Отставка Сазонова

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Отставка Сазонова

Дня через два после этого разговора я докладывал Сазонову дела для заседания Совета министров, после которого он собирался уехать на несколько дней, а может быть, если всё будет благополучно, на месяц в Финляндию отдохнуть. В его кабинете были Шиллинг, Нератов и ещё два-три начальника политических отделов. Дел, касающихся непосредственно министерства, в этом заседании Совета министров было очень мало, и, когда я закончил мой на этот раз столь короткий доклад, Сазонов сказал мне: «Vous avez la main legere»[30] и, улыбаясь, простился.

Это был последний Совет министров, на котором он присутствовал в качестве министра. Уехав на другой день в Финляндию и передав временно министерство Нератову, Сазонов через три дня узнал из газет о том, что он уже больше не министр, а член Государственного совета. В министерстве Нератов, ближайший друг Сазонова, а также и все сотрудники Сазонова точно так же узнали из «Правительственного вестника» об отставке Сазонова и назначении на его место Штюрмера, который одновременно оставался премьер-министром. Накануне никаких признаков такой молниеносной опалы Сазонова у ко всему приученной петербургской бюрократии не было, как раз напротив, высочайшее разрешение Сазонову воспользоваться кратковременным отпуском всеми было сочтено за укрепление его положения при дворе, а последняя аудиенция была полна самого сердечного внимания. Но когда катастрофа разразилась, повторяю, без всякой видимой причины, ибо как раз в самое последнее время государь особенно охотно соглашался с Сазоновым и тот даже имел неосторожность об этом сказать союзным послам, то всем стало ясно, что решение уволить Сазонова было принято кругами, близкими к государю, уже давно и хладнокровно осуществлено именно в тот момент, когда Сазонов, действительно переутомлённый работой, поехал с разрешения государя в отпуск.

Макиавеллистический приём, к сожалению, прекрасно известный всей высшей бюрократии! Николай II по слабости своего характера не наносил прямого удара опостылевшему почему-либо сановнику, но был неподражаем в бесшумных и надлежаще подготовленных опалах. Быть может, он боялся также, что Сазонов, узнав о готовящейся отставке, прибегнет к заступничеству союзных послов, чтобы сохранить за собой власть. Теперь же указ об отставке и назначении Штюрмера ставили и Сазонова, и союзников перед свершившимся фактом, и времени, потребного для приезда Сазонова из Финляндии, было совершенно достаточно для того, чтобы приучить иностранцев к мысли, что уже возвратившийся Сазонов во всех отношениях «конченый человек».

В самом деле, как ни торопился Сазонов, но когда он приехал, то Штюрмер, не подождав ещё отъезда Сазонова из министерской квартиры, уже прислал своих курьеров с распоряжением произвести в этой квартире известные изменения согласно своим вкусам. Эта торопливость, которая в нормальных условиях была бы величайшей бестактностью, в этот момент имела символическое значение. Как я узнал позже от Нахимова, ставшего секретарём Штюрмера по должности, так же как он был раньше секретарём Горемыкина, Штюрмер чрезвычайно боялся, чтобы наше ведомство, которое он совсем не знал, не устроило ему какой-либо неожиданности, и посылкой своих курьеров хотел дать понять, что с момента появления указа о его назначении он является единственным хозяином ведомства.

Впечатление, произведённое увольнением Сазонова и назначением Штюрмера одновременно и председателем Совета министров, и министром иностранных дел, Штюрмера, который до тех пор делал только административную и придворную карьеру, но к дипломатии никогда никакого отношения не имел, было ошеломляющее. Ошеломила эта новость не только наше ведомство и иностранные, в особенности союзные посольства, но и нечиновный и общественный Петроград, всех тех, кто сколько-нибудь был посвящён в политику, так как не надо забывать, что Сазонов был широко известен как убеждённый сторонник продолжения войны бок о бок с союзниками до победного конца и неумолимый противник идеи сепаратного мира с Германией.

Известно было далеко за пределами нашего ведомства, что Сазонов несколько раз в течение 1915 и 1916 гг. с негодованием отвергал все попытки Германии и Австро-Венгрии вызвать сепаратные переговоры о мире через всякого рода посредников и немедленно сообщал о них нашим союзникам, не останавливаясь перед раскрытием полностью всех этих посреднических агентов австро-германской коалиции. Зная столь непреклонную лояльность Сазонова, союзные послы Палеолог и Бьюкенен сразу после опубликования указа в тот же день приехали в министерство, чтобы справиться, в чём дело. Вид у них был не на шутку встревоженный, так как оба они подозревали, что это увольнение есть неизбежная прелюдия к выходу России из войны. Была им известна также неприязнь Распутина к Сазонову, которого тот считал главным препятствием для прекращения войны. В то же самое время постоянное демонстративно пренебрежительное отношение Сазонова к Распутину, несомненно, провоцировало последнего, о чём Сазонову, конечно, было прекрасно известно и чем он бравировал перед союзниками.

Всё это вместе достаточно объясняло их опять-таки показавшийся бы при других условиях бестактным шаг. Но в министерстве, где царила паника, это появление не только никого не удивило, но, наоборот, подняло было надежды на возможность возвращения Сазонова. Нератов на поставленный ему послами прямой вопрос, чем объясняется отставка Сазонова и не есть ли это поворот России в отношении к союзникам и к продолжению войны, ответил на первый вопрос искренним незнанием причин увольнения Сазонова, а на второй сказал, что если бы действительно такого рода поворот в отношении к союзникам и войне был у нового премьера, то он, Нератов, немедленно оставил бы свой пост. Этот ответ несколько успокоил союзных послов, так как Нератова они знали как ближайшего друга, помощника и доверенного Сазонова и могли действительно верить, что он не будет проводником совершенно противоположной политики Штюрмера. Но кто из них мог поручиться, что и Нератова через некоторое время не уволят так же неожиданно, как Сазонова?

Для нашего ведомства отставка Сазонова была первым серьёзным испытанием, и для тех из нас, кому довелось близко работать с Сазоновым, центр тяжести заключался не в его увольнении, а в назначении в такой напряжённый момент войны совершенно нового человека, аутсайдера Штюрмера, репутация которого была самой убийственной. Именно такой человек и мог совершить предательский удар, которого каждый из нас так боялся всё это время, а именно выхода России из войны. До тех пор пока во главе ведомства стоял Сазонов, мы были спокойны, мало того, нас уж не так тревожил бы его уход, если бы он был заменён каким-нибудь профессиональным дипломатом, разделявшим отношение Сазонова к союзникам и войне. Несколько раз уже в 1916 г. по министерству ходили слухи об уходе Сазонова и назывались кандидаты — Извольский, Чарыков, реже М.Н. Гирс, которого не считали даровитым дипломатом.

Помню, как приблизительно за месяц до ухода Сазонова Догель расспрашивал меня о моём дяде Чарыкове и сказал мне, что он из очень осведомлённого источника узнал, что его прочат в министры на место Сазонова. Но раз на место Сазонова назначался не его единомышленник и коллега по профессии, а лицо более чем подозрительное в отношении к главному вопросу внешней политики того времени, а именно к войне, то для нас уход Сазонова вырастал в историческое событие, и, как показал опыт, мы были правы в своём восприятии этой отставки, так как Сазонов оказался последним министром иностранных дел России из профессиональных дипломатов.

До сих пор, если мы и не считали Сазонова гениальным политиком, если нам, ближайшим его сотрудникам, особенно ясны были его поверхностные знания во многих важных отраслях внешней политики, если такой основной для русской дипломатии вопрос, как славянский, Сазонов мало знал и ещё меньше понимал, если, наконец, его слабости в отношении определённых лиц, Шиллинга, Базили и других, не вполне достойных того внимания, которое им уделял Сазонов, были общеизвестны, то всё же, во-первых, Сазонов был в министерстве своим человеком, которому лично все доверяли и большинство недостатков которого было недостатками общераспространёнными в этой среде, и, во-вторых, Сазонов был честным русским человеком, про которого мы знали, что он Россию не предаст, а про Штюрмера этого сказать было нельзя.

Вот по этим двум основаниям уход Сазонова создал в министерстве панику — все текущие дела приостановились, и мы тщетно справлялись друг у друга и у Нератова, что всё это может значить. Кошмар сепаратного мира с Германией вставал воочию перед нами, и каждому из нас, как в момент большевистского переворота, надо было ответить, что же в этом случае делать. Шиллинг, занимавший должность директора канцелярии министра и начальника наиболее ответственного I Политического отдела, ведавшего Европой в дипломатическом отношении, лично более других связанный с Сазоновым, сразу же после получения в ведомстве известия об уходе Сазонова, не дожидаясь приезда последнего, заявил Нератову, что не считает для себя возможным оставаться. Этот шаг Шиллинга никого не удивил, но и не вызвал подражания, так как то, что Нератов сказал послам, он повторил и нам: если он действительно заметит в Штюрмере поворот в сторону отрицательного отношения к войне, то он сам немедленно же подаст в отставку. Для нас это заявление Нератова было гарантией неизменности прежнего курса политики, и мы решили действовать по его примеру.

Этот пример Нератова стал для нас прецедентом и в последующих министерских сменах. Как при царском, так и при Временном правительстве и вплоть до большевистского переворота главным образом из-за твёрдого поведения Нератова весь состав ведомства и в Петрограде, и за границей оставался, за незначительными исключениями, на своих местах. Но вместе с тем Нератов превращался уже из просто старшего по чину коллеги в известный символ, который можно было бы определить так: «лояльность в отношении союзников и незаключение сепаратного мира с Германией».

Наконец, когда первое впечатление изумления рассеялось, то нам, в особенности тем, кто знал о линии поведения Сазонова во внутренней политике, стало понятным, что в той «министерской чехарде», которую так метко определил этим крылатым словом Пуришкевич, законная очередь пришла и за Сазоновым. Открытый протест Сазонова, вместе с некоторыми другими министрами, по поводу смещения вел. кн. Николая Николаевича с поста верховного главнокомандующего (хотя надо сказать, что лично Сазонов ни в каких дружественных отношениях с великим князем не состоял), его настойчивость в польском и в особенности в еврейском вопросах, его стремление найти общий язык с Государственной думой и, наконец, его нескрываемое отрицательное отношение к Распутину — всего этого, вместе с дипломатическими неудачами, главной из которых было болгарское выступление против России (и в ней не без основания обвиняли лично Сазонова), было совершенно достаточно, чтобы объяснить истинные мотивы отставки Сазонова в условиях, сложившихся к лету 1916 г.

Для нас необъяснимого в увольнении Сазонова было мало, но лишний раз вскрылось коварство государя, которого за эту малодушную жестокость в отношении своих ближайших сотрудников и неверность в личных отношениях высшая петербургская бюрократия ненавидела не менее, чем самые ожесточённые революционеры. Но в особенности это было убийственно тогда, когда обстановка войны требовала безусловной преданности и послушания царю со стороны высших чинов этой бюрократии. Этим своеобразным макиавеллизмом объясняется тот странный на первый взгляд факт, что у самых убеждённых монархистов-бюрократов при вести об отречении Николая II в марте 1917 г. вырвался вздох облегчения.

Предчувствие катастрофы впервые в осязательной форме появилось у нас именно в момент отставки Сазонова, и некоторые из наиболее дальновидных чинов нашего министерства, вроде, например, Нольде, уже искали себе частной службы — на всякий случай. Нольде, в эти дни собиравшийся ехать в Англию, где он намеревался прочесть ряд лекций в Кембриджском университете вместе с П.Б. Струве и покойным академиком Лаппо-Данилевским, отложил свой отъезд и, смеясь, говорил мне, что не знает, какое из двух предложенных ему частных мест в двух банках выбрать. Из других источников я знал, что, действительно, Нольде были сделаны совершенно точно сформулированные в материальном отношении предложения, и раз уж он затеял такой разговор с банками, то, зная характер Нольде, я мог предполагать, что или ему лично, или всему нашему ведомству приход Штюрмера грозит многими бедами.

При таком подавленном состоянии министерства на второй день после отставки к вечеру приехал Сазонов. На перроне Финляндского вокзала его ожидала группа человек 15 ближайших сотрудников по министерству, в том числе Нератов, Арцимович, Шиллинг, Нольде и другие. Сазонов вышел совершенно спокойный и пошутил по поводу внезапного возвращения из отпуска для отдыха. «Теперь, — сказал он, — надеюсь, мне никто не помешает отдыхать». Поговорив, как всегда, просто и любезно со всеми, он довольно скоро поехал с Нератовым, Арцимовичем и Шиллингом в министерском ландо в свою министерскую квартиру.

Чтобы не огорчать Сазонова, решили скрыть от него визит штюрмеровских курьеров в его квартиру, но по странной случайности, когда он подъезжал к министерству и остановился, как всегда, у так называемого министерского подъезда, отличного от общеведомственного подъезда на Певческом мосту, из швейцарской вышли эти же самые штюрмеровские курьеры, вторично наведавшиеся в сазоновскую квартиру. Сазонов их увидел. Несмотря на своё самообладание, он не удержался и с изменившимся лицом обратился к Нератову: «Меня, кажется, собираются выселять с полицией».

Сазонов был министром иностранных дел с 1910 г., то есть по времени своего пребывания на этом посту был самым долговечным министром иностранных дел при Николае II, а по своему положению в качестве beau-frere Столыпина и самым могущественным по влиянию, но ни один из министров иностранных дел Николая II не получил своей отставки в столь унизительной форме, как он (правда, его преемник при Временном правительстве М.И. Терещенко был отправлен прямо из Зимнего дворца в Петропавловскую крепость). Случай со штюрмеровскими курьерами и реплика Сазонова произвели на всех нас самое гнетущее впечатление тогда, когда ещё так живы были воспоминания о сазоновском всемогуществе и когда, несмотря на приказ об отставке, не верилось, что этот приказ осуществится.

Прошло, однако, около недели, прежде чем Сазонов выехал из министерства. Нератов управлял министерством, изредка навещая Штюрмера в Мариинском дворце. Накануне отъезда Сазонова в так называемой Помпейской зале были собраны все чиновники министерства. Нератов читал пространный адрес, где отмечались усердие и патриотизм Сазонова, его вера в великое дело войны, отмечалось также — и в этом была политическая часть адреса, — что все его сотрудники от мала до велика одушевлены одинаковыми чувствами к доблестным союзным войскам, проливающим кровь вместе с русской армией «за общее дело», подчёркивалось неуклонное непримиримое отношение к врагу, пытавшемуся вызвать Россию на путь сепаратного соглашения, от чего Сазонов всегда отказывался в самой резкой форме, и говорилось, что министерство и впредь будет стоять твёрдо и нерушимо на этой позиции.

Эти слова вызвали в нас и чувство облегчения, и изумление перед мужеством Нератова, осмелившегося прямо сказать о сепаратном соглашении. Единодушные и горячие аплодисменты на миг превратили это собрание чиновников, провожавших своего министра, в революционное собрание. Сазонов выслушал этот адрес с видимым удовлетворением и ответил благодарственной речью, в которой говорил об испытаниях, посылаемых историей, и призывал продолжать нашу работу, ставя выше всего Россию и преданность императору. Эти последние слова, конечно, были для него обязательными, но он постарался вложить в них искренность, которую едва ли имел на самом деле.

Так как в прочитанном Нератовым от имени всех служащих министерства адресе имя государя совершенно не упоминалось, то Нератов после слов Сазонова, чтобы не подчёркивать этого опущения, произнёс тоже несколько слов на тему о «верноподданнической» преданности «нашему великому государю». Слова эти звучали после всего боевого, несмотря на его обычную казённую форму, адреса Сазонову явно фальшиво. После этого Сазонов обходил всех и благодарил каждого пожатием руки за «верную службу государю и государству». Так мы расстались с Сазоновым.