Штрих к бытовой стороне Февральской революции

Штрих к бытовой стороне Февральской революции

Мои непосредственные служебные обязанности за этот промежуток времени с июльских дней до корниловских продолжали расширяться. Так, после увольнения барона М.А. Таубе с поста члена Высшего призового суда в Петрограде, где он представлял министерство (как во время русско-японской войны это делал Ф.Ф. Мартенс), эти обязанности были возложены на меня. Бессменным прокурором суда был И.Е. Стеблин-Каменский, юрисконсульт морского ведомства, с которым мне так много пришлось поработать во время войны в Совещании по морской войне, продолжавшемся по-прежнему в период Временного правительства, причём благодаря тому, что я занимался этими вопросами с самого начала войны и все участники совещания были те же, преемственность сохранялась полностью. Этот «старый морской волк» по случаю моего назначения нанёс мне визит и очень пространно и с любовью говорил о новой моей должности, так как призовое право было его специальностью.

По закону в Высшем призовом суде участвовали адмиралы, представители морского ведомства, сенаторы как представители юстиции и представитель МИД как дипломатический член судебно-призовой коллегии, так как дела, подлежавшие разбору, были настолько крупны по своим материальным размерам, что не раз в прошлом вызывали дипломатические недоразумения. На представителе МИД лежала обязанность оценки именно этой международно-политической стороны каждого дела, помимо юридической, дабы предупредить при самом решении дела возможность конфликта. Но дух времени ворвался и сюда, прежний чрезвычайно высокий служебный состав Высшего призового суда был дополнен по предложению морского ведомства… представителями Центрофлота, то есть, другими словами, матросами, которые должны были заседать рядом с адмиралами.

По этому поводу я не могу не вспомнить, как Фромажо, впоследствии юрисконсульт французского МИД, во времена Версальского конгресса и после него — участник межсоюзных конференций в качестве эксперта по международному праву, говорил мне в Париже до войны о том, что во время Французской революции 1789 г. призовые суды во Франции 17 раз меняли свою компетенцию и свой состав, каждый раз по различным идеологическим причинам. То же в более скромных размерах приходилось видеть и мне, на деле изучая влияние революции на столь, казалось бы, отдалённое от неё явление, как призовой суд. Но я должен сказать, что, внимательно изучая по указанию Фромажо этапы французского революционного законодательства в этой области, я нигде не натолкнулся там на участие революционных матросских команд или хотя бы их центральных организаций. Это новшество — самодельный продукт Февральской революции, и я с большим интересом ждал дня этого оригинального заседания адмиралов, сенаторов и революционных матросов, однако летом 1917 г. в этой апелляционной инстанции дел не было, и первое заседание преобразованного форума было назначено на 26 октября 1917 г. — дату, ставшую знаменитой. Об этом событии я расскажу ниже в связи с октябрьским переворотом, так как лично мне благодаря этому обстоятельству — я должен был присутствовать в качестве докладчика по назначенному на этот день делу — пришлось занять определённую позицию по отношению к Октябрьской революции единолично и за 24 часа до решения Союза союзов всех ведомств и нашего министерства в частности.

Но если моё участие в Высшем призовом суде самым неожиданным образом сочеталось со столь грандиозным событием, как большевистский переворот, то не могу не привести здесь одно из военно-морских совещаний летом 1917 г., в котором мне пришлось по обыкновению представительствовать от МИД. Разбирался вопрос, казалось бы, совершенно не имеющий отношения к революции, — вопрос о призовом вознаграждении. Привожу этот случай, так как он имеет самое прямое отношение к бытовой стороне Февральской революции, к преломлению её в действительности.

Дело заключалось в том, что, по нашему действовавшему к моменту Февральской революции законодательству, известное как в английской, так и в западноевропейской практике вознаграждение за взятые призы, то есть неприятельские суда или нейтральные (в случае провоза на них контрабанды или прорыва блокады), полагающееся команде и офицерскому составу судна, было отменено по соображениям, высказанным ещё на Гаагской конференции 1907 г., а именно потому, что это долг воинской чести, на который не должны влиять корыстные соображения. Россия шла впереди Англии, где призовое вознаграждение издавна служило приманкой для флотской службы, а в прежнее время даже на высших командных постах являлось одним из существенных элементов баснословных адмиральских состояний. Средневековый обычай совершенно не вязался с современной войной, и, кроме того, призовое вознаграждение ставило в неравное положение военно-сухопутную добычу, где никто из чинов армии не имел права на вознаграждение, и военно-морскую, где они вознаграждались. По этим высоким мотивам русское правительство отменило призовое вознаграждение, и война 1914 г. должна была быть очищена от этого средневекового тяжёлого наследия.

После Февральской революции Центрофлот по ходатайству черноморских моряков (равно матросских и офицерских организаций) поднял вопрос о восстановлении призового вознаграждения, ссылаясь на то, что из-за отсутствия этого вознаграждения огромное количество захваченных судов и вообще морской добычи попросту уничтожалось захватчиками на месте, пропадая, таким образом, и для команды и для государства. На этом совещании председательствовал, уже в новой форме, введённой Временным правительством, адмирал Бострем, бывший главнокомандующий Черноморским флотом, которого я лично знал ещё по Севастополю. Состав совещания, происходившего в морском министерстве, был обычный, то есть междуведомственный, никаких иных элементов вроде Центрофлота и т.п. не было. Тем интереснее было то, что докладчик от морского ведомства, изложив историю вопроса и особенно подчёркивая наличие согласия офицерских и матросских элементов Черноморского флота в этом вопросе, со своей стороны, присоединился к ходатайству. После чисто формального замечания представителя министерства юстиции, заявившего, что этот вопрос может быть окончательно решён только во Временном правительстве, начались прения по существу.

Стеблин-Каменский, хотя он и занимал должность юрисконсульта по морскому ведомству, высказался против своего ведомства, весьма ярко и убедительно вскрыв реакционный характер ходатайства Черноморского флота и указав на те чисто корыстные интересы, которые воодушевляли авторов ходатайства. То обстоятельство, что офицерский состав был солидарен с матросским, Стеблин-Каменский справедливо не считал заслуживающим внимания, так как это дело общегосударственной политики и должно быть выше столь низменных побуждений. Наконец, Стеблин-Каменский сказал, что офицерский элемент не только, наверное, искренне солидарен с матросами, но и был, должно быть, инициатором ходатайства, так как офицерские доли призового вознаграждения значительно выше матросских. В результате Стеблин-Каменский высказался самым решительным образом за отклонение ходатайства: «Если черноморские офицеры солидарны с командой, то из этого не вытекает, что мы должны быть солидарны с нашими офицерами. Наш долг — быть солидарными с интересами государства и правительства». Закончил он свою горячую речь, сославшись на то, что Временное правительство не может быть более реакционным, чем царское.

На это докладчик, представлявший Морской генеральный штаб, «по операционным соображениям» стал не менее горячо защищать ходатайство, говоря, что надо знать боевую обстановку на Чёрном море, что надо «реально подходить к вопросу» и т.д. Из его речи мне стало совершенно ясно, что мы имеем дело с «векселем», выданным морским ведомством Черноморскому флоту, векселем, который оно и не собиралось оставлять без оплаты. Остальные члены совещания, не аргументируя по существу вопроса, тоже «по тактическим соображениям» примкнули к представителю Морского штаба.

Я не мог не оказать поддержку Стеблину-Каменскому, хотя и отметил, что международно-правового элемента здесь не имеется, так как мы сделали эту отмену по собственному желанию, не будучи связаны никакими международными соглашениями. Я присоединился к Стеблину-Каменскому, так как отлично знал всю подоплёку дела. Наш представитель в Севастополе, член тамошнего призового суда Тухолка не раз писал мне по этому поводу. Кроме того, я знал, что именно морские офицеры были недовольны отменой призового вознаграждения, так как добыча в виде всяких восточных грузов, главным образом персидских ковров, была богатейшая и поневоле доставалась только государству. Я остановился и на том, что уничтожение призов, да к тому же нейтральных, практикуемое в таких широких размерах в Чёрном море, явно выходит за пределы нормального и что если «оперативные соображения» того требуют, то я не понимаю, как восстановление призового вознаграждения может изменить «боевую обстановку» — наоборот, это восстановление может привести к тому, что военные суда будут гоняться за богатой добычей, рискуя собой. Как я ни старался завуалировать свои слова, всем стало ясно, что либо вообще Черноморский флот до сих пор зря истреблял захваченные суда, либо военные операции примут авантюристический характер с явно корыстным оттенком. Кроме того, я не мог не согласиться, что для Временного правительства конфузно делать бесспорный шаг назад и оказаться менее прогрессивным, чем царское правительство.

Бострем, осторожно резюмировавший прения, всё же присоединился к большинству, и, таким образом, призовые вознаграждения оказались восстановленными. Когда дело слушалось во Временном правительстве, то я в записке на имя Терещенко изложил мотивы против принятия ходатайства Черноморского флота, однако тот со своей милой улыбкой сказал, что, «в сущности, меня как министра иностранных дел это не касается» — правильный ответ, если бы Терещенко всегда придерживался таких принципов. Не придавая этому делу чрезмерной важности, не могу не отметить, что оно было очень характерно для неприглядной обстановки момента. Судя по этому прецеденту, я ожидал, что Высший призовой суд с теми элементами, которые в описанном совещании находились за кулисами, а там должны были быть на сцене, проявит ещё меньшую щепетильность по вопросам призового права, чем это собрание опытных бюрократов, связанных всяческими «векселями».