24 марта 1929. Воскресенье

В пятницу, совершенно неожиданно, на прием пришла и Мамочка. Я даже испугалась, да и было чего: больна, астма, не ходила на работу, была у доктора, в четверг вечером был припадок. Юрий приходил на полчаса, хотел прийти вечером, да так и не смог. На приеме я была кислая и усталая. Утром был интерн и нашел, что «Сеllе-lа va bien, cette dame[171] и сказал своему спутнику:

— C’est le troisieme enfant de m<onsieu>r Labbe[172].

По ночам развлекает старушка. Бормочет, кричит. Прошлую ночь разорвала простыню, стала ходить по палате и упала. Потом сиделка всю ночь сидела около нее.

Вчера был Ляббе, на минуту остановился, нашел, что все хорошо; рассчитывает, что самые серьезные месяцы прошли, и скоро я вступлю в лучший период. Сахару нет, ацетоны держатся.

Прививки убавили на 1/2 сантиметра. Две ночи не дают молока, а так как я пью вечером кофе, то молоко — боюсь и не прошу. Реакции не бывает. Зато — голод, и утром — головная боль. Сегодня оформила официально это убавление, и буду говорить с Франсей, если она придет.

Юрий вчера не приходил. Ждала вечером, но и вечером не был. Совсем я его не вижу. Ночью не спала, и думались очень грустные мысли. Что роды у меня не пройдут благополучно, что меня это сломит окончательно, ребенка не будет, а я буду лежать несколько месяцев, как № 6. Как, в сущности, просто и легко ломается жизнь. Ведь могла же я быть счастливой, как другие.