Штюрмер показывает когти

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Штюрмер показывает когти

На нашей Юрисконсультской части, вообще на мне лично штюрмеровское управление отразилось самым непосредственным образом, так как на место Татищева в Париж был назначен Горлов, а на место Горлова в качестве помощника начальника Юрисконсультской части был назначен я. Для Горлова в его возрасте (44 года) назначение первым секретарём посольства в Париж было небольшим успехом, но ввиду того, что он совсем недавно поступил в министерство и к дипломатической службе по своей прошлой карьере никакого отношения не имел, то это всё же было видное место.

Установилась традиция, что из первых секретарей парижского посольства попадали потом в начальники канцелярии министра (Шиллинг, Татищев), а это был уже очень ответственный пост, открывавший неограниченные возможности. Горлов не обладал никакими выдающимися знаниями или талантами, и если он получил это назначение при Штюрмере, то только потому, что назначение Татищева произошло молниеносно быстро и другие кандидаты не успели о себе заявить, а Горлов обладал связями как раз в тех кругах петербургской бюрократии, близкой к министерству внутренних дел, которые были близки и к Штюрмеру. При Сазонове Горлов несколько раз поднимал вопрос о своём назначении в Париж, но тот категорически его отклонял, считая такое назначение неуместным ввиду ярого полонофобства Горлова. Кроме того, Сазонов скептически относился к дипломатическому будущему Горлова. Любопытно, что в 1919 г., при Деникине, тот же самый Сазонов послал того же самого Горлова, которого летом 1916 г. боялся пустить в Париж из-за его нелюбви к полякам, в Варшаву в качестве посланника от Юга России. Неудивительно, что при Деникине и Врангеле отношения Польши с Добровольческой армией никак не могли наладиться, и все изумлялись этому назначению. Но Сазонов при царском правительстве и Сазонов во время гражданской войны, как, впрочем, и многие другие в это время, были два совершенно разных человека.

Как бы то ни было, назначение Горлова освобождало место, занимаемое им в Юрисконсультской части, и я остался единственным кандидатом. Совещание по назначениям, состоявшее из директоров департаментов и начальников политических отделов нашего ведомства, единогласно приняло это назначение, и циркуляр о назначениях под № 1 при штюрмеровском министерстве был подан министру для подписи. При Сазонове дело решалось в коллегиальном порядке, за исключением очень ответственных назначений, Сазонову подносился не проект циркуляра, а сам циркуляр в печатном виде. Когда же циркуляр был преподнесён Штюрмеру, тот был изумлён таким предвосхищением его решения и прямо сказал Нератову, что не только вопросы о внутренних перемещениях, но и о приёме на службу в министерство молодых людей прямо со студенческой скамьи должны предварительно разрешаться им, Штюрмером, а после уже поступать в совещание по назначениям. На это Нератов заметил, что установленное ещё во время Извольского совещание это, действующее на основании соответственных высочайше утверждённых циркуляров министра, не может противополагать себя министру и имеет исключительно совещательный характер; что Штюрмер может изменить порядок назначения на службу или порядок прохождения службы, но с разрешения государя. Что же касается данного проекта циркуляра, то, само собой разумеется, он не имеет и не может иметь юридически никакой обязательности для министра; если у него есть иные кандидаты, то пусть он издаст распоряжение, и циркуляр немедленно будет переделан. На это Штюрмер сказал: «Я подумаю» и оставил циркуляр неподписанным у себя на столе.

В приёмной Горлов, явно волнуясь, ждал выхода Нератова, чтобы получить подтверждение давнишних своих заветных желаний, но когда Нератов вышел с пустыми руками, Горлов, совершенно подавленный сообщением Нератова, пришёл к нам в Юрисконсультскую часть и с ужасом передал мне, что Штюрмер не подписал циркуляра и что вообще он намерен лично решать вопрос о самых пустячных назначениях, вплоть до приёма на дипломатическую службу молодых чиновников, чего, конечно, ни один министр иностранных дел ни в одной благоустроенной стране такого калибра, как Россия, при нормальных условиях сам не решает. Я сказал Горлову, что для меня ничего удивительного не будет, если Штюрмер осуществит систему «личного режима» и сверху донизу наполнит ведомство своими ставленниками.

Догель тоже был крайне взволнован этой отсрочкой и разговором Штюрмера с Нератовым. Он, приехав только что из деревни и отсутствовав в момент увольнения Сазонова, никак не мог примириться с мыслью о перемене министра и страшно боялся, что за Сазоновым настанет очередь Нератова, который, по мнению Догеля, скомпрометировал себя в глазах Штюрмера слишком откровенными словами Сазонову о недопустимости разрыва с союзниками и сепаратного соглашения с Германией. В то же время этот инцидент с циркуляром взволновал всё ведомство, так как, по выражению одного из чиновников, «Штюрмер показал свои когти».

Волновались, конечно, не из-за Горлова или из-за меня, а каждый за себя и все вместе — за разлаживавшуюся совершенно явственно дипломатическую машину. Возникали самые пессимистические предположения, вплоть до того, что у Штюрмера есть совершенно готовый личный состав ведомства для проведения его таинственных планов, в существовании которых никто не сомневался. Это уже была очевидная фантазия — откуда Штюрмер мог бы набрать этот состав? Но характерно было то, что многие в этот момент в неё верили. На этот раз, впрочем, дело обошлось благополучно. Штюрмер «подумал» ровно сутки и утвердил циркуляр № 1 в том виде, в каком он был ему преподнесён. Но на будущее он всё же просил Нератова предупреждать его обо всех предполагаемых назначениях до обсуждения их в нашем министерском совещании.

Старый, действовавший 10 лет порядок назначения, составивший в своё время крупную заслугу Извольского и несомненно повысивший во всех отношениях уровень личного состава дипломатического ведомства, фактически упразднялся. Мы возвращались к временам Ламздорфа и его предшественников, когда твёрдые нормы службы и все объективные данные для оценки способностей кандидатов и их годности на тот или иной пост всецело заменялись личными симпатиями и вкусами данного главы ведомства.

Штюрмер также отдал приказ об обязательном представлении ему чиновников при каждом новом назначении и даже при определении на службу. Действительно, было неожиданно видеть в приёмной Штюрмера, наряду с директорами департаментов и высшими чинами ведомства, не без волнения дожидающихся представления министру только что поступивших в МИД лицеистов, правоведов и универсантов. Штюрмер особенно любил эти приёмы молодых людей и держал их не менее 20–25 минут в самый разгар напряжённой политической работы.

Конечно, «личный режим», внесённый Штюрмером в управление ведомством, вызывал и соответственное приспособление ко вкусам нового министра со стороны нашего I Департамента, управлявшегося в то время В.Б. Лопухиным. Так, например, Юрьев, один из двух секретарей Штюрмера, работавших в помещении нашего министерства, имел родного брата в нашем ведомстве, занимавшего скромный консульский пост на Востоке. Несмотря на то что я не мог бы обвинить Лопухина в сервилизме, такова была общая обстановка при Штюрмере, что об этом ничем особо не примечательном Юрьеве-консуле Департамент личного состава вспомнил и стал готовить ему соответственный положению его брата при Штюрмере дипломатический пост. Но пока собирались справки и подыскивалось надлежащее место, произошёл уход Штюрмера, и об этом Юрьеве в нашем министерстве снова забыли, да так и не вспоминали даже при Временном правительстве.

Представления Штюрмеру Горлов и я сделали, по обычаю, в день выхода циркуляра в свет, и поскольку не так давно Штюрмер нас расспрашивал при обходе министерства и знал в общем, с кем имеет дело, то при представлении Горлова он говорил с ним о том, какое важное место в дипломатическом отношении занимает наше посольство в Париже, а со мной — о том, какую важную роль играет Юрисконсультская часть в нашем министерстве, о чём ему, очевидно, рассказал Нератов. В этих напыщенных фразах и общих местах, которые он произносил с соответственной величественностью и торжественностью, ещё нагляднее проявлялось убожество личности Штюрмера. Но в то же время в некоторых вскользь брошенных словах о том, что «вам лично предстоит гигантская работа при заключении мира», слово «мир» сильно резало тогда слух и, произнесённое без всяких оговорок, возбудило у всех нас давнишние подозрения, что оно было сказано не зря. Спустя месяц, в конце сентября 1916 г., этот разговор о «мире» и роли нашей Юрисконсультской части повторился в настолько ясной и симптоматичной форме, что я вынужден был воспроизвести его от слова до слова Нератову, который тогда не на шутку разволновался.