Уроки Бураго

Вернувшись в Брюханово, я получил извещение, что на другой день приедет Бураго. Шмелев, который всегда был в курсе всех брюхановских новостей, доложил мне, что Бураго ждут, что останавливается он всегда у Пьянкова, что там уже идет стряпня и уборка. «А ездит-то Бураго! – добавил Шмелёв. – Целым поездом: впереди на двух санях летит конвой, за ним везут денежный ящик, а в нем миллион рублей, и в последних санях сам». «Откуда ты знаешь, что Бураго везет миллион?» – спросил я. «Все говорят, он покупает лошадей и тут же платит деньги – сибирский обычай».

Около трех часов Шмелев запыхавшись влетел ко мне в комнату: «Едут!» Я накинул доху и вышел за ворота. Улица, как в праздник, была полна народу. Бабы, мальчишки и свободные мужики высыпали за ворота посмотреть на поезд Бураго. Гремя бубенцами, сани лихо влетели в околицу. Вот они уже несутся по широкой улице. Впереди на трех санях конвой с винтовками в руках, за ним сани с писарем, денежным ящиком и двумя конвойными, и наконец тройка самого Бураго. Он в дохе, в лихо заломленной папахе, вид молодцеватый. Знакомые сибиряки здороваются с ним, и он любезно раскланивается с ними. Свободный сибирский народ ни перед кем не ломает шапки, а раскланивается только со своими знакомцами и друзьями – таков еще один обычай в этих вольных и благодатных краях.

Как только я поступил в практическую школу у Бураго, то сейчас же понял, что в смысле знания лошади я сущий ребенок. Лошадь Бураго знал в совершенстве и буквально никогда не ошибался. Обмануть его было решительно невозможно. Приведенную на ставку лошадь он быстро осматривал и в две—три минуты делал ей оценку, то есть принимал или браковал, указывая владельцу на ее недостатки и пороки. При самых неблагоприятных условиях погоды, даже в трескучий мороз, он принимал, то есть закупал, до ста лошадей в день. Первое время по моей просьбе он указывал мне на все особенности лошади и ее недостатки, так как я хотел подучиться у этого опытного знатока-практика. Если лошадь принималась, ей подрезали хвост и тут же таврили; тем временем писари успевали написать две бирки с номером, одна тут же вплеталась в гриву лошади, а другая – в хвост.

Если я откровенно сознаю?сь, что рядом с Бураго я был ребенком в смысле знания экстерьера и пороков лошади, то что же сказать про большинство рысистых коннозаводчиков? Конечно, все они знали, что у лошади есть голова, ноги, шея, хвост, зад, спина; судили об этих частях лошади, указывая на плохую спину, свислый зад, тяжелую голову и прочие недостатки, которые видел и знал всякий, имевший мало-мальское отношение к лошади. Однако почти никто не знал названий всех частей лошади, полагая, что это дело ветеринара; о соединении костей, условиях движения знали также не все. Для большинства все эти жабки, сплинты, курбы, наливы составляли премудрость за семью печатями. Каким тогда путем эти столь мало сведущие лица вывели таких замечательных лошадей, кои все же родились у них в заводах? Я неоднократно задавал себе этот вопрос и полагаю, нашел на него ответ. Последние двадцать пять лет рысистое коннозаводское дело сосредоточилось преимущественно в руках богатейших людей страны, а им некогда, да и охоты не было специализироваться во всей совокупности знаний о лошади. Коннозаводчик – это тот же творец, и его работу я рассматриваю как заводское искусство, и только когда в одном лице соединялись два дарования, то есть творчество и знание, получались изумительные результаты.

Проработав у Бураго три с половиной месяца, я без излишней скромности скажу, что стал знать лошадь не только рысистую, но и всякую так, как надлежит ее знать. К сожалению, воспользоваться опытом на деле мне уже не удалось, ибо грянувшая в феврале 1917 года революция на долгое время сделала опытных и знающих людей никому не нужным балластом

В два месяца лошади были куплены, оттуда пошли на станцию Тутальскую и там погружены для отправки в Кирсанов. Я распростился с Бураго, сердечно благодарил его за теплое отношение ко мне и двинулся в обратный путь, в Россию. Назад мы ехали значительно скорее и благополучно прибыли в свой полк. Я сдал лошадей, команду и денежную отчетность, которая у Джамгарова оказалась в безупречном порядке; генерал Керн, поблагодарив меня за блестяще выполненное поручение, предоставил мне десятидневный отпуск, и я уехал в Прилепы. Я не был там почти полгода, и мое хотя бы кратковременное присутствие было больше чем необходимо.