VI

Немного месяцев суждено мне было пожить соответственно моим предположениям, то есть в отдалении от политической деятельности. Обстоятельства сильнее человека, и прошлое налагает на нас такие обязательства, которым мы не в состоянии противиться.

Но прежде чем перейти к этому, я должен сказать, что в Женеве нам пришлось пожить недолго по причинам чисто семейным.

Наш маленький Саша заболел коклюшем, и его требовалось немедленно вывезти из города. Ввиду приближавшихся холодов нужно было перебраться в теплую местность, где мальчик мог бы беспрепятственно оставаться на воздухе и в зимнее время. Таким местом была хорошенькая деревня Морне, в Савойе, близ Женевы. В самой Женеве зимой довольно холодно и бывает хотя непродолжительный, но сильный снег. В окрестностях города также нет ни одной местности, которая могла бы сравниться с Морне по обеспеченности от зимних холодов. Оно закрыто от севера, северо-запада и северо-востока горами Салева — Большим Салевом, Малым Салевом, Монгоссом и пр. Какая бы ни была погода в других местах, а в Морне, прижавшемся к самому подножию Малого Салева, вечное тепло и прекрасный горный воздух. Поэтому женевские врачи сюда посылают больных, нуждающихся в тепле, и в деревне уже давно основалось даже несколько недурных и недорогих пансионов (5 франков вдень). Есть также очень хорошая аптека какой-то католической общины. Сама деревня очень чистая и довольно богатая. От Женевы она очень близко. Если идти прямо перевалом через Салев, то расстояние, я думаю, не более верст трех; если же кто предпочитает дорогу обходом кругом Малого Салева, во избежание очень крутого перевала, то, может быть, наберется верст пять.

А перевал действительно очень круг. Дорожка шага два-три шириной врезана в крутой бок горы, так что с левой стороны ее идет обрыв, сначала небольшой, а потом все более и более глубокий; дорожка идет не круто, так градусов двадцать пять. Но потом она подходит к вертикальному обрыву страшной глубины и здесь превращается в лестницу, Pas de l'echelle, очень крутую, врезанную в бок горы и пробитую в камне. Шириной она каких-нибудь два шага. Слабая голова кружится, когда взглянешь в обрыв. Но если голова не кружится, то лестница вполне удобна, и туристы подымаются по ней даже на ослах. Я ходил но ней много раз, но потом стал предпочитать длинную обходную дорогу на Аннемас и пограничную деревню Монесюлла.

Все это находится уже во Франции. Но необходимые для жизни продукты и лавочки есть в достаточном количество и в самом Мор-не, да и в Женеву нетрудно сходить при надобности. Ходил туда даже какой-то дилижанс через городок Аннемас, но я ни разу им не пользовался.

В довершение всего Морне замечательно живописен. За спиной у него Салевские горы, а внизу под ним развертывается широкая долина Арва, окаймленная хребтами гор. По ту сторону, прямо перед Морне, как на ладони, белеет во всю долину вечно снежная громада Монблана.

Кругом, в какую сторону ни направься, местности одна другой красивее и притом самого разнообразного характера: то суровые до головокружения скалы Салева, то мягкие очертания долин в Монпетье, между двух вершин Салевов или при спуске из Морне к Арву и т. д. На всякий вкус, на всякий момент настроения тут можно выбрать местечко, на котором отдыхает душа, погружаясь в гармонию с природой.

Мы наняли себе квартирку в доме m-r Albert Bain с женой. Он находился на конце Морне, прямо упираясь в подножие Малого Салева. Эта местность деревни называлась La Chapelle, потому что тут когда-то стояла часовня. Вероятно, ей когда-то принадлежал сад крупных грецких орехов, который стал потом коммунальной собственностью, так что орехами могли невозбранно пользоваться все жители. Прямо из дверей нашей квартиры мы могли спускаться в красивое зеленое ущелье, ведущее к реке Арв. А повернув из дверей направо, мы видели над своими головами бесплодную громаду Малого Салева. Он гут подымается очень круто, но не обрывом и покрыт множеством желтых скал, которые, кажется, ежеминутно грозят падением. Жутко становится при мысли, что если какая-нибудь скала оборвется и начнет прыгать вниз по крутизне Салева, то остановится, конечно, не раньше чем сокрушив вдребезги добрый десяток морнеских домов. Но скалы держатся твердо. В деревне не видно никаких следов такого обрыва их.

Подъем на Салев составляет прогулку очень приятную, хотя довольно трудную. Долго приходится карабкаться, прежде чем доберешься до плоской площадки, составляющей вершину горы. Все время подъем идет по камню, среди скал, где очень редко сохранились кустики и кое-какие клочки травы. Однако здесь мальчики из Морне пасут своих коз, рассеянных там и сям небольшими группами. Мы часто любовались изумительной эквилибристикой коз, которые умудряются проходить по отвесным обрывам скал, чтобы сорвать какую-нибудь одну ничтожную травинку. Впрочем, они все-таки успевают наедаться среди этого бесплодия, ими же. конечно, и созданного.

Верхняя площадка Салева сравнительно недурно поросла кустами, деревьями и травой. Здесь же, кажется, не позволяют пасти коз, и потому можно найти немного тени и прохлады. А на середине площадки видны развалины башни на самом краю вертикального обрыва горы вниз. Эта башня входила в систему укреплений замка, находящегося и поныне под этим обрывом, на той стороне горы.

Но к замку нельзя спуститься из Морне. К нему нужно идти длинным обходом кругом горы, туда, где в Женеву спускается Pas de l'echelle. Это очень странное место. Малый Салев обрывается в сторону Женевы вертикально. Но между верхней частью обрыва и нижней тянется длинная площадка шириной шагов сто. На ней-то и был построен замок, ныне превращенный в отель. Замок был почти неприступен. Снизу нельзя к нему подняться, сверху — нельзя спуститься. Однако для еще большего обеспечения на верхушке Салева была воздвигнута уже упомянутая выше башня. Защитники замка имели еще одно средство защитить себя от обломков камней и скал с верха горы. На всем протяжении площадки в боку Салева против замка продолблен длинный каменный навес шагов десять–пятнадцать шириной. Спрятавшись под ним, можно было находиться в полной безопасности от камней сверху. Я задавал себе вопрос: природа или искусство создали этот удивительный навес? Это был бы египетский труд даже для современных инженеров. Но ходить под ним как-то неприятно, все думается: а что, если эта каменная масса осядет на тебя и раздавит как червяка?

С Малого Салева видна, как на географической карте, широкая долина Арва. Вид превосходный всегда. Но один раз я наблюдал сверху восход солнца, и это была картина уже совершенно феерическая. Сначала надо всей долиной лежала темная мгла и только по ту сторону сверкали отдельные вершины гор да сам величественный Монблан сиял, отражая лучи еще невидимого солнца. Постепенно количество освещенных вершин увеличивалось, и они начинали сливаться в целые хребты, а вся долина Арва закрывалась сплошным туманом. Еще несколько минут — из-за гор брызнули яркие лучи солнца, и вся долина преобразилась; она превратилась в море, поверхность которого ярко сверкала под лучами солнца и колыхалась грядами волн. А солнце все понемножку подымалось, и в сплошном море начали появляться островки более высоких мест. Они все вырастали и умножались в числе, начали между собой сливаться; через несколько времени явилась новая картина: передо мной развертывалась суша, а вместо моря осталось только множество озер. По мере того как солнце поднималось, эти озера высыхали, уменьшались, исчезали, и наконец все пришло в реальный вид: передо мной лежала долина Арва, освещенная свежими лучами солнца.

Для того чтобы полюбоваться такой фантасмагорией, стоит встать перед рассветом и вскарабкаться повыше на гору.

Замечательно хорош был от нас также вид на Монблан, который весь день, а особенно перед рассветом и на закате, десяток раз меняет свою окраску от белоснежной до лиловой и разных оттенков розового цвета. Кстати сказать, в Морне мне говорили, что Монблан — памятник Наполеону. Это совершенно верно. Очертания его снежных вершин изображают очень точно мертвеца, лежащего во всю длину тела, и не мертвеца вообще, а именно Наполеона: легко улавливаешь фигуру его головы, лица и туловища. Раз вглядевшись и уловив это сходство, уже нельзя отрешиться от этого впечатления, так что Монблан начинает нагонять какое-то унылое, траурное настроение. Я им любовался гораздо больше до тех пор, пока не признал в нем мертвого Наполеона.

Малый Салев был, так сказать, домашним местом наших прогулок, и помехой этому служила только трудность, а местами невозможность втаскивать на него колясочку ребенка. Но Большой Салев гораздо выше Малого и по массиву вдесятеро больше, так что в общем на нем больше живописных мест. Сверх того, он довольно лесист. Взбираться на него по крутизне можно по множеству тропинок, и, кроме того, на него ведет очень хорошее шоссе, так что мы доходили до самой вершины с колясочкой Саши. Дорога от нас к нему вела через долину, находящуюся между вершинами обоих Салевов, на которой расположена деревня Моннетье. В конце этой долины — обрыв, через который каменная дорожка Pas de l'echelle ведет к Женеве. От Моннетье шоссе подымается несколькими коленами на Большой Салев. На одной из боковых тропинок путник натыкается на изображение Богоматери на плите большой скалы. Это так называемая Notre Dame de Saleve. Вершина горы представляет обширную плоскость с прекрасными лугами, которая довольно полого спускается на савойскую сторону, а на женевскую сторону обрывается круто, местами отвесно, хотя эти обрывы все-таки не так громадны, как на Малом Салеве. Сверх того, этот обрыв прорезывается двумя узкими ущельями: Grande Garge и Petite Garge. По их дну узенькие тропинки ведут к подножию горы. Я по ним не ходил и думаю, что это все-таки страшная крутизна. Туристы, однако, любят сидеть на обрывах Большого Салева, сорваться с которых — это значит наверняка разбиться в лепешку. Опасность приятно шевелит нервы, тем более что снизу из обрывов часто подымаются облака, густым туманом скрывающие все, что находится под ногами. Эти облака, загибаясь на вершину, имеют вид гигантских клубов пара.

Плоскость Салева необитаема. Там живут иногда в шалашах только пастухи, когда наступает время перегонять стада на луга Салева. Сверх того, есть домик, в котором на летнее время помещается ресторан для туристов. Его содержала мать нашей хозяйки. В ресторане можно было напиться прекрасного кофе со сливками или по желанию недурно пообедать.

Прогулка на Большой Салев требовала чуть не целого дня, так что мы с ребенком не могли часто забираться так далеко. У нас и без того поблизости было так много прекрасных мест прогулки.

Интересную прогулку давала даже наша собственная деревня. Основная длинная извилистая улица ее с узкими высокими домами так и дышала средними веками. Маленькая площадка посредине ее, где находились бассейн и кузница, так и просилась в иллюстрацию к «Трем мушкетерам». Крепкая каменная постройка французских деревень, видимо, много веков не изменяется никаким капитальным ремонтом, и только на более новых немногочисленных улицах Морне исчезал средневековый характер обиталищ. Одна сторона деревни шла вдоль ущелья, окаймленная виноградниками и огородами. Другая сторона тянулась на сравнительно ровной плоскости к Mon Gosse, горе, на вершине которой находился замок. Это была богатая частная собственность, владелец которой был женат на русской. В этой части Морне все было тоже наполнено огородами и виноградниками. Я часто наблюдал тут работу французского крестьянина. Здесь не было ни плуга, ни сохи. Все работали громадными мотыгами. Медленно, с усилием поднимал ее крестьянин, и потом она сразу обрушивалась, глубоко вгрузая в землю. Затем он опять так же медленно поднимал ее для нового тяжелого удара. Случалось, что я уходил на прогулку, возвращался через час два и видел снова согнутую фигуру крестьянина, продолжавшего долбить землю. Я удивлялся этому тяжкому, упорному труду, и мне думалось, что русский крестьянин не выдержал бы его. Но в горах земли мало, тут местами плугу и не повернуться, да и земля вся в террасах. Наконец, в ней слишком много больших кусков камня. Приходится все делать всесокрушающей мотыгой да могучими мускулами и хребтом человека.

Много у морнеских крестьян было и домашней работы. Наш m-r Albert Bain тоже имел порядочное хозяйство: у них откармливались до безобразия жирные боровы, выводились кролики, много было птицы. Много было и коз. В определенные часы стада коз проходили по улице, и их доили для желающих тут же, на их глазах. Крупного скота у нас было совсем не видно.

Французский крестьянин неутомим в труде, но на многое не хватает рук, и множество итальянцев приходят на заработки во Францию. Их труд предпочитается по дешевизне, но они очень бунтливы и доставляют много хлопот своим хозяевам. Были итальянцы и у нашего хозяина, и помню, как m-me Albert Bain подавала им к столу непременно черствый хлеб, уверяя, что они не любят мягкого. На самом деле причина состояла, конечно, в том, что мягкого хлеба они бы съели гораздо больше, чем сухого.

Церкви в Морне не было, но была католическая община, в которой, конечно, совершалось богослужение. Школа же для окрестных деревень находилась в Monnetier. Мы там присутствовали при торжественном акте и раздаче наград. Торжество было действительно большое, собралась разряженная масса народа, оживленного и видимо заинтересованного учением детей. Учили их очень старательно, потому что в Савойях это имело и политическое значение. Савойский язык хотя и есть наречие французского, но непонятен для французов. Старики еще при нас говорили на своем родном patois, но молодые поколения заботливо обучались по-французски, и очень успешно, так что при нас уже вся масса населения хорошо говорила по-французски, и притом очень чисто и правильно. Источник этого в школе, где детей учат произносить все буквы и слова отчетливо и грамматически строить фразы, так что в Савойях говорили лучше, чем в природных провинциях Франции. Помню, как прекрасно я понимал здесь детей, совершенно вроде того, как понимал каждое слово в «Comedie-Francaise», где для артистов тоже обязательно отчетливо произносить каждую букву. Тут только наглядно понимаешь, что все эти аксани и прочие знаки имеют действительно реальное значение.

Пришлось нам видеть в Морне и торжество совсем другого рода — это большие маневры войск.

Маневры эти изображали вторжение неприятельской армии из Женевы во Францию и отбитие этого вторжения. По плану маневров, вторжение было сначала очень удачно, так что неприятель занял и Аннеси, и наш Морне, и проник далеко в глубь страны по долине Арва. Действия французской армии начались еще ночью, но я начал их наблюдать с утра, когда неприятель уже был отброшен на значительном пространстве долины Арва и французские войска приближались к Морне, где укрепился неприятель. Взобравшись на Салев, я наблюдал сверху за движением войск, хотя это было воспрещено, так как и неприятель мог бы сделать то же самое. Следовательно, если бы я был замечен, то мог бы быть арестован в качестве неприятельского соглядатая. Через несколько времени один прохожий, заметив меня, крикнул снизу, чтобы я сошел, и мне пришлось расстаться со своим наблюдательным пунктом. Тем не менее я успел увидеть, как французы одним скрытым ущельем подбирались к Морне. Но зато я не успел возвратиться в деревню к самому торжественному моменту: взятию ее штурмом.

В самый разгар штурма попала, напротив, жена с ребенком. Она гуляла с коляской в виноградниках Морне совершенно спокойная и не ожидала никаких страстей. Неприятель занимал деревню, но все было спокойно, битва шла далеко.

Как вдруг французы неожиданно ворвались в деревню. Началась страшная пальба с обеих сторон. Перепуганная жена не знала, куда им бежать в этой свалке. Но дело кончилось быстро. Неприятель принужден был очистить деревню, начать общее отступление к женевской границе. Этим и кончалось задание маневров.

После того началось мирное веселье. Солдаты после суточных боевых трудов рассеялись по деревне. Они начали мыться и бриться, и скоро дворы и террасы морнеских домов запестрели синими и красными пятнами военной униформы. Несколько человек пришли и к нашим хозяевам, куда набрались откуда-то и деревенские девицы. Начались у них всякие тары-бары. Вышел и я посмотреть на террасу. Там за столом угощали двух-трех галантных солдат, которые весело рассыпались перед девицами во всяких комплиментах. «Jamais je n'ai vu des si jolies filles, qu'a Mornez» (Нигде я не видел таких красивых девушек, как в Морне), — уверял один, а барышни краснели и хихикали.

Веселый народ французы. После всей маневренной усталости этих бравых молодцев тянет не к отдыху, а к тому, чтобы поболтать да подурачиться с девицами.

Наша жизнь в Морне была сравнительно уединенна. Я бывал в Женеве часто, но, чтобы посетить нас, требовалось во всяком случае несколько часов, так что нас навешали нечасто. Меня так и прозвали тогда «морнеским пустынником» — в подражание «фернейскому пустыннику». Ферней, где жил Вольтер, лежит тоже где-то в этих местах. Однако нас все-таки посещали, хотя, конечно, не так усердно, как «фернейского пустынника». Один раз явился к нам Плеханов с Верой Засулич и еще с кем-то, только без Дейча. Помню, что мы провели время очень весело и приятно, угощали их, много гуляли по окрестностям. Только во время прогулки вышло маленькое приключение с Плехановым. По дороге попалась крутая горка, вроде утеса, густо заросшая кустарником. Ему вздумалось на нее взобраться. Видно, что он в Швейцарии мало гулял, незнаком был с коварством гор и лесов. Стал он шибко подыматься кверху и скоро бесследно исчез в густой заросли. Из нас никто не последовал за ним. Через несколько времени мы стали окликать его: «Куда вы девались, спускайтесь!..» И вот сверху послышался его встревоженный голос: «Я не могу спуститься, тут так круто, что я падаю». Он, очевидно, не знал, что на гору влезть гораздо легче, чем спуститься, и, увлекшись, добрался до такой крутизны, что уже назад и ногу негде было поставить. Положим, в данном случае только очень неопытный турист мог тревожиться. Опасности никакой не было. В такой густой заросли нельзя было оборваться, руки везде цеплялись за ветви, ноги везде упирались в корни. Можно было поцарапать руки да изорвать платье, и только. Но напрасно мы кричали, чтобы он держался за кусты. Он не умел приспособиться, и кому-то из нас пришлось лезть помогать ему спуститься.

Вера Засулич, которой, видно, тоже нечасто приходилось гулять на лоне природы, была весела и оживленна, как никогда. Она громко кричала, бегала и совершенно скандализировала нашу чинную m-me Albert Bain. Нужно сказать, что Засулич явилась полной оборванкой, с растрепанными волосами и совсем скинула башмаки, бегая на босу ногу. M-me Albert Bain пришла в ужас и говорила потом мне, что она поражена, как к нам могла явиться «cette fille» (эта девица). Нелегко было успокоить ее, что «cette fille» очень хорошая, но только невоспитанная, что такие бывают в России и т. п.

Тихо, мирно и в довольстве протекала наша жизнь в Морне. Наших средств хватало на прожитье без нужды, даже с избытком. Жизнь здесь была очень дешева. Морне расположен в так называемой «зоне», то есть в полосе, свободной от таможни. Таможенная граница начинается у французов довольно далеко от политической границы со Швейцарией, а в Женевском кантоне ввозные продукты совсем не облагают пошлиной (кроме часов). Таким образом, в Морне все продукты очень дешевы. Мы жили в довольстве, без всяких долгов и, как тихие люди и хорошие плательщики, пользовались уважением хозяев и вообще жителей. Впоследствии, когда нам пришлось уехать в Париж, одна очень зажиточная семья не побоялась упросить жену взять с собой как прислугу ее молоденькую, очень милую дочь. Это показывает прочность нашей репутации в Морне, который оставался для нас приятным убежищем даже и тогда, когда неотступные волны политики вопреки моему желанию снова захлестнули меня. А их первый напор на меня произошел, к сожалению, очень скоро, в том же 1882 году.