4 марта 1927. Пятница

Вчера у Юрия. Ему лучше, хотя температура вдруг скакнула на 37,2. Но все эти дни он работает. Сначала я очень расстроилась его температурой, потом успокоилась. Говорили о том, о сем, я читала ему рассказы Бальмонта из книги: «Где мой дом?» Все было хорошо. Хотела уйти в одиннадцать, но задержалась. Осталась до 11 1/2 и условились, что он не пойдет меня провожать. Потом, прощаясь, обняла его и вдруг заплакала. Точно определить причину моих слез не смогу, приблизительно — можно… А если мне уже мало видеть его и целовать? Что, если он уже настолько пробудил во мне женщину, что я захотела его физически? Может быть, повторяю, может быть, не знаю. Но факт, что первой причиной было какое-то неудовлетворение. И, как никогда, было тяжело и трудно уходить от него. Юрий очень взволнован и испуган, одевается. Я почти кричу ему: «Не надо!» Чувствую, что могу дойти чуть ли не до истерики. Он проводил меня все-таки чуть не до самого вокзала. Я поцеловала его и быстро-быстро, не оглядываясь ни разу, пошла. Ждала поезда минут 40. Сидела в темноте на перроне и плакала. О чем плакала?

Пришла домой. Долго не ложилась. И легла, как заревела навзрыд. И ногами начала брыкаться, совсем как маленькая.

Сегодня Мамочка уже пошла к Фаусек. Мне надо будет еще сделать образец киевского шва и пойти по адресам… В какую-то кукольную мастерскую пойти; врать, что я умею делать кукол; а ведь, в сущности, я ничего не умею. Потом зайти показаться к Уриным… Пойти в «Соврем<енные> Записки», взять у Вишняка какие-то книги… Последний день занятий. Заседание, споры. На какой-то экзамен нужно записываться… Зачем? Ведь все равно нервы не выдержат.