Ночью того же дня

Ночью того же дня

День угасал не в лучах заходящего солнца (день выдался серый, пасмурный), он долго еще тлел в огромных заревах, которые освещали ночь и огнем поджаривали небо.

Канонада утихла.

Мы долго еще наблюдали пожары и слушали взрывы, пока совсем не устали. Дети спят. От пожаров так светло в комнате, что я свободно пишу при этом свете.

Горят дома где-то на Червоной площади, горит дом недалеко от нас, по Константиновской улице, пылают пожары на горе, на центральных улицах. Взрыв за взрывом.

Не спится. Последний обоз давно прошел. Выйти во двор? Рискованно. Может же быть и так, что в городе осталась немецкая воинская часть, которая собирается принять бой. Тогда — расстрел на месте. Друзья Форостовского не шутят.

Со стороны Днепра через нашу улицу бьет куда-то пушка. Где она стоит, куда бьет, чья она — трудно сказать. Иногда кажется, что целится именно в наш дом, но она бьет и бьет, а мы как бы плывем куда-то в ночь в кровавом свете пожарищ. Чувствую, что сестра и мама не спят. Слышу приглушенный шепот и в комнате Лебединских.

От нервного напряжения, переутомления болит голова. Прошлась по комнате. Сестра шепчет:

— Усни… Мама говорит:

— Ложись, не блуждай, как лунатик…

А сами не спят!

…Маринка столкнула Иринку с матраца на пол, и она, раскинув кукольные руки, обиженно окаменела. Юрик, крепко обняв собачонку с перевязанной головой, чему-то улыбается во сне. Лица детей бледны до прозрачности от голода, а красные отсветы пожаров на их личиках неестественны и страшны.

Посреди комнаты между матрацами валяется с вечера забытая допотопная кофейная мельница.

Проснулась от вскрика в комнате Софьи Дементьевны. Вместе с сестрой бросились туда.

— Посмотрите, пуля пробила окно.

Смотрим: в раме окна веерообразными морщинками растрескалось стекло, а в центре этого веера — дырочка от пули, которая отбила кусок штукатурки от стены возле кровати и упала под нее. Маленькое уклонение в сторону — случайная, слепая пуля отняла бы жизнь Софьи Дементьевны! Откуда попала эта пуля?

Бьет, бьет мортира, и от этого болит голова. Подошла к окну. Что это? По Константиновской улице крадется несколько теней. То они цепочкой продвигаются вперед, то вдруг куда-то исчезают. Куда это и кто пробирается?

— Вот опять! — говорит сестра. Стоим уже возле окна вдвоем. Людские тени в серых шинелях нырнули за дом.

Наталка шепчет:

— Вот-вот, вижу! Их много!

Но тени тут же исчезли. Вдруг в цепочке, которая продвигалась по Верхнему валу, засветились и погасли электрические фонарики. Снова, но уже ближе, вынырнули серые тени и опять крадутся. Вот несколько теней перебежали улицу. Нам стало страшно.

— Облава? — шепчет Наталка.

— Нет, это что-то другое, ночью они побоятся…

— Что же это?

Но тени исчезли так же быстро, как и появились. Мы отошли от окна. Сестра, махнув рукой, поплелась к своему матрацу.

— Давай лучше спать.

…Глубокая ночь. Голова лежит на тетради тяжелая, точно чугунная. Заснула, значит, у своего столика. Вспоминаю: я слышала сквозь сон разговор. Кто-то сурово спросил:

— Ты власовец?

— Тебе-то какое дело? Ты кто? — и грубая брань. Но кто-то упрямо тормошил, очевидно, какого-то пьяного и снова громко спросил:

— Ты власовец?

Кто же мог отважиться говорить так громко по-русски?

Мысли путаются, голову тянет от стола к подушке. Иду на свой матрац. Тихо. Бьет пушка или молчит?