Пожар в Прилепах

Победоносное шествие Кронпринца на Московском ипподроме продолжалось, и он выходил победителем в дистанционных призах высших групп. Беговые успехи других моих лошадей также радовали и приносили немалую известность заводу. Известность завода достигла такой степени, что Прилепы стали весьма часто посещать коннозаводчики, барышники и вообще различные покупатели. Кто только не перебывал в Прилепах, начиная от крупнейших охотников и кончая специалистами и профессорами. Жизнь текла мирно: завод процветал, сельское хозяйство шло настолько хорошо, что я прикупил соседнее имение. В личной моей жизни особых перемен тоже не было и все текло мирно и спокойно: поездки в Москву и Питер, посещение на юге родных, осмотр других заводов.

Проведя около месяца в Петербурге, я вместе с художником Самокишем и его племянницей вернулся на рождественские праздники домой. После шумной столичной жизни деревенская тишина благотворно подействовала на уставшие нервы. Я проводил время за чтением, посещал конюшни, ездил на реку, а вечером подсаживался к столику Самокиша, за которым тот целыми днями просиживал с неизменной папироской в зубах, рисуя виньетки для книг и акварели баталий для «Нивы». Мы беседовали об искусстве, обсуждали художников, строили планы. Время летело незаметно.

Приближался Новый год. Тридцать первое декабря 1913 года мы провели по обыкновению, занимаясь каждый своим делом. Ужин перенесли на 11 часов ночи, с тем чтобы Новый год встретить за столом, с бокалами вина. Я читал у себя в кабинете французский роман, Самокиш работал в комнате своей племянницы, и в доме, как всегда в ожидании торжественной минуты, водворилась тишина. Часы в зале нежным, певучим звоном пробили 11 часов. В окна старого дома глядела тихая, звездная ночь.

Я подошел к окну: из него видна была снежная дорога, уходящая в загадочную даль. Кроткая ночь, казалось, предвещала только хорошее. Я был в том особенном настроении духа, когда чувствуешь себя бодро, уверенно и спокойно глядишь в близкое и отдаленное будущее. Никакие предчувствия приближающегося несчастья не волновали и не смущали меня, а оно уже было тут, за моими плечами.

В начале двенадцатого мы сели за ужин, весело встретили Новый год и в первом часу мирно разошлись по своим комнатам. Я заснул быстро и, как сейчас помню, засыпая, думал о том, как хорошо, как тихо в деревне, как приятно складывается моя жизнь. Меня разбудил стук в дверь. Спросонья я долго не мог прийти в себя, но громкий, тревожный стук вывел меня из сонного оцепенения, и я, протянув руку к ночному столику, хотел включить лампочку. Электричество не зажглось! Я окончательно пришел в себя, понял, что случилось какое-то большое, непоправимое несчастье, и, вскочив с кровати, крикнул: «Кто там? В чем дело?!» – «Не пугайтесь, Яков Иванович, – ответил мне из-за двери дрожащий голос горничной Насти. – Скорей вставайте, дом горит!»

Эти роковые слова электрическим током пронзили мое сознание, и первой моей мыслью было: «Боже, какой ужас! Погибнут, сгорят все картины, все, что я с такой любовью и таким трудом собрал!» Как был, на босу ногу, в одной ночной рубашке, я выскочил из спальни. «Загорелось в ванной! – кричала, всхлипывая, Настя. – Меня разбудил только сейчас сторож Магомет, и я побежала будить вас!» Присутствие духа мгновенно вернулось ко мне, мною овладело какое-то каменное спокойствие, никогда не покидавшее меня в страшные минуты моей жизни, которых, увы, я пережил немало.

Вместе с Настей я через кухню выскочил на двор. Здесь топтался черкес Магомет и, держа винтовку в руках, что-то глухо бормотал. «Магомет, – закричал я, – беги, буди служащих, Ситникова, бей у всех окна и кричи «Пожар!», а ты, Настя, беги на деревню, подымай мужиков!»

Мой решительный тон, громкий голос и полное спокойствие повлияли на них, и они опрометью бросились бежать. Я вернулся в дом, везде было темно. Я ощупью добрался до ванной комнаты, выходившей в переднюю. Вот картина, которая представилась моим глазам: в передней было светло – Самокиш открыл там ставни, а сам, наскоро одетый, сымал с вешалки шубы и бросал их на плечо. Я посмотрел направо: угловой портрет знаменитого Полкана 5-го, купленный мной у графа Зубова, только что загорелся, и пламя начало лизать край полотна. Я схватился за голову: всё погибло, все, вероятно, пьяны, всё сгорит! Первой моей мыслью было спасать портрет Серова, и я крикнул Самокишу: «Что вы делаете?! Бросьте шубы, спасайте Серова!». Однако Самокиш уже отворил дверь и выскочил с шубами на двор. В распахнувшуюся дверь ворвалась свежая струя воздуха, образовался сквозной ветер – и в ванной загудел и застонал огонь. Я открыл туда дверь и в ужасе отшатнулся: там все трещало и уже вовсю бушевало море огня. Едкая гарь усиливалась в передней, пламя начинало проникать и туда. У моих ног, странно визжа, метался мой любимый фоксик Скелтс. Кто-то простонал в дальних комнатах, и вернувшийся Самокиш бросился туда и вывел полумертвую от страха Роксану Ивановну в валенках на босу ногу и в шубе поверх рубахи. Волосы ее в беспорядке разметались по плечам. Эти две странные фигуры скрылись в дверях.

«Время есть, – подумал я. – Загорелось в конце дома, и если не все пьяны и соберутся через пятнадцать-двадцать минут, то многое спасем». Бросившись в спальню, я по дороге везде открывал ставни, что делал совершенно сознательно, дабы сбежавшийся народ не оказался впотьмах и не начался бы грабеж. В спальне я накинул халат, надел туфли и затем пробежал в кабинет. Здесь, взяв из письменного стола револьвер и деньги, сунул все это в карман, затем вместе с вернувшимся Самокишем, который все время сохранял присутствие духа, мы сняли портрет Летучего кисти Серова, и Самокиш вынес его на двор. Крича и размахивая руками как полоумный, ворвался мой управляющий Ситников. На нем лица не было, он, очевидно, не отдавал себе отчета в том, что делает. Я стоял посреди гостиной, а Самокиш выносил одну за другой картины.[124]

Я взял Ситникова за руку и успокоил. «Как служащие, рабочие, конюхи, скоро ли?» – спросил я. «Будят! – ответил он. – Магомет всех переполошил, бьет стекла – сейчас прибегут! – и уже более спокойно добавил: – Я думал, что нападение разбойников и нас грабят». – «Вот что, Николай Николаевич, я буду распоряжаться здесь, в доме, а вы ступайте на площадку перед домом, будьте там неотлучно, кругом поставьте сторожей, и все спасенное будем туда сносить».

Прошло еще несколько минут, и к горевшему дому сбежались люди. Наездники, повар, лакеи, конюхи и рабочие – все кричали, метались, хватали что попадет под руку, несли во двор. Начали рвать занавески с окон и спасать то, что не нужно. С большим трудом я водворил порядок, криком подчинил себе всех, и мы начали сымать и выносить только картины. С поразительной быстротой, переходя из комнаты в комнату, мы спасли буквально все. Подбежали мужики из деревни. Огонь тем временем разрастался, горела крыша, и выхода через переднюю уже не было. Мгновенно выбили окна и дверь, которая вела на балкон, и стали выносить мебель, ковры и прочее имущество. Словом, все было спасено и на другой день не досчитались лишь кухонной посуды, закусок, вин и сигар, которых у меня был большой запас.

После спасения картин я вышел на двор, предоставив Ситникову распоряжаться спасением остального имущества. Мороз усилился, на дворе было светло как днем. Пламя уже бушевало вовсю; огненные языки его вились по карнизам и опускались все ниже и ниже, охватывая весь дом. Во дворе шум стоял невообразимый. Какие-то женщины плакали, мужики кричали, где-то выли собаки, а церковный колокол бил в набат, гулко разнося по окрестности весть о пожаре.

Внутри дома горело все: дым врывался в комнаты, сквозной ветер выл, огонь, треща, уничтожал все на своем пути. Последние люди выскочили из дома, где оставаться без риска для жизни уже было нельзя. Летели страшные секунды, усиливался гул, и наконец, с грохотом и треском рухнула крыша. Столб огня и искр высоко поднялся к небу, все было кончено: дом догорал, как свеча.

Долго стоял я, окруженный служащими, на пожарище и думал о том, что вот уж второй раз в жизни я горю и так же, как тогда, в далекой Маньчжурии, пожар произошел ночью. Если бы не бдительность ночного сторожа Магомета, несомненно, и картинная галерея, и все мое остальное имущество погибли бы в огне. Рядом с домом, в котором я жил, стоял небольшой деревянный флигель из четырех комнат. Это была типичная постройка дачного типа. Там я и прожил все время, пока строился новый дом. Я безотлагательно приступил к постройке. Вместе с Самокишем мы, приняв во внимание все расширявшуюся мою картинную галерею, решили строить дом, несколько приближавшийся к типу картинных галерей. А так как я уже дважды в своей жизни горел, камень, кирпич, железобетонные потолки, центральное отопление, отсутствие печей и каминов, пожарные краны и водопровод – все это должно было служить гарантией против пожара. Дом в стиле ампир был закончен в 1915 году. Обошелся он в двести тысяч рублей и вышел вполне удачный, чрезвычайно удобный для размещения картинной галереи, и теперь я сожалею лишь о том, что в доме нет ни одного камина: это дает себя почувствовать осенью и зимой. Но в современных условиях революционной действительности это непоправимо…