28 октября
28 октября
Ночь была неспокойная, но интересная: над городом гудели наши самолеты, кругом ярко горели ракеты, со всех сторон ухало и кипело, где-то пылал огромный пожар; пожаром и ракетами была освещена вся наша квартира. Запрятались подальше от окон, в самые темные углы освещенной комнаты; ночью просыпались несколько раз, слушали, как сотрясается земля, смотрели с чердака на пожар. Спали урывками, неспокойно.
Проснувшись на заре, прислушивались к непрекращающемуся гулу земли и решили, что именно сейчас, в эту рань, удобнее всего будет наведаться на Куреневку: после такой ночи мародерам, наверное, будет не до нас; кроме того, на рассвете легче будет избежать облавы. Из дому нужно было принести еще овощей, а сестры Лебединские загорелись желанием спасти швейную машину, которую мы с еще кое-какими вещами и моими книжками надежно спрятали на чердаке. Лестницу, ведущую на чердак, мы поломали; ловкая Наталка легко проникает туда через замаскированный люк в потолке коридорчика. На закопанные вещи все махнули рукой; жаль, что мы не забросили их на чердак. Впрочем, особенной уверенности в неприступности чердака у нас тоже не было.
Восходившее солнце подбодрило нас, при нем и орудийный гул не так пугал. Знакомая, но еще более разграбленная и изувеченная улица Фрунзе. Мы рады тому, что снова на воздухе; стараемся ступать потихоньку, так как стук каблуков в морозном, звонком и сухом воздухе казался слишком громким, и это пугало.
Говорим шепотом. Под ногами шелестят сухие листья, а под ними скрипит битое стекло окон, уже размельченное другими пешеходами. Порванное тряпье, заброшенное мародерами на деревья, распоротые подушки, все еще валяющиеся на дорогах и тротуарах, — все сегодня влажное, покрытое инеем.
Светает. Кругом ни души.
Но недолго мы одиноки. Скоро стали попадаться встречные. Мы останавливались, чтобы поздороваться, перекинуться словом, поделиться новостями и посоветоваться. Узнаем, что облава продолжается, захваченных понят на вокзал и грузят в вагоны, но поезда идут лишь до Фастова. Люди разбредаются по селам. На Евбазе бывает торговля, в той части города можно жить свободнее, прятаться легче. На базаре можно купить газету, которая печатается в Житомире. Что в газете? Бои в районе между Черниговом и Киевом, бои на юге и севере от Киева, переход «врага» на правый берег Днепра, эвакуация Запорожья…
Приятно слышать человеческий голос, видеть лица своих людей, наблюдать струящийся в небо легонький дымок из домов, расположенных подальше от центра. Люди есть, город не мертвый!
Настроение у нас приподнятое, надежды возрождаются и усиливаются: наши на правом берегу Днепра, где-то уже близко от нас! Твердо решаем и дальше прятаться, а если обнаружат-искать другое укрытие, продолжать «эвакуироваться» в пределах города.
— А что, если будут взрывать дома и на Подоле?
— Спрячемся тогда где-нибудь под горой…
— Если успеем…
— Для каждого дома не хватит у них мин, — успокаивает нас Софья Дементьевна.
Так, беседуя, мы незаметно прошли полпути. Жутко стало лишь тогда, когда исчезли встречные, когда не слышно было ни нашего «Можно идти дальше?», ни их «Откуда вы?».
Возле школы № 145 мы остановились, потрясенные: под деревьями, вповалку, неподвижно лежали люди. Что это они, спят? Почему же на земле? Почему иней покрыл их одежду, а у одного мужчины, который лежал на спине, сухой листочек на лице?
Молча подошли ближе и ужаснулись: люди мертвые. Все это были мужчины, лежавшие ничком. — Расстрелянные… — За что же это их?
Хотелось убежать, но мы стояли, не в силах отвести глаза от ужасной картины: в затылке каждого кроваво-черное пятнышко, у многих закоченели желтые скрюченные пальцы, которые царапали землю в минуту последнего вздоха; у некоторых подогнуты окоченевшие ноги, застывшие в предсмертных судорогах.
Казалось, мертвые должны подняться и сказать живым, за что их убили и для чего оставили здесь, на виду.
Мы поспешили прочь, продолжая думать о разыгравшейся возле школы трагедии.
— Ты заметила: среди них один в немецкой форме?
— Не один, а два.
— А трое с повязками рабочих команд.
— Сколько же их?
— Я успела насчитать шестнадцать…
— Расстреляли их, видимо, вчера…
Лишь когда вновь встретили живых, услышали их голоса, немного пришли в себя.
На Куреневке (мы добрались туда на рассвете) чувствовалось какое-то беспокойство. Обитатели нашего двора не спали. Чех уже выставил на ступени несколько пар начищенных офицерских сапог. Увидев нас, поздоровался и ласково улыбнулся.
Пошли в сад. Синие веселые цветочки кустиков «мороза», которые цветут даже поздней осенью, знакомая дорожка между деревьями. Прошли большой знакомый куст роз с сухим потемневшим листом и почувствовали, что идти дальше нечего… Но пошли.
На нас развороченным нутром вытаращились ямы, в которые мы так старательно зарыли злосчастные вещи. Яму Лебединских, видимо, исследовали особенно тщательно, так как она стала шире и длиннее. На свежей земле лежала одна из семейных фотографий, несколько других фотографий торчали из земли; тут же были разбросаны разные вещи. Наши ямы притоптали лошади, привязанные к деревьям. Они, наверно, и помогли обнаружить тайники. Возле моей ямы валялся чемодан, пустой и грустный, покоробленный дождем и застывший в воспоминании о недавнем прошлом, когда он ехал со мной на курорты во время каникул, когда бережно и надежно хранил мое праздничное платье…
Возле Наталкиной ямы лежала куча битой столовой и чайной посуды, пара чьих-то истоптанных туфель, видимо из чужой ямы. Соседний сад являл собой такую же картину оскверненного кладбища с разрытыми ямами и брошенными вещами, которые пришлись не по вкусу грабителям.
Посидели немного на широкой скамейке под грушей. Моя ямка с тетрадями осталась целехонькой — сверху ее надежно укрыли опавшие листья.
Обсудили, как незаметно взять с чердака ручную швейную машину. Подушки, домашние вещи, книжки могут там оставаться, а ее необходимо сейчас спасти. Радовались, что картошка в ямах не обнаружена, что уцелели вещи на чердаке.
Мне стало жаль пустого чемодана, и я спрятала его от дождей в сарай. В квартиру свою не заходила. Офицеры, бродившие по двору и саду, отводили от нас глаза, всячески избегая встреч с нами.
Наталкина квартира продолжала пустовать, и нам это было на руку. Зашли в нее, прикрыли коридорную дверь. Наталка быстро забралась на чердак и достала машину. Она хорошо сохранилась, что очень обрадовало Регину Дементьевну, так как она портниха и это ее «кусок хлеба».
На нас не обращали внимания — ведь все знали, что это наш дом. Я и Софья Дементьевна стояли на вахте, опасаясь мародеров.
В сарае мы набрали соленых огурцов, свеклы, а главное — мелкой картошки, которую оставили на питание, а затем на произвол судьбы и которая сейчас нам так пригодилась. Спрятав разбросанные по двору вещи в сарай и в квартиру Наталки, основательно навьюченные (машину в мешке взвалила на плечи Регина Дементьевна), мы уже собрались уходить, когда нас остановил чех-денщик. Сегодня он почти не разговаривал с нами, лишь сочувственно поглядывал на нас. Улучив минуту, он сунул мне и Софье Дементьевне по две буханки хлеба, а Наталке — две пачки печенья для детей. Уходя, я подумала: доведется ли нам еще возвратиться домой?
Догнали нескольких человек, которые шли с Куреневки куда-то на Лукьяновку. Были среди них знакомые. Но с нами они шли лишь до цементного завода, а там повернули на гору. Одна везла тачку с вещами и двумя детьми. Решила перебраться в тайник к знакомым, так как дома надоело дрожать: дом ее «как на ладони», да и офицеры начали придираться.
Другая рассказала, как ее соседи, семья в девять человек, спрятались в замаскированной яме, но просидели лишь семь дней, а на восьмой…
— Представляете себе: немцы искали ямы с вещами и наскочили на ихнюю. Откопали и… оцепенели на месте. Еще больше испугались и те, в яме. Живые мертвецы. Со страха «раскапыватели» побежали от ямы, а те с узелками пустились из ямы врассыпную…
— А про старика Свитенко со Шполянки, у которого сын Василь врач где-то на фронте, слышали? Эсэсовцы избили старика до смерти… Эсэсовцы пристали, чтобы он им отдал золото, которое якобы запрятал. Истязали старика неслыханно.
— Это кто-то из наших соврал. Мало разве подлецов, которые продают своих же ни в чем не повинных людей! Черта с два немцы что-нибудь знали бы о них, если бы такие не доносили, не лезли врагу без мыла… — сердито заметила сестра.
С нами поравнялась незнакомая женщина с девочкой лет семи и начала рассказывать шепотом, чтобы девочка не слышала, как развлекались ночью пьяные солдаты на их улице с женщинами, которых поймали в «запретной зоне»… Мы были рады, когда женщина распрощалась с нами и пошла своей дорогой, а мы остались одни, — так страшны были ее рассказы. Чтобы не смотреть на убитых возле школы, мы свернули с улицы влево и пошли «гуляй-полем», пустырями, задворками.
Шли быстро, не останавливаясь, чтобы передохнуть, — нас гнала тревога за матерей и детей. А вдруг их выгнали, забрали во время облавы? Где их тогда искать?
Дома все было благополучно. Наше появление, да еще с узелками и машиной, вызвало радость до слез, потому что часы нашего отсутствия казались им в тревоге бесконечно долгими.