Трагикомический инцидент

Приблизительно тогда же произошел инцидент с любовной подкладкой, который всех нас, людей определенного круга, немало позабавил. Не называя фамилий, я намереваюсь его рассказать.

Совершенно неожиданно в Орле появился красивый, женоподобный молодой человек с розовым, как у фарфоровой куколки, личиком, стройный и грациозный, в военной форме с аксельбантами. Он стал регулярно появляться на гуляньях, в ресторане лучшей гостиницы, где жил, в театре и на бегах. Им заинтересовались. Оказалось, это князь Волконский, адъютант N-ского пехотного полка, прибывший из действующей армии; его сопровождал денщик. Каждое новое лицо в провинциальном городе неизбежно обращало на себя внимание, а тут приезжий не только был хорош собою, но и жил широко, был богат и ко всему еще князь. Вполне естественно, что вскоре он перезнакомился с купцами и стал бывать в их домах и сопровождать их жен и дочек на гуляньях.

Меня удивило то обстоятельство, что князь избегал светского круга и, встречаясь случайно с кем-либо из нас, держал себя очень сдержанно. Мне он был представлен кем-то на бегу и произвел на меня приятное впечатление. Удивила меня лишь его осторожная манера говорить, как будто он боялся проговориться или выдать себя. Впрочем, я быстро отделался от неприятного впечатления и подумал, что молодой человек попросту стесняется.

О Волконском заговорили и в нашем кругу, меня спросили о нем. Всех заинтересовало, что это за Волконский, и я обещал узнать, кто его мать. Чуть ли не на другой день я встретился с ним на бегу и задал ему этот вопрос. Он, по-видимому, не ждал его и, слегка покраснев, если это вечно розово-румяное лицо могло краснеть, ответил мне, что его мать – урожденная Звегинцова. Он произнес неправильно эту фамилию: Звягинцева, а не Звегинцова, да еще сделал ударение на букве «я». Признаюсь, это меня крайне удивило, и я невольно подумал, уж взаправду ли это Волконский, тем временем князь очень ловко с кем-то заговорил и затем покинул меня так просто и естественно, что я опять встал в тупик, ибо так поступить мог только человек, знавший свет. «Он соткан из противоречий, – глубокомысленно заметил мне Офросимов, шурин Столыпина, когда я вечером рассказал ему о Волконском. – А может, это и аферист. Сейчас их развелось пропасть!».

Волконский стал избегать меня с того дня, но делал это осторожно. Меня отвлекали другие интересы и заботы, жизнь шла своим чередом, о Волконском я перестал думать. Прошло недели три. Князя я встречал на бегах, он играл для Орла крупно, по-видимому, свободно располагая деньгами. У женщин имел успех, в Орле начали злословить, что не у одного купца выросли рога.

В это время в Орёл из Петрограда приехал орловский помещик, фамилию которого я не назову, владелец первоклассного метисного завода, видный член Петроградского бегового общества, занимавший крупный пост в Судебной Палате. С ним приехала его дама сердца, молоденькая и хорошенькая блондинка, которую звали Людмилой Михайловной. Приехавший сделал мне визит, и хотя он был метизатором, а я орловцем, мы ежедневно встречались, говорили о лошадях, обсуждали события и очень сошлись. Этому немало, конечно, способствовало время: все наши споры и распри отошли на задний план перед грандиозными событиями, перед опасностью, грозившей всем нам.

Господин N, буду его так называть, собирался прожить в городе не менее двух месяцев, он устраивал здесь свои дела и хотел, пока не поздно, кое-что продать в имении. Это было разумно и очень дальновидно с его стороны. Пробыв в Орле с неделю, он уехал в имение и просил меня навещать Людмилу Михайловну, которая, не имея возможности бывать в обществе, скучала. Она была милой, веселой, но легкомысленной дамочкой, и я приятно проводил время в ее обществе. Вместе мы бывали на бегу, вместе ездили кататься, и я часто у нее обедал.

Не помню, кто представил ей Волконского, но, придя однажды к ней, я застал его там. Молодая парочка нежно смотрела друг на друга и ворковала. Я невольно ими залюбовался и подумал: очередной роман не за горами. Однако все обернулось серьезнее, чем я предполагал. Людмила Михайловна влюбилась в Волконского, что называется, по уши и совершенно потеряла голову. Волконский целые дни проводил с нею, и они везде показывались вместе. В городе стали за глаза трунить над N: он сидел в своем имении и занимался делами. Когда зашло далеко, я счел возможным переговорить с Людмилой Михайловной и предупредить о том, что ее поведение вызывает много толков и я опасаюсь, как бы по возвращении господина N не вышло чего-либо непоправимого. Людмила Михайловна расплакалась, сказала, что безумно влюблена в Волконского, что он также любит ее и хочет жениться. А это такой аргумент для женщины, что дальнейшие слова и увещевания бесполезны, посему я замолк и перевел разговор на другую тему.

Вечером в тот же день неожиданно приехал господин N, но, к счастью, не застал у Людмилы Михайловны Волконского. Однако на следующий день она наотрез отказалась ехать с N в деревню, сказавшись больной. N остался в Орле. Я с интересом наблюдал за ними и искал подходящего момента, чтобы переговорить с N и предотвратить столкновение, которое, по-видимому, было неизбежно. Однако женщина всегда добьется своего, если она этого страстно желает, и мужчина в конце концов уступит ей. Так случилось и на этот раз: Людмила Михайловна убедила N пригласить в деревню Волконского, а также меня, говоря, что тогда ей не будет скучно. N так и поступил. Перспектива поездки с Волконским, к которому я стал относиться подозрительно, не улыбалась мне, но я счел своим долгом принять это приглашение, чтобы в случае чего попытаться предотвратить столкновение, так как N был горяч и ревнив. Людмила Михайловна шутила с огнем, но, потеряв голову от любви, едва ли сознавала это.

На следующий день был назначен наш отъезд. В первой коляске ехали Людмила Михайловна с Волконским, на козлах устроился денщик князя в солдатской форме, скверная рожа которого мне не понравилась. Сзади в легком экипаже ехали мы с N и мирно беседовали о лошадях. Погода стояла жаркая, небо было совершенно безоблачное, ехать было приятно. Легкий ветерок иногда высоко вскидывал газовый шарф Людмилы Михайловны, который потом опять садился на соломенную шляпку своей хозяйки. Изредка маленькая ручка в тонкой лайковой перчатке делала нам знаки, а задорная головка показывалась и кивала нам приветливо и лукаво.

Я с удовольствием смотрел на новые места, то скучные и унылые, то живописные и красивые, а тем временем лошади бежали, стрелка часов свершала свой обычный путь и стало основательно припекать. Было около двенадцати часов пополудни, и мы решили отдохнуть и перекусить. У небольшой рощи экипажи остановились, здесь мы на целый час сделали привал, закусывали и пили прямо на траве, усевшись в кружок, и Людмила Михайловна всех нас оделяла бутербродами из своих хорошеньких ручек. Выглядела она необыкновенно оживленной и счастливой.

Было не больше трех часов, когда мы приехали в имение. Отец N умер года два тому назад, и теперь его сын был здесь полным хозяином. Отдаленность от города наложила свой отпечаток на уклад и быт этой деревни. Вся дворня и горничные в доме ходили в домотканом платье и босиком, ключница, дородная и уже немолодая женщина, встретила нас приветливо и как-то по-старинному просто, без суеты и приниженности. Всё в доме сохранилось еще со времен Очакова и покоренья Крыма: дед старого помещика знал Суворова и вместе с ним брал Очаков. Все здесь было старое, подлинное, сжившееся, если можно так сказать про вещи, с самим домом. Дом – длинный, низкий и широкий – как бы врос в землю. В комнатах было темно из-за столетних деревьев и кустов жасмина и сирени, которые заглядывали в окна и заслоняли свет. Все было пропитано сыростью и отчасти тем особенным запахом, который всегда ощущается в действительно старых домах. Мне этот запах был хорошо знаком. Отказавшись от обеда, я попросил стакан молока. Сама ключница принесла мне на небольшом квадратном подносе стакан таких жирных сливок, что я невольно улыбнулся от удовольствия, глядя на них, а затем растянулся в диванной и заснул.

Имение, куда мы приехали, было очень богатое, но не блеском, не постройками, а своей живностью и хлебом. Амбары были полны, лошади и скот замечательные, свиньи громадные, птицы – изобилие, я редко видывал более крупных гусей и индюков. Всего было много, и все было хорошо и просто. Видно, что старый помещик был замечательным хозяином. Прогулка и осмотр имения доставили мне удовольствие, особенно потому, что здесь совершенно не чувствовалась революция. Сама земля в этом благодатном уголке имела какой-то особенно привлекательный вид, жирно блестела и была иссиня-черного, а не пепельно-серого цвета.

Здесь, в деревне, больше, чем в городе, было заметно, что Волконский посторонний нам человек. Он с удивлением озирался кругом: по-видимому, все было для него ново. Он производил впечатление человека, впервые попавшего в имение. Это было более чем странно, и на это обратил мое внимание господин N. Еще более подозрителен был денщик: тот исчез и не показывался на глаза, где-то рыскал, чего-то вынюхивал и что-то узнавал. Я решил, что надо быть начеку и, если мои предположения основательны, принять меры предосторожности. Но поскольку дело касалось Людмилы Михайловны, приходилось молчать.

Вечером за чаем Волконский просил N продать ему верховую лошадь и назвал ее имя. «Откуда вы ее знаете?», – спросил удивленный N. Князь смутился и сказал, что он узнал о лошади от своего денщика. Мне стало ясно, почему исчез денщик и отчего он рыскал по усадьбе – высматривал всё. Верховая лошадь была превосходных статей, принадлежала брату владельца, кавалерийскому офицеру, и продавалась. Волконский, не торгуясь, согласился уплатить за нее восемьсот рублей, цену, которую назначил N, и просил разрешения отправить лошадь утром со своим денщиком, говоря, что деньги он уплатит по возвращении в Орёл. N согласился, а мне все это показалось странным. «Уж не прав ли Офросимов и не аферисты ли это? – подумал я. – А если да, то высокой марки».

Мы прожили у N дня три. Я наблюдал за романом между князем и Людмилой Михайловной и чувствовал, что дело близится к развязке. По-видимому, заметил что-то и N, ибо в тот день был особенно мрачен, а Людмила Михайловна явно взволнованна и очень экзальтированна.

Князь, сославшись на дела в Орле, попросил отправить его завтра в город. Людмила Михайловна вспыхнула и гневно взглянула на него. Что это был за взгляд! Я его никогда не забуду: так могут смотреть только влюбленные женщины да разъяренные тигрицы. Очевидно, между ними состоялось какое-то соглашение и, неожиданно покидая имение, князь нарушал слово, данное этой женщине.

N сидел мрачнее тучи, князь имел довольно жалкий вид и, по-видимому, чего-то боялся – словом, гроза собиралась и необходимо было ее предотвратить. Я почувствовал себя неловко и положительно не знал, что предпринять. Но иногда какой-нибудь пустяк способен либо вызвать грозу, либо же разрядить атмосферу. Так случилось и на этот раз: Людмилу Михайловну вызвали по какому-то хозяйственному вопросу, я поспешил встать и направился на балкон, предупредительно взяв за руку князя и предложив ему выкурить на воздухе папиросу. N остался один, и мы еще долго слышали его тяжелые шаги в соседней комнате. Мой разговор с Волконским был короток: я ему заметил, что не знаю его намерений, но советую поскорее уехать отсюда – утром его уже не было. А Людмила Михайловна шепнула мне, что между нею и N произошел разрыв.

После обеда я выехал в Орёл. Не успел я еще переодеться и привести себя в порядок, как лакей доложил мне, что начальник сыскного отделения желает меня видеть. Я велел его просить и поинтересовался, чему обязан удовольствием его видеть. Он задал мне два-три вопроса о Волконском и затем спросил, не брал ли тот у меня денег взаймы. Я отвечал отрицательно, после чего услышал следующий рассказ. Волконский вовсе не был Волконским, его настоящая фамилия Адамович; он также не был и офицером. Это был аферист и мошенник, выдававший себя за князя. Он занимал деньги, женился, а затем, схватив куш, исчезал, бросив молодую жену на произвол судьбы. Им руководил под видом денщика старый и опытный мошенник, фамилию которого я позабыл. Так действовали они в разных городах, пока не попались в Орле. Начальник сыскного отделения очень гордился тем, что поймал и арестовал их, ибо в продолжении двух лет они были неуловимы.

Волконского арестовали в день приезда от N, а его сообщника – накануне. Последний успел продать лошадь, взятую у N, за четыреста рублей барышнику Пузину. Однако денег, кроме нескольких десятков рублей, при мошенниках не нашли: они, очевидно, успели их переслать в надежное место третьему сообщнику. На допросе Волконский-Адамович плакал, просил его простить и во всем сознался. Он занял около тысячи рублей у орловских купчих, за которыми ухаживал, получил лошадь у N и в подарок от Людмилы Михайловны кольцо с бриллиантом. Выяснилось, что Волконский обещал на ней жениться. Свадьба была назначена через две недели в Петрограде, почему она и порвала с N. Попутно открылся ряд аналогичных дел и в других городах. Оба мошенника были препровождены в тюрьму, Орёл еще долго волновался и обсуждал это необычное для тихого, спокойного города происшествие. N, конечно, не потребовал лошадь у Пузина, и наутро вместе с Людмилой Михайловной уехал в Петроград.