29 декабря 1930. Понедельник

Продолжение этого дела таково: я ответила Майер:

«Елена Евгеньевна. По-видимому, правда, что женщина иногда не может быть самостоятельной, ибо в каждой Вашей строке явно звучал иной, мужской голос. О причинах, побудивших меня уйти из Союза, и которых Вы совсем не понимаете, я доложила правлению (если Вас и Мамченко это интересует, Вы всегда можете навести справки). Вам же скажу только одно, что считаю честней уйти, чем поступать так, как поступают господа Андреев, Майер, Ладинский и мн<огие> др<угие>, которые фактически давно не состоят в Союзе, но продолжают почему-то числиться в списках и иногда даже передают свой голос тому, кто его попросит. В Вашем письме есть много такого, на что следовало бы обидеться, но думаю, что делать этого не стоит».

И получаю ответ:

«Я еще была маленькой и как-то поймала мышку, она все время старалась меня укусить. Мне стало жаль, и я ее выпустила.

Привет Марии Владимировне и Николаю Николаевичу,

M<adame> Louts-Mayer.

P.S. Досадная ошибка. Е.Майер более полутора лет не состоит членом Союза. Надл<ежащее> заявление было перед <ано> председатели» Союза Ю.Софиеву».

В четверг зажигали елку. Елочка маленькая, меньше Игоря, но пышная и нарядная. Повешено все, что можно было повесить, вплоть до Юрьевых запонок, украшают шар и блестящие нити. А сверху украшено не малюсенькой звездой, а полумесяцем. Моя идея и моя работа, а никто особенно не одобряет. Юрий услал нас в ту комнату и сам стал устраивать. Поставил елку на пол, зажег и кругом полукругом расставил все его игрушки. Впереди его старый «шут» на лошади, потом — другие лошади, за ними — утка, Ванька, Пека, тачка и т. д. — все по росту. Потушил свет. Игорь вошел и остолбенел. Глазенки сияют, смеется, прыгает, дрожит весь и с елки глаз не сводит. Перецеловал все игрушки и каждого подносил к елке. Потом перецеловал всех нас. Прыгал вокруг елки с Ирочкой Нелидовой, радовался так, что больше некуда.

А в субботу были на елке у Елены Ивановны Унбегаун. Тоже восторг. Замечательно хорошо играл со своим ровесником — котом. Объелся там сладкого, вчера даже температура поднялась до 38,3. Лег вчера в 7, встал сегодня в 11, температура нормальная.

В ночь перед Игорешкиной болезнью страшно ссорились с Юрием. Он пришел в третьем часу, и стали ужинать. Конечно, мальчишку разбудили. И потом он же на него орал.

— Спи, спи, тебе говорят! Не лазай! Не мешай спать!

А я на него злилась. Потом села рядом с кроваткой, Игорь засыпал, а Юрий ходит по комнате и злится.

— Ну, зачем сидишь? Ты просто упрямишься. Вот, избаловала мальчишку, теперь отойти от него не можешь. Балуют его очень на твою голову с полной безответственностью. Знаю — это сопливая слюнявость все и т. д.

Я довольно добродушно молчала, только изредка огрызалась. А когда вчера при Станюковиче и его кузене[250] начал этот разговор, сначала в шутливом тоне, а потом опять «сопливое слюнтяйство», я страшно обозлилась и вышла. Гадко, что все это вышло при гостях, но ведь нужно же знать меру!

Вчера Юрий со Станюковичем был у Заковских (Краевича)[251], говорит: «Какая квартира, обстановка в стиле “ампир”, золоченое кресло, ковры, и сервиз, а вазы, а библиотека! А вино! А дочка его Нина, 16-ти лет, какая хорошенькая! Одним словом…» Мне нравится ее муж, Рудольф Ильич, не то немец, не то поляк, не то латыш. Очень болтливый, веселый. Она сама уж очень ломается, да иначе и весь стиль их пропадает.