7 апреля 1928. Суббота. 9 ч<асов> 25 мин<ут>

На этом месте Юрий меня оборвал.

Получила вчера письмо от Лели — ужасное письмо. У нее был триппер. Бедная, что она пережила, как перемучалась с леченьем. Сейчас поправляется. Пишет, что счастье, что она еще не женщина, после было бы хуже. А я и не знала, что можно заразиться триппером не через половые сношения. Как поправится — выходит замуж. Дай Бог ей больше счастья, она его заслужила.

У меня очень подавленное состояние. Во-первых, бывают моменты, когда угнетает материальная нужда. Это не всегда бывает. Я знаю, что надо, необходимо как можно скорее найти работу и зарабатывать. Я плохо себя чувствую, но это не оправдание. Или — в госпиталь, или — в мастерскую.

Вторая причина, которая меня угнетает, — Институт. Скоро начнутся экзамены. Завтра будет общее собрание, посвященное этому вопросу. А я! А мой медик в госпитале (он, оказывается, студент) спросил: «Так в этом году кончаете?» Ой, как все это больно.

Вот мне и кажется, что наступает то время, когда мне надо как-то уйти из жизни, т. е. приближается та грань, за которую я никогда не заглядывала. Казалось, что оба эти вопроса должны разрешиться сами собой моим исчезновением.

Нельзя же быть до бесконечности пассивной.

Вот эти-то две встречи меня и угнетают.

В четверг, ночью, после собрания я в уборной наткнулась на что-то. Страшно перепугалась. Юрий пошел со свечкой (а он там только что был) и видит: аббат. Сидит, спит, совершенно пьяный. С этим аббатом мы еще долго провозились, весь верхний этаж вылез. Потерял ключ от комнаты, не мог попасть. Упал с лестницы. А когда к нему подойдешь с помощью, он: «Non, non, monsieur, rien»[136]. Это так — нравы отеля.

Юрий ушел в киоск за газетой, и вот уже час, только пришел. Юрий пришел, бросил пиджак, лег поперек кровати и уткнулся в газету. А мне как будто еще грустнее стало. Только бы не расплакаться. Слезы уже лезут. Полезла за платком, возможно медленнее и спокойнее, — сморкаюсь. А Юрий поднял голову.

— Хнычешь?

— И не думаю.

— Хнычешь! Хнычешь!

За окном дождь. В комнате тикают часы, да скрипит по бумаге перо. Иногда шуршанье газеты. И все. Так ползут вечера. А жить нечем, нечем и нечем.

Переоценила я себя!

Не сумела я построить жизни.