Разговор с Полочанским

Мне предстоял деловой разговор с Полочанским. Рано утром я шел пешком с Николо-Ямской почти через всю Москву на Петроградское шоссе, в отдел животноводства. Дорогой думал: чем все это кончится? Я никогда много не ходил, а потому такая длительная прогулка чрезвычайно утомила меня. В отделе животноводства меня сразу охватила атмосфера тяжелая и нездоровая. Я подошел к столу управляющего делами, сделавшего вид, что не замечает меня. Тогда я назвал себя и просил доложить Полочанскому, что я прибыл по делу и прошу меня принять. Медленно стала приподыматься лысина, на меня через золотые очки взглянули плутоватые глаза. Это был знаменитый Бокша, правая рука Полочанского. Не зная, как отнесется ко мне его патрон, он строго, официальным тоном разъяснил мне, что есть приемная и там мне следует дожидаться. В это время вошел курьер и позвал Бокшу к Полочанскому. Тот поспешно встал и скрылся за соседней дверью. Я оглянулся кругом: здесь было несколько чиновников и барышень, которые, усердно склонившись над своими бумагами, что-то строчили. Среди них были и знакомые. Я обратился к одному из них, но он сделал такое растерянное лицо, что я поспешил отойти. Не желая никому причинять неприятностей, я вышел из комнаты и направился в приемную.

Ровно полтора часа заставил меня Полочанский прождать и только после этого принял. За это время приезжали и без доклада входили к Полочанскому некоторые старые профессора Петровской Академии, неутомимый Бокша то и дело нырял в кабинет своего начальника и каждый раз привычным жестом поправлял волосы на висках и придавал своему лицу деловое выражение. Некоторые сотрудники, подходя к заветной двери, ступали на цыпочках, другие боязливо приоткрывали дверь и нерешительно заглядывали туда, третьи имели прямо смущенный, если не испуганный, вид. В канцелярии стояла мертвая тишина, ни разговоров, ни смеха, был слышен лишь скрип перьев. Было что-то жуткое и неприятное во всем этом. «Вот каторга, – подумал я. – Вот где царит аракчеевщина».

Наконец меня позвали к Полочанскому. Исторический момент встречи двух миров и двух врагов настал! Я это сознавал и, войдя, устремил взгляд на Полочанского. Он стоял во весь рост, опираясь правой рукой о письменный стол, в несколько театральной позе. Одет он был в толстовку черного цвета с таким же галстуком, что по тем временам было модно. Полочанский проницательно посмотрел на меня, затем торжествующая улыбка заиграла на его устах, и я понял, что грозы не будет. Ее действительно не было, мы встретились будто старые знакомые. Он усадил меня, стал жаловаться на Буланже, дал мне понять, что рад меня видеть. Я не ждал такого приема и в душе благословлял судьбу: человек он был, несомненно, умный, но хитрый и коварный. Полочанский курил трубку и беспрестанно ее зажигал – это была одна из его привычек.

Наша беседа продолжалась свыше часа. Говорил он толково, умно, но некрасиво: не заикался, однако часто делал паузы, и каждая фраза была так цветиста, хоть букет вяжи! Я спросил Полочанского, когда я смогу сделать доклад о состоянии конных заводов Тульской губернии. Он позвонил – появился Бокша и склонился над письменным столом своего начальника. Лицо его выражало напряженное внимание, и казалось, что он готов выскочить из собственной шкуры, лишь бы угодить начальству. Полочанский назначил на следующий день заседание коллегии отдела животноводства, где я должен выступить с докладом. Я понял, что Полочанский желает блеснуть своими познаниями, показать себя во всем блеске в окружении своих специалистов.

На другой день ровно в два часа состоялось заседание и был заслушан мой доклад. Полочанский держался строго официально, его помощники благоговейно молчали и слушали начальника, как оракула. Полочанский задал мне ряд вопросов, потом произнес целую речь, затем сам же резюмировал прения, которых, кстати сказать, не было – члены коллегии почти не говорили, и наконец Полочанский вынес постановление: удовлетворить заявку Тульского губземотдела полностью и в трехдневный срок исхлопотать в Наркомпроде наряды. Мне только это и требовалось! Когда же спустя три дня я пришел в отдел животноводства, то все служащие наперебой старались оказать мне внимание. Я всегда был равнодушен к лести, брани и критике людей, а потому не придал этому никакого значения. Но поразительно быстро мне выдали наряды на фураж и мой новый мандат: я был назначен членом Центральной зоотехнической комиссии и особо уполномоченным отдела животноводства по Тульской губернии. Прощаясь со мною, Полочанский сказал, чтобы перед отъездом я еще раз зашел к нему. Это была уже милость и прямо-таки исключительное внимание.

У нас с Полочанским установились прекрасные отношения, и во все последующие приезды я неизменно пользовался его расположением и поддержкой. Полочанский не только оставил меня на работе в Тульской губернии, но и укрепил мое положение. Скажу откровенно, что если бы не его поддержка (в 1920 году он ушел с должности и уехал в Туркестан), то я бы не удержался в Прилепах. Вот почему, когда Полочанский уезжал и был покинут всеми, в том числе друзьями и приспешниками, я приехал, чтобы с ним проститься, провел у него два часа и получил на память, с трогательной надписью, только что вышедший тогда «Сборник распоряжений отдела животноводства». Эту книгу позднее признали государственной собственностью и «национализировали», отняв ее у меня!

Обратный путь в Тулу был так же приятен, на душе было спокойно. Больше всего я был рад, когда наконец показалось сельцо Прилепы. Налево от него синела березовая роща и на ясном зимнем небе чернел силуэт яблочного сада. Зимняя дорога шла мимо сада, и ветки дерев, тяжелые от инея, низко свисали надо мной. Снова увидел я конюшни, затем другие постройки и наконец дом, где меня не ждали. Выскочив из саней, я быстро вошел в дом с черного входа и неожиданно появился в столовой. Только что отобедав, собирались расходиться Ратомский, Покаржевский и управляющий Зубарев; все они сердечно приветствовали меня.