21 февраля 1932. Воскресенье

Вчера, в т<ак> н<азываемом> «Боле», после чуть ли не двухлетнего перерыва, читала стихи и неожиданно имела успех. Особенно понравилось первое:

Когда, скользя, обхватит шею[265]

Худая, детская рука.

Хвалили даже те, от коих я этого никак не ждала. Даже Аттис, даже Рейзин. Говорили, что это одно из лучших стихотворений и лучшее из того, что сегодня читались. Единственно расхолаживающую струю внес Адамович — по теперешней своей моде он говорил о том, что вообще не понимает, «зачем все это писать?» Что все это очень хорошо сделано, очень умело и тонко, но с первой же строчки знаешь, чем все кончится. Но когда Рейзин, возражая, сказал, будто бы он упрекает меня в пустоте, он энергично запротестовал. А после вечера говорил мне, что он собственно не о моих стихах говорил, а скорее вообще, что мои стихи, «как всегда, хороши» и т. д. Может быть, я придаю слишком большое значение моему успеху, объясняю это тем, что давно не была «в свете» и давно нигде не выступала.

Больше всего неистовствовал Аничков. Вообще, немножко шут. И вскакивал, и руками размахивал, и орал, и «гром победы раздавайся», и даже прослезился. Говорил, что сын у меня великолепный, и муж хороший, на что Мамченко ему возразил, что «Я знаю Кнорринг тоже давно, и знаю, что ей наплевать и на сына, и на мужа, а живет она в другом…»

А Аня Земит (известная скандалистка), уходя, бросила мне:

— Хоть вы и жена Софиева, а все-таки хорошие стихи пишете!

Все начинали словами: «Я Кнорринг давно знаю» и на основании этого говорили о творчестве, о биографии, также переплетая и то и другое.