возбужденными и сказали, что Изъяна и меня хотели перевести в другие группы, они нас отстояли, но так просто это не обошлось — придется выполнить несколько чужих проектов, и, конечно, подкинут нам не из легких. И уже почти не оставалось времени на задания для техникума.
Заметка в газете: сидят в немецкой тюрьме вместе национал-социалисты и коммунисты, спорят, видного национал-социалиста коммунисты переубедили, и он примкнул к ним. На работе Изъян спрашивает меня — читал ли я это сообщение.
— Читал.
— Интересное сообщение. Легче переубедить нацистов, чем социал-демократов или представителей каких-нибудь либеральных партий.
— Уже сделал вывод из одного случая?
— Не говори. Случай показательный.
— Чем же?
— А тем, что все они, кроме нацистов, цепляются за буржуазные свободы, буржуазный гуманизм и не понимают, что это — отжившие понятия. А у нацистов таких иллюзий нет.
— И гуманизм — отжившее понятие?
— Я говорю о буржуазном гуманизме, а не пролетарском.
— Есть понятия вечные, к ним относится и гуманизм.
— Как ты не понимаешь элементарных вещей? Идеология и мораль носят классовый характер и поэтому со временем меняются.
— Постой, постой! Интересно у тебя получается. У коммунистов и нацистов одна и та же мораль? Классовая, да? Пролетарская?
— Не говори глупостей!
— Колосович, надо работать! — обернувшись, резко сказал Рубан. До этого никогда мы не получали замечаний. Обернулся и Байдученко и, улыбаясь, посмотрел на меня.
Иду по коридору. Байдученко и Рубан стоят и курят, увидели меня и заулыбались. Я замедлил шаги.
— Ну, и здорово вы Изъяна подковырнули! — говорит Байдученко.
— Только вот что, Петя, — говорит Рубан. — Держите здесь язык за зубами. И Изъяну скажите об этом.
— Вы думаете — я на Изъяна повлияю? На него никто не повлияет. Для этого надо постановление ЦК.
Они засмеялись.
— Никто его переубеждать не собирается. Речь идет о другом... Ладно, я сам с ним поговорю.
Специальные комиссии проводили чистки учреждений. На общих собраниях поднимали с мест служащих, всех или заранее намеченных — не берусь судить, они рассказывали свои биографии и отвечали на вопросы, которые могли задавать все присутствующие. Интересовались, главным образом, прошлым — дореволюционным и периода гражданской войны. Кажется, именно в это время я услышал выражение — недорезанный буржуй. Обычно его произносили с иронией, но иногда — серьезно и даже со злобой. В начале 32-го года такой процедуре подвергся Сережа, и его, как бывшего дворянина и офицера царской армии, уволили из Наркомпочтеля. В выходной день приехали Резниковы и Майоровы, и Сережа стал читать запись в его трудовом списке: «С должности юрисконсульта Управления Уполнаркомпочтеля Украины и Южного Управления связи снят по чистке соваппарата с отнесением к 3-й категории и запрещением занимать административно-управленческие должности сроком на три года». Сережа остановился.
— Хорошо, что хоть по 3-й категории, — сказал Федя.
— Слушайте дальше, — сказал Сережа и прочел: «С указанием, что против работы гражданина Юровского по специальности юрисконсульта возражений не встречается».
— Как, как?! — переспросила Клава. Сережа прочел последнюю фразу.
— Прочти, пожалуйста, сначала, все, — попросила Клава.
Сережа прочел.
— Снять с работы юрисконсульта и вдруг — против работы по специальности юрисконсульта возражений не встречается, — сказала Клава. — Ну и ну!
— Ну, что ты удивляешься? — спросил папа. — Не знаешь, с кем приходится иметь дело?
— Только не вздумай обжаловать постановление этих мудрецов, — сказал Хрисанф.
— Будто я не понимаю, — ответил Сережа. — Обжалование привело бы только к снятию последней фразы. Иначе пришлось бы меня восстановить на работе, а на это они не пойдут.
— Совершенно верно, — сказал Федя.
— Федя, а тебя тоже будут чистить? — спросила Нина. Федя развел руками:
— Пока что у нас о чистке ничего не слышно. Мы — не соваппарат.
— Да что тебе чистка! — сказал Хрисанф. — Ты — красноармеец.
— Это как повернется дело. Знаешь как у нас: когда я им нужен — я красноармеец, не нужен — сын буржуя.
— Папа, а тебя будут чистить? — спросил Горик.
— Все мы под одним Богом ходим, и пути его неисповедимы.
Когда все разошлись, я спросил у отца: будет ли и у них чистка?
— Вряд ли в милиции будет такая чистка. Да я ее и не боюсь — я попал под амнистию.
Мы даже не лишенцы, как многие из бывших.
Скоро Сережа уже работал юрисконсультом в товариществе слепых, а через некоторое время по совместительству — и в товариществе глухонемых. А потом я удивился, узнав, что Сережа выучил азбуку глухонемых, чтобы разговаривать с ними без переводчика.
Чтобы не беспокоить Женю, когда я поздно возвращаюсь, попросил ключи от квартиры.
— А ты не возвращайся поздно. Я растерялся, потом разозлился и сказал:
— Тогда я буду ночевать дома.
— Тогда, когда поздно возвращаешься?
— Нет, совсем перееду домой.
Хорошо, мы подумаем. И вот, если я предупреждал, что поздно вернусь, получал ключи на один раз и должен был их возвращать. А случайно задержаться допоздна я уже не мог. Странные люди. Рассказал об этом отцу.
— Вот как! Ну, раз они тебе не доверяют, незачем там и жить. Надо было уйти. Тут и моя вина: понадеялся на их порядочность.
— Порядочные они люди или нет — не знаю, но только они не такие как мы, какие-то совсем другие, я даже не знаю о чем с ними говорить. Так что, уйти?
— Не спеши. Сейчас твой уход будет странным — ни с того, ни с сего. Придется подождать, пока представится случай. Думаю, ждать долго не придется: они, видимо, из тех, которые беспокоятся только о собственных удобствах и не считаются с интересами других. Это непременно скажется.
— А если я скажу: раз вы мне боитесь доверить ключи, я от вас ухожу?
Папа засмеялся.
— Вот тут-то они доверят тебе ключи, деваться им некуда. Как ты тогда будешь себя чувствовать? Ведь придется остаться.