23 июля 1928. Понедельник

Одному я удивляюсь: как при моей работе и при моем питании я не только жива, но даже прибываю в весе. Когда-нибудь, должно быть очень скоро, все это прекратится самым естественным образом. Должно быть, Юрий упрекает меня в эгоизме, в черствости, в невнимательности. «Вот, мол, мне так нехорошо, У меня, может быть, чахотка, а ей хоть бы что, и в ус себе не дует! Только раздражается!» Наверно, уж думает так.

Иногда он меня, действительно, раздражает. Так, вчера. Целый день я испытывала раздражение, пока не прорвалось.

Л прорвалось так. Я вздумала писать письмо Майер, полезла за блокнотом на полку и нашла там тетрадку, в «кратком содержании» писала. Обыкновенно она лежит в портфеле. Дикая мысль, и я лечу в ту комнату, где Борис Александрович и Юрий.

— Юрий, тебя очень интересовало, что я писала Виктору?

— Очень.

— Почему же ты тогда не прочел письмо?

— Как почему?

Я показываю ему тетрадку и ухожу. Он за мной. Происходит крупное объяснение, Юрий нервничает и сердится. Таким я его еще не видела. Выбегает, хлопнув дверь. Прекрасен в этот момент. А я сажусь на пол и плачу. Ничего для меня больше не существует. Он скоро вернулся, сам же начал меня успокаивать. Потом поехали в Медонский лес.

Сегодня я очень устала. Ведь с 8-ми ч<асов> утра (а сейчас 10 ч<асов> вечера) я вот только какие-нибудь полчаса сижу спокойно. Днем в мастерской. В 6 прихожу, и Юрий дома, ушел с работы, плохо чувствует. Не то усталость, не то похуже. После ужина пошел за чем-то к Войцеховскому, м<ожет> б<ыть>, от меня. А я стирала, мыла посуду. Вот и устала. Только бы удалось как-нибудь соорудить ему отпуск с субботы. Буду как можно больше работать.