22 ноября 1935. Пятница

Вчера уехал Игорешка.

В среду я его нарочно на весь день увела из дому. Сначала поехали платить за электричество, оттуда зашли в «Монопри»[364], пили оранжад[365] — Игорь был очень доволен. Оттуда поехали на трамвае в Булонь к Наташе, от нее — к Вере Дмитриевне, сколько удовольствия! А вечером растопили в кабинете камин (почему мы еще не топили), я его перед камином вымыла и уложила спать — в последний раз. Сидели с Юрием в столовой.

— Папа, спой про московский пожар.

Потом «Бородино», потом про «Ермака», под конец спели мы ему с Юрием «Колыбельную». Очень трогательно и грустно:

Я седельце боевое

Шелком разошью!

(а мама в то же время вышивала ему на шапке красной нитью: «Sophieff»).

Стану я тоской томиться,

Безутешно ждать.

Стану целый день молиться,

По ночам гадать.

Стану думать, что скучаешь

Ты в чужом краю.

Спи, пока забот не знаешь!

Баюшки-баю!

Разве это не подходит к моменту? Когда я теперь вспоминаю, как это мы пели, — мне хочется плакать.

Вчера мы нервничали весь день. Это сказывалось у него в необычайном буйстве и шумливости. У меня — в тошноте.

Только один раз меня спросил:

— Мама, а ты ко мне приедешь?

— Нет, милый, это очень дорого, я не смогу приехать, — я решила сразу сказать правду.

— Мама, я не хочу ехать.

Потом — отвлекся.

На вокзал приехали, конечно, в 8.40. Ровно в 9 пришла барышня, которая с ними ехала. Обступили дети, родители. Толпятся, состояние нервное. Потом пришли еще две дамы, стали собирать всякие бумажки, сертификаты, надели ребятам (8 человек) на шею ярлыки с фамилиями, построили в пары и повели… Родители гурьбой, сбоку, позади… Посадили в вагон -2 купе reserves[366] — усадили по 4 человека в каждое. Нужно было еще взять подушку и одеяло — об этом мы не подумали, хорошо, что у Папы-Коли были деньги. А одному мальчику, видимо, не хватило денег на одеяло, мать стояла у окна и плакала, и уверяла, что тепло одет… Потом попросили всех из вагона выйти, мы столпились у окна. Я старалась казаться как можно веселее; думаю, что мне это удалось, смеялась, корчила рожу, посылала воздушные поцелуи. Игорь жалко улыбался, махал рукой, иногда отворачивался и смахивал слезу, потом опять искал глазами меня, улыбался, махал рукой. Но не плакал. Экзамен на «сильного человека» мы выдержали оба, и экзамен этот продолжался 20 минут! 20 минут мы стояли у окошка вагона. Наконец, поезд двинулся. Последний растерянный взгляд — «где мама?», последний раз уже через соседние окна промелькнуло дорогое личико — и уже можно было плакать! Дома споткнулась об его игрушки и кубики. Неубранная с утра кроватка. И ощущение пустоты и свободы. Уже знакомое мне.