19 июня

19 июня

Сижу на Сырце в лесу, где буря повалила деревья. На высокой и толстой вербе уселась верхом. Сижу и удивляюсь: верба, словно мыслящее существо, спасается от беды, хочет выжить. Вывернутая бурей под корень, она все же зацепилась за землю и тянет из нее живительные соки. Еще и побеги пустила в нескольких местах.

Пение птиц, солнце, родное небо, чистое и синее, тишина, мошкара, далекие приглушенные голоса — все это обычно для лета, все закономерно, не раз пережито и вызывает столько воспоминаний. Вот солнечные пятна и тени деревьев вызывают в памяти такие недавние, но уже далекие события. Пуща… Школа… Михайло…

Сидела я на такой же вербе. И был такой же точно вечер. Только голоса вокруг звенели радостью, слышались песни. А эти, глухие и печальные, доносятся из ближнего концлагеря, словно из могилы. И жду я теперь не Михаила, который почему-то запоздал тогда на свидание, а Петра Митрофановича, с которым условились до леса идти разными дорогами, а около речки встретиться. Про вербу он мне ничего не сказал, но она привлекла мое внимание, и я, должно быть, свернула немного в сторону. Слезать с нее не хочется: болят в коленях ноги, а сидеть так удобно. Петр Митрофанович все равно увидит меня: этой тропинки ему никак не миновать.

Дело неотложное: нужно помочь девушке с его участка. Отбросив воспоминания, которые напрасно разнежили, обдумываю план действий на основании того, что знаю. Остальное уточним.

Но где же это Петр Митрофанович? Неужели разминулись и придется отложить дело на завтра? А ведь нас ждет не дождется семья, которую нужно выручить из беды. Злюсь на себя: и понесло же меня на вербу!

Но вот тропинкой с горы шагает долговязый человек в знакомом френче, перехваченном широким кожаным ремнем. Он рассержен:

— Как вы шли? Ищу вас уже на третьей тропинке!

— Не ворчите, а радуйтесь, что нашли, — весело говорю ему. — Идемте скорее, а то уже темнеет!

Через несколько минут мы были у Фроси. Там нас давно дожидались. Младшую сестру Фроси узнала тут же. Мотя в прошлом году регистрировала у меня ребенка, мальчика. Да вот ковыляет и он сам на не окрепших еще ножонках.

Отец Фроси — инвалид, у него искалечены обе ноги. Когда хозяин подошел ко мне, я увидела, что не ноги его носят, а он их волочит с мучительным усилием. Старик вынужден, однако, работать в Сырецком хозяйстве (до войны это был государственный совхоз).

— Здравствуйте, здравствуйте, — протягивает он мне руки. А мать, просто и чистенько одетая женщина, внешне типичная колхозница, сразу же:

— Сидит, слепнет наша Фрося в кладовке, под замком, прячется от полиции. Выручайте как-нибудь. Охотятся за ней, как за зверем каким.

Через несколько минут прибежала Фрося, полненькая блондинка, похожая лицом на мать. За полчаса семья ближе познакомилась со мной, и отец откровенно оказал:

— Тут все свои, всем жить хочется. Не бойтесь…

Мать налила всем по большой кружке молока, дала по куску хлеба в руки. Поужинали вместе. С нами и Ленька, копию метрики которого нужно мне написать, обозначив матерью малыша тетку, а отцом — ее жениха Любышкина, лейтенанта, от которого Фрося получала письма с фронта до той поры, когда Киев захватили оккупанты.

Договорившись о времени новой встречи с родными Фроси, я и Петр Митрофанович поспешили домой. В тихом безлюдном месте (дома здесь стоят очень далеко друг от друга) он вдруг предложил:

— Мы можем с вами зайти еще в один дом.

— Нас застигнет в дороге ночь, — протестую я, чувствуя, что это дело можно отложить. — А куда?

— К Ковалю. Старик просил, чтобы я когда-нибудь зашел с вами хоть на полчаса.

Вспомнила экстренную регистрацию брака в загсе, острый язык старика и его шутки по адресу оккупантов, гордость сыновьями, сражавшимися на фронте. Ну что же, зайдем к Ковалю. Он очень обрадовался нашему приходу. Я еще с порога услышала:

— А, пани Штраф, заходите, заходите. Долго же я вас не видел! Рад, что живы и здоровы, пускай бы вам всегда легко икалось.

В комнате оказался еще один гость — Хатнюк, с моего участка, давнишний знакомый. Жена Коваля, Анна Васильевна, готовила салат из свежих огурцов. Она приветливо улыбнулась и с укорам спросила:

— Почему не заходите к нам?

— Просто некогда, — говорю, — да и далековато.

Анна Васильевна начала расспрашивать о здоровье моей матери, о Маринке. Петр Митрофанович бывает у них часто (это же его участок), и разговор обо мне здесь, очевидно, велся не раз.

Довелось «присесть» к салату. Старик за ужином удачно копировал наглых, самоуверенных немцев (видит их ежедневно, приезжают за данью в хозяйство). Он неплохо владеет мимикой и всех насмешил. Жена уже не сдерживала его, как тогда, в загсе.

За беседой не почувствовали, как бежит время. Мы заторопились, и нас не удерживали, зная, что за позднее хождение по улицам могут быть неприятности.

Ковали пригласили навещать их без стеснения и подарили свежих огурцов. «Вы имеете дело, пани, с завхозом огромного хозяйства, который не обижает ни себя, ни своих людей, двумя пальцами кладет немцам, а двумя руками прячет», — не унимался старый насмешник.