25 августа

25 августа

Со всех сторон Киева строятся оборонительные сооружения, и потому усилилась мобилизация на земляные работы. В Германию уже не вывозят: жмут, значит, наши отовсюду. Молодежь 1926–1927 годов рождения гребут подчистую на «спецработы», то есть рыть окопы, а в совхоз № 52 направляют бабусь и дедов да девятилетних детей. Вот уже несколько дней с утра верчусь в «представительстве», стараюсь поменьше попадаться на глаза Николаю Порфирьевичу (он сейчас замещает Туркало, который якобы в отпуске) и даю людям советы, как им нужно действовать, чтобы уклониться от трудовой повинности. Женщины ловят меня на ходу, идут в условленные места и рвут в клочки повестки.

Саботаж стал массовым и открытым явлением. Бороться с ним отдел труда бессилен. Полицией народ не запугаешь, на всех полицейских не хватит. Штрафы не страшат: отдал деньги — и можешь неделю-другую ждать очередной повестки. Эти штрафы «провинившиеся» несут мне в «представительство» и просят вникнуть в их положение. Лицо заведующей отделом труда почернело от нерадостных дум и беспокойства. Слухи ходят самые невероятные: наши уже чуть ли не на Крещатике.

Сегодня пришла домой перекусить, дорвалась до вареной картошки и помидоров с луком. Поев, хотела было снова отправиться в «представительство», когда в дверях кухни появимся Вальтер.

Он поздоровался, а затем как-то смущенно сказал:

— Матка, Вальтер ищет компас. У вас не оставил?

Мама ему:

— А ты детям не давал? Мальчикам нашим? Вот я сейчас позову их.

Я напомнила матери, что детей в последний приход Вальтера не было, они гуляли в саду и не видели его. Вальтер согласился со мной:

— Видимо, потерял, когда ремонтировал машину. Выпишу другой.

Мама внимательно посмотрела на него, а потом с подкупающей непосредственностью спросила:

— Отчего ты сегодня такой, точно поросенка в воду опустил?

Я пояснила, что означает это образное выражение. Ответ был таков: утомился, несколько ночей перегонял из Полтавы какие-то машины.

Мама ему:

— Вальтер, картошку и помидоры есть будешь?

— Буду. Вальтер любит картошку и помидор, — обрадовался солдат и сел к столу.

Когда он поел, я предложила:

— Если хотите, можете отдохнуть на кушетке. Я сейчас уйду, тут никого не будет.

Он посмотрел через открытую дверь на кушетку и утвердительно кивнул головой. Затем подошел к кушетке, утомленно сел, облокотившись спиной о стенку, завешенную ковром из разноцветных лоскутов, потянулся и вдруг решительно выпалил:

— Русские прут. Немцы сдают Полтаву.

Я опустилась на стул и молчу, не дышу. Очевидно, мой взгляд был настолько выразительным, что Вальтер решил быть откровенным до конца и рассказать все, что ему известно. Оглянувшись, он вполголоса промолвил:

— Киев скоро будет у русских. — И для вящей убедительности добавил: — Вальтер говорит правду.

Овладев собою, говорю ему:

— Вальтер — хороший человек.

Он протянул мне руку, улыбнулся и тоном очень уставшего, измученного человека попросил:

— Я засну на часок-другой, пускай матка разбудит, — и показал на часах, когда именно будить его.

— Спите спокойно, все будет в порядке.

С благодарностью посмотрел на меня, порывисто сбросил кожаный ремень со штыком, равнодушно бросил его под стол и лег, с наслаждением вытянув больные ноги. Потом, спохватившись, снял пилотку, минуту помял ее в руках, не зная, куда положить, и, продолжая прежний откровенный разговор, оказал о себе, как и обычно, в третьем лице:

— Вальтер любит правду. Вальтер не любит фашизм.

Тут он решительно, как бы не желая пускаться в подробности, закрыл лицо пилоткой.

Я вышла, тихо прикрыв за собою дверь. Маме, хлопотавшей на кухне возле плиты, сказала, что Вальтера нужно разбудить через два часа, как он просил.

Она шепотом спросила:

— Что он сказал о Полтаве?

— Скоро будет у наших… Молчите.

— Буду молчать. Пускай поспит. Ему же надо домой пробираться.

Под вечер, вернувшись с огорода, что на лугу, мама сообщила нам:

— Вальтер уже не придет. Все немцы покинули обувную фабрику.