Опись моего музея

Коннозаводское ведомство одновременно вело атаку и на Прилепский музей. Картины я собирал в продолжение тридцати лет. Это было единственное в России по своей полноте и ценности собрание иппической живописи, где особую роль играл отдел иконографии орловской рысистой, а также и других конских пород. Здесь были представлены картины и портреты, начиная с работ первых баталистов и кончая современными художниками, причем в коллекции были полотна корифеев иппической живописи: Серова, Сверчкова, Самокиша, Соколова, Френца и многих других. Были в собрании и работы крепостных мастеров и просто любителей.

Число полотен, акварелей и рисунков к моменту национализации равнялось четыремстам. Это был итог моей собирательской деятельности за двадцать три года (1899–1918). Когда грянула революция, я не растерялся, подобно многим другим, не стал распродавать собрания, даже не увез его из Прилеп, галерея была национализирована, я всячески охранял её от расхищения и после составления описи 1923 года продолжал пополнять. Музей давно стремились заполучить в Москву. Я всячески этому противодействовал, и не без успеха, пока жил в Прилепах. В бывшей моей деревне музей просуществовал десять лет, но когда дело с заводом было проиграно, я охотно пошел на эвакуацию. Разговоры об этом начались еще в 1924 году, но лишь в 1927-м для будущего музея в Москве был освобожден Скаковой павильон,[219] превосходное здание в стиле ампир постройки архитектора Жолтовского. Самое главное, то есть помещение, было подыскано и можно было переезжать. Об этом я и повел разговор после того, как судьба Прилепского завода была решена. Мне предстояло нелегкое дело учета и сдачи ценностей музея, их упаковки и отправки, а затем переезд вместе с музеем на жительство в Москву.

Прибыла московская комиссия для приема экспонатов. Опись составлял представитель Главмузея, пришедший в ужас, что в советской России частному лицу, к тому же бывшему помещику, принадлежит столько художественных произведений, имея в виду картины, которые я приобрел после национализации. Представитель меня спросил, как поступить с этими картинами. Я думал недолго и ответил, что создание коннозаводской галереи есть дело всей моей жизни, и если бы не было революции, я все равно завещал бы собрание коннозаводскому ведомству или беговому обществу, ибо моя галерея переросла размеры частного собрания и должна принадлежать государству. Поэтому прошу дополнительно внести в опись и те триста картин (лучшие вещи), которые я приобрел уже после национализации, добавив их к тем четыремстам, что были в свое время национализированы. Впоследствии на суде никто не хотел верить, будто я принес в дар государству столько произведений искусства, ибо трудно было предположить, что в наши времена нашелся такой фанатик. Но я был таким фанатиком, а как меня отблагодарило советское государство, читатель вскоре узнает.

Следующей категорией моей коллекции были фотографии лошадей. Их я начал собирать еще в пятом или шестом классе кадетского корпуса. Собственно говоря, эти фотографии и некоторые печатные изображения лошадей, которые я покупал тогда, были основой моего собрания, которому впоследствии суждено было получить такую известность и сыграть такую роковую роль в моей судьбе. Фотографий было свыше тысячи (я их не считал, а потому возможно, что и больше). По инструкции Главмузея, фотография не есть произведение искусства, национализации тоже не подлежат. Их даже не стали осматривать, они находились в музее в нескольких ящиках и числились моей собственностью.

Отдел бронзы в музее был не так велик и носил скорее случайный характер. Представитель Главмузея не взял бронзу на учет, находя, что это дело губмузея, а тот ее тоже не учел. Так она и стояла в бывшем моем доме, и я, естественно, считал ее своей собственностью. В Прилепах были и такие вещи, которые не имели прямого отношения к музею и составляли мою обстановку. Ясно, что их я также считал своими. В первую очередь – фарфор. Как коллекционер я увлекся фарфором сравнительно поздно, года за два или за три до Империалистической войны. Несмотря на это, мне удалось собрать очень интересную коллекцию, главным образом в годы войны на юге России во время службы в Полтавской ремонтной комиссии. После революции я первые годы также усиленно скупал фарфор, и у меня собралась коллекция, где были такие редчайшие вещи, как Елизаветинская чашка, Екатерининская сухарница и прочее. Представитель считал, что отношения к музею они не имеют, учесть их – дело губернии, губерния не взяла их на учет, они считались моею собственностью.

Итак, по описи семьсот картин отошло государству. Сто восемьдесят две работы (картины, акварели и рисунки) остались моей собственностью, и на них тоже была составлена опись за подписью завглавмузеем Троцкой.[220] Указывалось, что эти картины разрешено временно хранить в Прилепах. И вот при эвакуации музея никто не хотел поверить, что все эти картины я купил, что они действительно мои. То же следует сказать про мебель, люстры и другие предметы обстановки: они не были взяты на учет, не были национализированы, поэтому считалось, что я их сокрыл.

Я относился к советской власти с доверием, оставил себе свои вещи и был уверен, что раз служу и приношу пользу государству, то советская власть не дойдет до такой мелочности и не отберет у меня обстановку. К сожалению, в этом я жестоко ошибся. Пошли слухи, что я всё украл. Так, сначала меня ограбили до нитки, а потом посадили в тюрьму! Этого не случилось, если бы я с меньшим доверием относился к советской власти и, покупая все эти произведения искусства, не свозил бы их в Прилепы, а, скажем, складывал в Ленинграде. Я был бы сейчас честным человеком и собственником шестисот-семисот картин и был бы свободен.

Естественно, я считал, что когда будет вывозиться музей, то я не встречу никаких препятствий к вывозу своего имущества. По всей вероятности, так бы и случилось, если бы не сделала непоправимых ошибок моя бывшая жена и не ополчились на меня влиятельные наркомземовцы из коннозаводского ведомства. Признаю, я и сам допустил некоторые ошибки. Катастрофа разразилась под влиянием двух сил: губернской и более грозной – из центра.