22 сентября
22 сентября
Сечет осенний дождь, злой ветер швыряет мокрыми листьями в лицо. А обозы тянутся и тянутся. В плащах, съежившись от холода, с грязными потеками на лицах, хмурые и сонные, проезжают фронтовики.
Тащу по асфальту тележку с дровами. Я и Наталка при разделе получили двадцать четыре полена. Наталка осталась раздавать патоку (вырвала накануне из зубов Подольской управы), Маруся ушла куда-то добывать патоку для своей мастерской.
Я промокла под дождем до нитки, но на душе спокойно. Хозяйственные хлопоты отвлекают мысли от действительности, которая, правда, внушает надежды, но пока еще тяжела. Скорее домой! Там мама топит плиту и печет яблочные блины. Я и Наталка получили по два килограмма муки, по два килограмма пшена и немного растительного масла. Такого роскошного пайка нам ни разу не выдавали в так называемой управе. Припоминаю, как с Наталкой «вырывали» этот паек. Подольское «панство» готово было заграбастать все себе и косилось на куреневских представителей, оказавшихся такими проворными.
Теперь можно праздновать отступление оккупантов. Если бы не тревожные думы о том, что нас, быть может, угонят из Киева, можно было бы завести патефон.
Дождь хлещет в лицо. Ну и пускай хлещет. Есть где обсушиться. Какая досада — пришлось остановиться. Перейти на другую сторону улицы мешает обоз. А какое множество каштанов сбил с деревьев ветер! Выскочили они из своих кожушков, блестящие, словно покрытые лаком, и устлали асфальт. Останавливаюсь и собираю каштаны для детей.
Обоз замыкает черная в белых пятнах корова, привязанная налыгачом за рога к задку подводы. Голодная, со впалыми боками, скотина еле переступает ногами.
Но вот наконец-то я дома.
Пришла и Маруся. Она радостно сообщила:
— Наша армия освободила Козелец, Переяслав. Вот в газете пишут об оставлении Полтавы!
Беру в руки газету. Верно, есть такое сообщение. «Для планомерного сокращения фронта» и «после уничтожения военных сооружений оставлен город Полтава». На этот раз почему-то не добавили обычного выражения: «Без помех со стороны врага…»
Пришла соседка, и опять начались разговоры о том, «про что говорят». Наши на правом берегу Днепра. Немцами оставлены Канев и Триполье.
— Это вполне возможно. Ведь мы в трамвае видели беженцев из Дарницы и Слободки, — вспоминаем с сестрой свою вчерашнюю поездку на Подол к знакомым.
Ночь сегодня страшная. Киев со всех сторон в сплошных пожарищах. Горят Дарница, Слободка, полыхают Труханов остров, села на левом берегу Днепра. Сидим на ступеньках лестницы, подавленные, онемевшие. Весь небесный свод над головой в двух огромных заревах, разделенных пока что полосой обычного вечернего неба. Но вот она исчезает: две половины зарева соединились и погасли, смыли звезды.
— Поскорее отступили бы, гады, не мучили людей напрасно. И без того осточертели всем за два года, — как бы про себя говорит мама.
Дети давно спят, да и нам незачем, видимо, бодрствовать до утренней зари. Так и есть, мама гонит:
— Ступайте, ступайте. Зачем всем мучиться? Я все равно не засну. Ложитесь хоть вы, дети, спать.
Молча уходим, а мама остается сторожить. Я заснула не сразу: через окно виднелось то же зарево. Но усталость, тревога и волнение сделали свое, и вскоре сон вдавил голову в подушку.
B ночь на 22 сентября заговорила канонада в разных концах города. Кто это? Свои или оккупанты, которые, огрызаясь, покидают наши земли?