Вздох облегчения

Вздох облегчения

«Голодный бунт» рабочих окраин Петрограда, уличные демонстрации, их военное подавление, волнения в самом Петроградском гарнизоне и падение монархии — всё это произошло с такой головокружительной быстротой, что, глядя на это из окон здания министерства иностранных дел на Дворцовой площади против Зимнего дворца, потерявшего внезапно всякое символическое обаяние реального могущества, трудно было поверить, что дело идёт о крупнейшем историческом событии в родной стране. Вместе с тем психологически все были до такой степени подготовлены к этой развёртывавшейся фантасмагории, что, за исключением буквально двух-трёх лиц, всё дипломатическое ведомство не только не было удивлено, но и прямо обрадовалось наступившей развязке. Так несносно было ожидание переворота, рождённое убийством Распутина, так настоятельно ощущалась необходимость перемены царствовавшего императора, что весть о его отречении даже в самых благонамеренных и свободных от какого-либо упрёка в «революционности» и «либеральности» кругах была встречена со вздохом самого искреннего облегчения. Все желали смены Николая II и ждали её; с этой стороны начало Февральской революции было встречено со всеобщим удовлетворением. Из резко отрицательных отзывов в первые дни в нашем министерстве могу отметить только два — это моего начальника (начальника Юрисконсультской части) Михаила Ивановича Догеля и бывшего нашего посланника в Персии и Китае, а в своё время и секретаря С.Ю. Витте при заключении Портсмутского мира — Ивана Яковлевича Коростовца. Что касается Догеля, то на его глубокий пессимизм и зловещие предсказания никто в ведомстве не реагировал, так как его крайне реакционные воззрения были известны всем, да и личные невыгоды революции для Догеля были столь очевидны, что трудно было ждать от него иного отношения. Кроме того, Догель был в министерстве человек новый, попавший туда случайно, и авторитетом никаким не пользовался.

Совсем иное дело — И.Я. Коростовец. Он играл очень заметную роль в нашей дипломатии, его усилиями в 1912 г. под протекторат России попала Монголия, и он имел репутацию умного человека, несмотря на некоторые свои слабости романтического характера, вызвавшие его отставку (он, будучи в должности посланника, увёз — т.е. похитил в буквальном смысле — из Пекина 18-летнюю дочь французского начальника почт в Китае).

И.Я. Коростовец в самые первые дни Февральской революции в наших коридорах, походивших в это время гораздо больше на парламентские кулуары, рассказывал, как он только что был в североамериканском посольстве и как посол Соединённых Штатов Френсис, в восторге от «бескровного переворота», восхищался «выдержкой и политической зрелостью» русского народа, а также его «мягкостью и благодушием», «отсутствием злопамятности» и говорил, что в Америке ничего подобного не могло бы быть. На это ему Коростовец заявил, что даже его, Коростовца, внуки не увидят конца русской только что начавшейся революции, а что он, Френсис, должен будет уйти со своего посольского поста в Петрограде, так как не окажется достаточно «демократическим» для нового правительства. Френсис был, по словам Коростовца, возмущён «неуместной шуткой» своего собеседника и никак не мог понять, как он, представитель республиканского и демократического государства, может не подходить для «демократической России».

Слова Коростовца, передававшего нам этот разговор, врезались в память всем нам, кто его тогда слышал. Сам Коростовец ничего не проигрывал от перемены правительства, так как находился в отставке, да и, как он сам говорил, был в неплохих отношениях с новым министром П.Н. Милюковым. Нет сомнения, что он говорил искренне то, что думал, но самое удивительное, что его предсказание исполнилось в точности: М.И. Терещенко немедленно по приходе к власти потребовал отозвания Френсиса, так как тот был будто бы «слишком связан с царским правительством», и Френсис был смещён.

За исключением этого совершенно одинокого голоса, ни среди самых высших чинов министерства, ни среди младшего состава я не слышал ни одного пессимистического отзыва. В виде совершенного исключения отмечу поступок одного из второстепенных чиновников II Департамента Шмита, богатого помещика Киевской губернии, который сразу же после Февральской революции продал своё имение и перевёл деньги в Стокгольм. Этот поступок вызвал тогда возмущение своей «непатриотичностью», и вскоре Шмит, видя вообще враждебное отношение к себе как со стороны начальства, так и его сослуживцев, попросился за границу на маленькое по чиновничьему рангу место секретаря консульства в Испании. Про Шмита говорили, что он «сеет панику», и его примеру никто не последовал. Напротив, в нашем ведомстве было немало примеров крупных пожертвований на Заём свободы.