ОТСТАВКА

ОТСТАВКА

Генерал подал рапорт об отставке после резкого и до крайности неприятного разговора по телефону с Бакати-ным, который по какой-то прихоти судьбы возглавил на короткое время Комитет госбезопасности после ареста Крючкова. Рапорт был написан 18 сентября 91-го года. Горбачев тогда еще отчаянно цеплялся за власть, а новые правители безжалостно загоняли его в угол.

Воспоминания о тех днях уже не волновали, но возвращались часто, по каким-то случайным ассоциациям. Смена начальника даже важного государственного учреждения сама по себе значит немного. Люди покрупнее Генерала, те, кого он назвал действующими лицами, совсем недавно, а если взглянуть с некоторого отдаления, то именно в эти дни не только расстались со своими кабинетами, но оказались в тюрьме, в приобретшей всемирную известность Матросской Тишине, с позорным ярлыком заговорщиков.

Неустойчивость, зыбкость, эфемерность всего земного, маленькой частицей которого была судьба служивого человека, воспринимались Стариком как нечто неоспоримое, аксиоматичное, единственно постоянное в нашем мире. Жизнь — это ожидание удара из-за угла, говаривал он, вспоминая при этом все те же строки Алексея Толстого:

Все пепел, призрак, прах и дым.

Исчезнет все, как вихорь пыльный...

Поэт размышлял об участи человеческой вообще, о неизбежном конце, ожидающем всякого живущего. Генерала больше занимали мысли о тех превратностях, которые подстерегают человека на пути к этому неминуемому финалу. Умозрительный фатализм — это одно. Другое дело, когда судьба обрушивает неожиданный удар на твою собственную, не абстрактную, а совершенно реальную голову, и тебя, плывущего по какому-то привычному течению, вдруг начинает бросать водоворот о подводные камни и мели. После таких испытаний человеку просто необходимо осмыслить, что же с ним произошло, какие враждебные, дружественные или стихийные силы перевернули его существование.

Генерал отнюдь не рассчитывал, что его пример будет другим наукой, и не ради этого размышлял и неоднократно принимался описывать обстоятельства расставания с работой, которую он тогда любил и которой отдал тридцать лет жизни. Ему хотелось разобраться, где он действовал по своей воле, была ли вообще эта воля или неведомая сила жесткой рукой провела его через эти дни. После сентября 91-го прошли годы, дело так и оставалось неясным, и Генерал, посмеиваясь над собой, а иногда и всерьез, ждал какого-то озарения или знака, которые позволили бы расставить все по своим местам.

«Едва ли это будет интересно неведомому будущему читателю», — сокрушенно признавался себе Старик, но жизнь он прожил всего-навсего одну, надежды на ее повторение, вопреки заманчивым индусским доктринам, не было, и хотелось все же понять смысл не вполне ординарного по человеческим меркам события.

Старые записи нашлись. Они лежали между суперобложкой и переплетом роскошного художественного альбома «Золото Бактрии», изданного на английском языке в Ленинграде в 1985 году. Теперь они оказались в серой папке на сколоченном из досок столе в маленьком загородном домике по соседству с чайником, кружкой и старой медной пепельницей. Спешить было некуда. Генерал слушал тихую музыку и читал:

«...13 сентября 1991 года государственный секретарь США Л. Бейкер посетил Комитет государственной безопасности на Лубянке и встретился с его председателем В. В. Бакатиным. Госсекретаря сопровождали девять официальных лиц, среди которых не было ни одного, специально отметил Бейкер, кто был бы явно или тайно связан с ЦРУ. («Откуда он знает?» — шепнул я своему американскому визави. Тот понимающе улыбнулся.)

Посещение было представлено как историческое. Госсекретарь США (!) в штаб-квартире КГБ (!) встречается в дружеской беседе (!) с председателем КГБ! Каждое слово, каждый жест фиксируется на пленку двумя дюжинами репортеров! Неуместно было бы вспоминать, что бывший председатель КГБ заговорщик Крючков принимал в этом же кабинете посла США Мэтлока, главу Объединенного комитета начальников штабов США генерала Пауэлла, заместителя помощника президента США по вопросам национальной безопасности Гейтса, ушедших в отставку директоров ЦРУ Тэрнера и Колби... (Впрочем, кабинет уже не вполне тот. Изменился интерьер. Исчезли портрет Ленина и бюст Дзержинского, переместился на стену над председательским креслом портрет президента, сделанный в ту пору, когда он был еще самым молодым членом политбюро ЦК КПСС.)

Гость дал отчетливо, хотя и дипломатично, понять, что он неодобрительно относится к притязаниям России на чрезмерную долю при разделе наследства бывшего Союза. Позиция не новая.

Примечательно другое. Наша сторона настойчиво, с энтузиазмом (не видел, не было ли слез на глазах?) упирала на то, какая для нас честь видеть у себя господина Бейкера.

И как пароль, как тайная масонская формула многократно прозвучало имя Эдуарда Амвросиевича Шеварднадзе, как выяснилось, дорогого личного друга обоих собеседников.

Единственная роскошь, которую может позволить себе нищая и разоренная страна, — это, пользуясь словами Сент-Экзюпери, роскошь человеческого общения. Угодливость одной стороны (невыносимо вспоминать!) на фоне спокойной, уверенной в себе вежливости другой придает этой общечеловеческой ценности кисловатый привкус.

Новый глава тайного ведомства с нескрываемым скептицизмом воспринимает тезис о том, что в современных международных отношениях сила — экономическая, военная, политическая — продолжает оставаться определяющим обстоятельством. Он делает вид, что уверен, что мир и человек радикальным образом изменились.

Заблуждение наказывает заблуждающихся.

КГБ реформируется. Идет лихорадочная перетряска должностных лиц. Прежние уходят ворча. Появляются новые начальники. Это привычно. Раньше КПСС направляла свои лучшие кадры на укрепление органов. Сейчас другая политическая сила направляет сюда свои лучшие кадры. Выдвигаются в комитетскую верхушку ранее малоприметные люди из второго и третьего руководящих эшелонов (руководство в КГБ глубоко эшелонированное, многослойное), они тянут за собой преданных себе людей. Правда, выдвижение идет без заклинаний о преданности партии и ссылок на всемогущую Старую площадь. Просто дается понять» что за кандидатом стоят влиятельные силы,

Предпринята вылазка и в отношении ПГУ Новый первый зампред КГБ А.А. Олейников выдвигает своего протеже. Все обговорено, и остается только подписать представление, да поскорее. «Председатель уже побеседовал с Р. и остался беседой доволен. Он — за».

Два с лишним года по подобным поводам я воевал с допутчевыми любителями лезть в дела ПГУ, отбивался от всякого рода рекомендуемых кандидатов, а теперь те же приемы со стороны нового начальства. Прошу дать мне возможность поговорить с Р. Он появляется немедленно. Личность серая и бойкая. Поговорив, ничего не обещаю.

В тот же день, 17 сентября, собирается Государственная комиссия по расследованию деятельности КГБ в период путча. Она же должна вынести заключение о судьбе КГБ.

Председательствует С. В. Степашин, присутствуют (кого запомнил) Ю. А. Рыжов, Н. Т. Рябов, К. Д. Аубен-ченко, Н. Н. Кузнецов — все народные депутаты. Здесь же и А. А. Олейников. Я приглашен, чтобы сказать слово о своей Службе. Приходит моя очередь. Говорю, что КГБ должен быть безусловно упразднен; разведка должна быть выделена в самостоятельное ведомство — это единодушное желание всех сотрудников. Завершаю предложением включить в постановление комиссии следующее: «Рекомендовать руководству КГБ СССР в течение переходного периода воздерживаться от структурных изменений и кадровых перемещений...». Поясняю, что в старые, но недавние времена нам приходилось отбиваться от партаппарата, теперь же происходят назначения лишь по принципу личного знакомства, иными словами, по протекции.

Комиссия воспринимает мое заявление сочувственно. Олейников молчит. Но в нашей системе такое не забывается. Мне это известно.

Попытки хотя бы словом, хотя бы по телефону перемолвиться с Бакатиным повисают в воздухе. Ситуация, описанная Хеллером в «Уловке-22». Начальник приказывает пускать к нему посетителей только тогда, когда он отсутствует. Документы он тоже читает выборочно, и попытка наладить контакт по переписке повисает в воздухе, хотя отдельные резолюции до нас доходят. Докладываем о вербовочном подходе к нашему сотруднику за рубежом. Резолюция: «Почему Вас это удивляет? Ведь и Вы иногда действуете таким же образом».

Мы часто действуем точно так же, и раньше мы думали, что нас трудно удивить.

Кажется, обрывок эпиграфа из «Трехгрошового романа»: «...меняют кресло, но не душу».

18 сентября узнаю, что Р. назначен без моего согласия. С огромным трудом после неоднократных попыток пробиваюсь по телефону к Бакатину. «А где же Вы были раньше? Я уже приказ подписал».

Кратко излагаю свою позицию по поводу возрождения старых порядков, говорю, что далее работать не могу и прошу меня уволить. Немного поиздевавшись, Ба-катин дает согласие.

Пишу рапорт: «...В прошлом, как Вам известно, существовала практика назначения должностных лиц, в том числе и в ПТУ КГБ, под нажимом аппарата ЦК КПСС или по протекции. В последние годы ценой больших усилий эту практику удалось прекратить. С горечью убеждаюсь, что она возрождается в еще более грубой и оскорбительной форме... Эта практика, уверен, может погубить любые добрые преобразования. Судя по тону Вашего разговора со мной 18 сентября с.г., Вы считаете такую ситуацию вполне нормальной. Для меня она неприемлема».

Генерал попытался вдуматься в прочитанное. Выходило очень здорово, строго по законам мемуаристики: благородный герой, автор воспоминаний, окружен недостойными людьми, его сердце не выдерживает несправедливости и глупости, мужественным жестом он порывает с прошлым и уходит с гордо поднятой головой в никуда... Что-то существенное оставалось недосказанным.

Старенький «Шеффер» стал покорно перекладывать размышления на бумагу.

«Решение уходить, вырваться из атмосферы торжествующего вероломства, всеобщей неразберихи и начальственной некомпетентности не было импульсивным. Оно созревало давно, и нужен был лишь повод для бесповоротного шага.

Неизведанность существования вне Службы пугала, но еще неприятнее была мысль, что мой уход в те тяжелые дни будет понят как дезертирство. Я переоценивал, теперь это очевидно, свой авторитет, влияние на сотрудников и опасался, что каким-то демонстративным действием толкну Службу на конфронтацию с новой властью.

Судьба избрала своим орудием Бакатина, залихватского и недалекого аппаратчика. Выбрать что-то более подходящее, чтобы смягчить горечь расставания со Службой, было бы трудно».

Генерал остался недоволен пассажем, однако решил не переписывать его и вообще к теме своей отставки больше не возвращаться. Тем не менее он припомнил лихорадочное возбуждение, охватившее его после разговора с Бакатиным. Рапорт все же был написан сдержанно. Сказывалась многолетняя привычка подавлять эмоции, думать над каждым словом, предвидеть последствия.