Беспорядки и безобразия

Когда на ипподроме закрылись бега, владельцы ещё давали средства на содержание рысаков и персонала, потом отказались, некоторые уехали за границу или на Юг, и распорядителями этих лошадей остались наездники. Кто-то из них самоотверженно продолжал содержать лошадей, тратил свои последние гроши, потом стали потихоньку распродавать по лошадке, но выручка быстро съедалась остальной конюшней.[176] Всё это происходило на глазах Полочанского, а он, враг призовой конюшни и бегов, очевидно, только и ждал, когда все конюшни самоликвидируются. Я обратил на это внимание Буланже и доказал ему, что лошадей надлежит немедленно национализировать: наездники не удержат их в своих руках, распродадут, и лошади, необходимые для пополнения потрепанных заводов, погибнут, пропадут документы и затеряется происхождение лошадей. Буланже попросил меня председательствовать на собрании наездников.

Открыв собрание, я в двух словах объяснил наездникам, в чем дело. Ответом на мои слова явилось гробовое молчание. Лица были растерянные. Наездник, на руках которого была громадная конюшня Елисеева, поник головой и едва не разрыдался. Для многих, вероятно, именно в этот момент стало ясно, что наступает для них новая полоса, полная нужды и горя. Видя все, что отражали лица этих людей, и от всей души сочувствуя им, я напомнил, что и я был владельцем завода, что мой завод национализирован и пусть он лучше принадлежит государству, чем погибнет. По мере обмена мнениями лица прояснились, все успокоились, и мы разошлись, смело могу сказать, друзьями.

Большое, серьезное дело было сделано без излишнего озлобления, без ограбления людей и издевательства над ними, деньги были выплачены тем наездникам, кто их истратил на содержание лошадей, обиженных не было. Если бы эту меру проводил Полочанский, он пустил бы всех по миру и не устроил бы ни одного наездника. Нами цель была достигнута в каких-нибудь четырнадцать дней. Наездников, на которых до этого смотрели как на буржуев, удалось устроить на государственную службу, и это дало самые благотворные результаты, ибо их опыт и знания очень пригодились для дела, а я пригласил в Прилепы старика Леонарда Францевича Ратомского.

В Тамбовской губернии, исстари коннозаводской, заводская работа вовсе замерла, там почти целиком погибли все рысистые заводы. Но в одном из совхозов уцелел высококлассный жеребец Эх-Ма, он был национализирован, так и оставался там. Когда антоновские банды начали громить советские хозяйства и уводить племенных лошадей, было решено послать верного человека за Эх-Ма. Согласие ехать в страшный Тамбов выразил нарядчик из Прилеп. Поехать за Эх-Ма его соблазнила премия – 25 пудов овса. Он выполнил поручение и рассказал о том, какого страху набрался. По пути его преследовала банда, и не сносить бы ему своей головы, если бы резвый Эх-Ма не унес его от врагов. «Во второй раз и за сто пудов овса не поехал бы», – говорил нарядчик.

Когда Эх-Ма привели, я взглянул на него, обошел кругом, подумал: «Хорош!». Ратомский, выдающийся призовой ездок, неплохой знаток экстерьера, находился тут же и по свойственной ему привычке наблюдал за мной – ходил вокруг лошади, приговаривая: «Очень хорош! – и затем добавил: – Лучше Кронпринца». Старик сболтнул это и прикусил язычок. Он побоялся, что меня обидел, но я только улыбнулся. Кронпринц был породнее, эффектнее и местами дельнее, но Эх-Ма был глубже и имел лучшую спину, хотя в нем не было той высшей кровности и того аристократизма, которыми был богат Кронпринц.

Между тем пришли тревожные сведения из Хреновского завода. Фронт Гражданской войны приближался к Хреновой, все бурлило как в котле, крестьянство наседало, требовало раздачи всех племенных лошадей (и это из завода, который свыше ста лет был государственным!), среди персонала был развал. Получив эти сведения, Буланже решил срочно туда выехать и навести порядок. Его сопровождали Минеев и Ческина. Вернувшись дней через десять, Павел Александрович рассказал, что в Хреновском заводе действительно творится черт знает что, полное безвластие, управляющий, назначенный Полочанским, полоумный старик-агроном, не имеющий никаких административных способностей. Служащие развращены, комиссар завода слаб и не отвечает своему назначению, некоторые старослужащие открыто саботируют, и ко всему этому в Хреновой царит террор: некий бывший казачий урядник, теперь коммунист, со своим отрядом всех грабит и терроризирует местное население. Крестьяне, видя все это, угрожают запахать землю и развести лошадей, которые худы и находятся в полном беспорядке.

Нужно отдать должное Буланже: в такие минуты в этом тщедушном старике просыпались галльская решительность, и он твердой рукой проводил свою линию. Так и на этот раз. Он водворил в заводе порядок, выступил на многолюдном митинге крестьян, и притом с большим успехом, распушил управляющего, припугнул комиссара, снял с работы нескольких служащих и, главное, добился того, что был выдворен со своим отрядом казак, который был не столько коммунистом, сколько бандитом.