Несостоявшийся дебют В.А. Маклакова

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Несостоявшийся дебют В.А. Маклакова

Неизмеримо интереснее был вопрос о притоке новых людей на службу в МИД. В этом отношении, за исключением некоторых высших дипломатических постов, отданных лицам, доселе не принадлежавшим к составу ведомства, как-то: назначение послом в Североамериканские Соединённые Штаты Б.А. Бахметьева, о чём я упоминал при описании министерствования Милюкова, В.А. Маклакова — послом в Париж, М.А. Стаховича — в Мадрид и И.Н. Ефремова — в Швейцарию, кроме некоторых консульских фильтраций со стороны и замены аутсайдера П.Б. Струве его более чем неудачным учеником Н.Н. Нордманом на посту директора Экономического департамента, в центральное ведомство посторонние элементы проникали обычным путём, то есть через вступительный дипломатический экзамен, где мне приходилось их экзаменовать по международному и государственному праву.

Эти вновь поступающие при Терещенко были те же самые элементы, которыми пополнялись кадры служащих в прежнее царское время, то есть окончившие университет, лицей и правоведение, несмотря на то что эти привилегированные учреждения уже не существовали в прежнем виде; принимались даже воспитанники Пажеского корпуса. Наконец, я помню, как один из первых экзаменовавшихся был уже чиновник Государственной канцелярии Бутурлин, бывший лицеист, человек под 40 лет, который принимался с нарушением наших правил, дозволявших приём в министерство лицам до 27-летнего возраста.

Всё это указывало на то, что практически, несмотря на смелый (можно сказать даже, демагогический) шаг Терещенко с призывом к сословию присяжных поверенных, новый министр и в отношении подбора служащих министерства шёл по старой дороге. Так как мне и в прежнее время приходилось экзаменовать поступающих, то, на мой привычный взгляд, поступавшие к нам в министерство при Терещенко ничем не отличались от тех, кто поступал в царское время. И тогда бывали случаи вроде Бутурлина.

В одном только отношении чувствовался переход к новой «парламентской» системе — это высшие дипломатические места за границей, которые, если бы Временное правительство продолжало действовать, стали бы, несомненно, целиком уделом не профессиональных дипломатов, а счастливых политиков или, как у нас говорили злые языки по случаю назначения В.А. Маклакова, «очередных ораторов». Что касается этого последнего назначения, то я не могу не рассказать здесь его историю ввиду той важности, которую для России всегда представлял пост русского посла в Париже, в особенности со времени франко-русского союза.

До Февральской революции этот пост занимал Извольский, то есть наиболее крупный русский дипломат, каким могло располагать дипломатическое ведомство. Ещё при Милюкове, как я отметил выше, были отставлены Извольский от своего поста в Париже и Сазонов от своего назначения в Лондон. Я уже говорил, что сама обстановка увольнения Сазонова (и одновременно Извольского) указывала на внешнее давление, оказанное на Милюкова. Тогда же, ещё при Милюкове, был поставлен вопрос о парижском заместителе Извольского. В Лондоне вплоть до прихода к власти большевиков поверенным в делах продолжал быть Константин Дмитриевич Набоков (брат В.Д. Набокова), бывший до этого советником посольства при покойном графе Бенкендорфе, парижским посольством после увольнения Извольского временно управлял Севастопуло, советник посольства, как дипломат — не первая величина. Если в Лондоне были вполне довольны Набоковым и не требовали быстрого замещения посольского поста, то французы, наоборот, торопили с назначением посла и не могли удовольствоваться Севастопуло.

Видя, что в среде Временного правительства нет единого кандидата, на котором все могли бы сойтись, французы сами через Палеолога подсказали В.А. Маклакова. Чтобы понять, почему они это сделали, надо вспомнить то потрясающее впечатление, которое произвело выступление Маклакова на банкете весной 1916 г., посвящённом 25-летию франко-русского союза, где присутствовали специальные представители французского правительства, и в их числе Вивиани. На этом банкете наряду с представителем правительства, тогдашним министром иностранных дел Сазоновым, выступали Милюков и Маклаков. Все трое говорили по-французски. Тогда впервые сошёлся Палеолог с Милюковым, и тот стал впоследствии французским кандидатом в русские министры иностранных дел. Тогда же изумительная по мастерству и подлинному политическому блеску речь Маклакова произвела на французов, умеющих ценить настоящий ораторский дар, прямо ошеломляющее впечатление.

Вивиани, сам первоклассный оратор, сказал Маклакову, что, если бы эта речь была произнесена во французском парламенте, она была бы признана достойной affichage, то есть публичного распечатания во всех общинах Франции, как это принято в отношении речей самого важного политического значения. Эта речь и открыла Маклакову дипломатическую карьеру. Палеолог прямо сказал Милюкову, что его «незабываемая речь» указала им на Маклакова как на выдающегося сторонника франко-русского союза. Так как эта кандидатура отвечала интересам французов, а у Временного правительства не было возражений по существу её, то она принципиально была решена ещё при Милюкове. Последний просто не успел оформить это назначение и тянул главным образом потому, что надеялся, что его взгляд на цели войны победит во Временном правительстве, и тогда Маклаков мог бы ехать с милюковскими инструкциями и быть вообще проводником взглядов Милюкова, как это не раз бывало в кадетской фракции.

Поражение и уход Милюкова, а затем отозвание Палеолога настоятельно ставили вопрос о замещении русского посольского поста в Париже, на этом прямо настаивало французское правительство, посылая в Россию Нуланса вместо Палеолога. Тогда Временное правительство вспомнило о принципиально принятом решении касательно Маклакова и привело его в исполнение. Слух о том, будто бы Керенский, испугавшись речи Маклакова на собрании IV Государственной думы 27 апреля о войне и революции, решил избавиться от «лучшего оратора России», слух одно время очень упорный, — ни на чём не основанная легенда, опровергаемая уже тем обстоятельством, что Маклаков отбыл к своему посту только перед самым большевистским переворотом.

Это последнее обстоятельство имело самое роковое значение для дипломатического дебюта Маклакова в Париже, так как он приехал в Париж в октябре и не поехал в назначенный ему день на аудиенцию к президенту за несколько дней до переворота, считая, что политическое положение Временного правительства было недостаточно благоприятным. Когда же грянул переворот, то французское правительство не согласилось принимать посла от не существовавшего уже Временного правительства. Таким образом, Маклаков не успел вручить верительные грамоты и позже так и не смог их вручить, не числясь никогда официально послом России. Это прискорбное обстоятельство, пагубно отразившееся на положении антибольшевистского дипломатического представительства в эпоху Версальского конгресса, когда Россия в Париже не имела законно аккредитованного последним общепризнанным правительством России — а именно Временным — представителя, дало возможность Клемансо заявить: «Maklakoff, l’ambassadeur de Russie — je ne le connais pas!»[54]

Вина за это падает на самого Маклакова, хотя он мне потом объяснял, как это случилось, указывая на Севастопуло, посоветовавшего ему отложить аудиенцию у президента. Маклаков же неосторожно доверился Севастопуло, которого считал опытным дипломатом. К рассказу Маклакова надо добавить, что Севастопуло был, несомненно, раздражён тем обстоятельством, что на это место был уже назначен советником посольства Н.А. Базили, бывший вице-директор канцелярии министра, а он в награду за его долгое управление посольством получал увольнение. Это обстоятельство, казалось бы, должно было предостеречь Маклакова от особой доверчивости, но тот слушался Севастопуло и дальше, даже тогда, когда тот покинул посольство, и по его совету пригласил в секретари посольства известного германофила фон Лидерса, что совершенно озадачило французов, оказавшихся более осведомлёнными о политической физиономии чинов посольства, чем сам посол.

Коварные советы Севастопуло, неопытность Маклакова и карьеризм Базили, о котором я упоминал в моих записках, касавшихся царского периода, и который, опираясь почти на весь персонал посольства, всячески из личных мотивов вставлял палки в колёса Маклакову, — всё это вместе в эпоху Версальского конгресса, когда Париж силою обстоятельств стал зарубежным центром антибольшевистского движения, донельзя препятствовало установлению должных отношений между так наз. белым движением и союзниками. Но обо всём этом я расскажу позже.