Сцена с бронзой

Разыгралась возмутительная история с бронзовой фигурой, которая названа в моем деле «сцена с бронзой». Это сыграло впоследствии значительную роль в моем обвинении. Андреев, конечно, хорошо понимал, что все сделанное им было незаконно, что меня могли обобрать, надо мной могли учинить насилие, но что закон был на моей стороне. Андреев, несомненно, опасался, что в Москве я начну защищаться, приглашу юриста – и тогда ему придется отвечать. Его также раздражало и пугало то, что в сущности никаких преступлений по музею не обнаружилось. Меня могли обвинить в крайнем случае в небрежности или халатности. Андреев во что бы то ни стало решил «раскрыть» какое-либо мое преступление, а так как такового не было, он инсценировал его и сделал это настолько ловко, что ввел в заблуждение не только меня, но и судебные органы. Вот как все было состряпано.

В музее была бронза, но описи на нее не существовало. Андреев предупредил меня, что я должен сдать всю бронзу. Ясно, что если бы я утаил хоть одну фигуру и затем она была бы у меня найдена, это было бы преступлением. Я хорошо это понимал и меньше всего думал утаить что-либо. Вся ценность бронзы по советским временам не превышала двадцати-двадцати пяти рублей. Часть моей бронзы была спрятана, остальное стояло в комнатах. Я дал распоряжение Никанорычу принести всю спрятанную бронзу, что он и сделал. Когда приемка была закончена, я на всякий случай спросил Никанорыча, не забыли ли мы где-нибудь бронзу, но он меня успокоил и сказал, что вся бронза сдана. Был составлен акт, и дело с бронзой окончено. Так думал я, но не так решил Андреев. Он заявил, что нашел редчайшую бронзовую фигуру XVII века, которая спрятана мною. И действительно обнаружили в ящике стола бронзовую фигуру польского короля Яна Собесского верхом на коне. Андреев поднял невообразимый шум, заявил, что фигура стоит десять тысяч рублей, что я уличен в преступлении, и потребовал составления протокола.

Сагитированные Андреевым, а еще более запуганные им члены комиссии составили надлежащий акт, однако же не решились оценить фигуру в десять тысяч рублей. Тогда Андреев привлек в качестве оценщика-эксперта упаковщика – невероятно, но факт! Тщетно тот отнекивался и говорил, что он ничего не понимает. Андреев его запугал, и упаковщик заявил, что, по его мнению, фигура стоит пять тысяч рублей. Это было внесено в акт как мнение эксперта. Андреев торжествовал: наконец-то он поймал Бутовича! Комиссия смотрела на это дело глазами Андреева. Обо всем я узнал от упаковщика, который, придя в себя, был в ужасе от своего поступка, все мне рассказал, каялся, бичевал себя, но оправдывался тем, что Андреев прямо терроризировал его. Андреев наслаждался возможностью причинять страдание, и я не сомневаюсь: если бы он знал, что это сойдет ему с рук, он тут же стал бы меня физически истязать.

В душе я сетовал на Никанорыча, который меня подвел, очевидно по старости лет забыв сдать эту фигуру. Так я думал тогда, но теперь, после того как я имел возможность ознакомиться с показаниями Андреева, я ни одной минуты не сомневаюсь, что Андреев сам похитил незаметно эту фигуру, а затем в нужный момент ее нашел. Вечером я упрекнул-таки Никанорыча, но старик был так расстроен, так плакал и так извинялся, что я обнял его и счел все дело несчастной случайностью. Наивный человек, как я был далек от истины! В заключение добавлю, что эта бронзовая фигура не стоила не только пяти тысяч рублей, она не стоила и ста рублей: год на бронзе был поставлен фальшивый, а саму фигуру я купил в Киеве еще молодым офицером, когда почти ничего не понимал в старине.

Описанный эпизод, с одной стороны, ярко рисует отвратительную личность Андреева, а с другой – указывает на то, как в Советском Союзе создавались дела. «Сцена с бронзой» очень повредила мне во время следствия и на суде и сыграла немалую роль в моем обвинении. Моим объяснениям, разумеется, никто не поверил. Так уже устроены уши и мозги советских судей, да и не только судей, но и жителей, вернее, деятелей нашей великой когда-то страны.

Андреев имел жестокость еще утром предупредить меня, что вечером он будет меня допрашивать и что в его руках имеются убийственные материалы. Это было сказано за двенадцать часов до допроса, конечно, предумышленно, чтобы я терзался, мучился и, потеряв равновесие духа, попал бы целиком и полностью в его лапы. Весь день он ходил за мной по пятам и не сводил с меня глаз. Этот человек наслаждался моими страданиями, упивался моим несчастием – так кот, прежде чем задушить уже почти растерзанного мышонка, следит за каждым его движением и не спускает с него своих зорких глаз…

Не стану приводить остальных допросов, ибо они были в том же роде. В тот же, столь богатый событиями день, Андреев невольно продемонстрировал всю безмерную подлость, на какую он был способен. Было уже около двенадцати ночи. Я пристроился у электрической лампочки, которая стояла на простом табурете возле окна, и читал, вернее, силился читать, чтобы хоть несколько успокоиться. Чтение не шло, я отложил книгу и задумался. Вошел Андреев, по своему обыкновению стуча каблуками и громко покашливая. Я не обратил на него никакого внимания. Так прошло минут пять. Вдруг Андреев с быстротой молнии скидывает сапоги и, как-то особенно выворачивая ноги, на одних только носках, приподняв, как акробат, руки, подбегает к дверям, мгновенно их открывает и… затем в совершенно спокойно возвращается к дивану. На вопрос, в чем дело, прозвучал ответ, классический по ясности и цинизму: «Я на столе в вестибюле положил документы как приманку и нарочно ушел. Мне хотелось изловить одного человека, но на этот раз он не попался на удочку. Мне не удалось его накрыть на месте преступления!». Как тут не вспомнить Лескова и описанную им неподражаемую сцену с подметным письмом, полученным одним капитаном! Устами этого капитана Лесков замечательно сказал: «Способ доставки ему тоже понравился – подметный, то есть чисто великорусский».[225] Да, Лесков лучше Тургенева и Толстого знал душу русского человека.

Андреев несколько дней почти не показывался из своей комнаты. Как мне удалось узнать, он приводил в порядок свои материалы и писал доклад Савченко. Упаковщики наконец закончили свою работу, и был назначен день вывоза вещей и картин на станцию. Как я жалею теперь, что не записал для памяти, какого числа в точности сие свершилось, однако отлично помню, что три деревни съехались, как говорили мужички, «подымать добро Бутова». Они свезли всё на станцию Присады для дальнейшего следования в Москву. При погрузке Андреев командовал, но на станцию не поехал. Вообще, я заметил, что он определенно боялся выходить за пределы дома – видно, образ Кота (Власова) преследовал его.