П. А. Королев Фрагменты из книги о Покровке

Летом 1946 г. в Киргизию выехал большой отряд институтской молодежи в составе молодого руководителя Григория Александровича Авсюка, его жены Маргариты Ивановны Ивероновой, заместителя Авсюка по хозяйственным вопросам Виктора Михайловича Кузнецова и еще нескольких сотрудников Института.

Цель экспедиции: обследовать оба берега Иссык-Куля на предмет поиска удобного места для физико-географических стационарных исследований и репрезентативного ледника. И такое место, и такой ледник были найдены! Это долина реки Чон-Кызыл-Су с ледником Кара-Баткак в ее истоках. Это все на Южном берегу Иссык-Куля, в 35 километрах западнее города Пржевальска. Место для станции – село Покровка.

К концу 1948 года база станции в Покровке была построена. На работу туда была приглашена и Юлия Павловна Сахарова, моя мать. Авсюк предложил ей работать на станции постоянно и разрешил забрать меня. И вот я в аэропорту во Фрунзе. Встречает меня мама на экспедиционной машине с брезентовой будкой. Машина полуторка. В машине кроме Юлии Павловны еще сотрудницы станции. Среди них Елена Робертовна Моор, Елена Никифоровна Лисичек, жена ботаника Леонида Николаевича Соболева Юлия. А в кабине сам Авсюк! Ну, и, естественно, водитель Федор Ефимович Лишенков.

База в городе Фрунзе у куркуля Бектяшкина. Гигантский забор, огромные ворота, двор, где помещались четыре грузовых машины, на цепи свирепая немецкая овчарка и огромный сад с яблоками, грушами, сливами, урюком и виноградом. А был сентябрь! Все созрело.

На базе машину ждал заместитель Авсюка В. М. Кузнецов (за глаза его звали «Витька»), его жена Клавдия и их сын Мишка. И жена Авсюка тоже присутствовала на базе у Бектяшкина. Остались ночевать у Бектяшкина прямо в саду на раскладушках «сороконожках», на спальных зеленых ватных мешках, но в белоснежных вкладышах для них. Жара неимоверная!

На следующий день полуторка покатила по грейдерной дороге с названием «стиральная доска» через Токмак, русские и казачьи селения Орловка, Быстровка, Лебединовка к входу в Боомское ущелье. Это западные ворота в Иссык-Кульскую котловину. Путь через Боомское ущелье красив, хотя дорога страшная. Она вьется вдоль реки Чу и выводит на небольшой водораздел, с которого открывается неслыханный по красоте вид на озеро Иссык-Куль. Озеро настолько огромно, что по нему сразу видно, что Земля – шар.

В Покровке встреча приехавших была бурная. Среди встречающих был отец Григория Александровича Авсюка, Александр Григорьевич Авсюк. Встречал нас весь коллектив экспедиции, включая завскладом Ивана Васильевича Шиленина (одна из знаменитых фамилий в Прииссыккулье), дядю Яшу Козлова с огромными, загнутыми вниз усами. Он здесь старейший и он заложил первый камень в фундамент станции.

Стационары были построены в четырех местах – в селе Покровка на улице Пионерская дом 7, в ста метрах от берега реки Чон-Кызыл-Су, в долине реки Чон-Кызыл-Су, в лесной зоне на высоте 2550 метров над уровнем моря, среди тянь-шаньских елей и на двух ледниках Кара-Баткак и Ашу-Тер. При этом Кара-Баткак был выбран как ледник для научных стационарных исследований, а Ашу-Тер имел еще и прикладное значение. Он был переметный, то есть имел перевал, и языки спускались в обе стороны от водораздела хребта Терскей Ала-Тау.

Перевал был очень труднопроходимый, потому славился как контрабандистский. Контрабанда шла с Иссык-Куля, где выращивался в гигантских масштабах опийный мак, а из Китая везли ширпотреб, ну, и, может быть, кое-чего еще. Например, чай!

Последний караван с контрабандой из сорока верблюдов и лошадей шел через перевал Ашу-Тер в 1938-м году. Но как только караван прошел перевал и стал спускаться по леднику в долину, налетела пурга. При нулевой видимости караван попал в зону трещин, прямо на ледопад, и полностью погиб. Кто упал в трещины, кто просто замерз на леднике. А потом, через десяток лет трупы и тюки стали вытаивать на языке ледника. Это, во-первых, дало возможность Авсюку сразу прикинуть скорость движения льда, а во-вторых, породило легенду, что Авсюк нашел на леднике сундук с золотом и на эти деньги построил станцию.

На станции в Покровке я сразу обратил внимание на постройки в форме буквы «П», откуда доносилось радостное конское ржание. Елена Робертовна, с первого дня расположившись ко мне, объяснила, что это конюшня, где стоят экспедиционные лошади в количестве тридцати штук. На них верхом ездят сотрудники в маршруты. У экспедиции было свое подсобное хозяйство, где заготавливали сено для лошадей.

На базе в Покровке часто появлялись люди, приехавшие с какой-то загадочной станции, которая располагалась где-то высоко в горах. Люди приезжали верхом, и лошади их часто были в мыле от бега, на что сильно ругались «Витька» и рабочие. Путь со станции до Покровки занимал четыре часа. И, не дай Бог, кому-нибудь вслух похвастаться, что он установил новый рекорд и домчался за три с половиной часа. Этот герой тут же получал взбучку за издевательство над лошадьми и отлучался от верховой езды. «Будьте любезны, пешком», – говорил Виктор Михайлович.

Был сентябрь 1951-го года. Экспедиция уже работала третий год. В квартале от Колхозного переулка до реки Чон-Кызыл-Су, в каждом доме квартировал кто-нибудь из сотрудников. Только Авсюк старший жил во времянке прямо на территории базы. Меня с матерью временно поселили в бане, а через несколько дней, и все так же «временно», мы были вынуждены поселиться в палатке в саду базы под огромной яблоней. Яблоки, алма-атинский апорт, величиной с кулак Федора Ефимовича Лишенкова, зрели и падали на крышу палатки. В этой палатке мы дожили до Покрова дня, когда на Покровку выпал первый снег.

Мама близко сдружилась с четой ботаников Соболевых и Еленой Никифоровной Лисичек, которую все называли ласково «Лисичка». Ежедневно, утром она выезжала верхом с рабочим на какие-то загадочные Красные глины. Елена Робертовна объясняла мне, что это из-за них в реке такая грязная красная вода, и что по-киргизски Чон-Кызыл-Су, означает Большая красная река.

В центральном корпусе базы, была бухгалтерия, кабинет «Витьки» и фотолаборатория. В фотолаборатории работала высокая, сутулая Мария Петровна Смирнова. Почти слепая она хорошо видела при красном свете. Проявляла всем пленки и пластинки. Авсюк вел большие фототеодолитные работы по съемке окружающих ледников. Мария Петровна любезно предоставила мне возможность побывать в фотолаборатории и прослушать лекцию по фотоделу. Вообще, все сотрудники экспедиции были крайне любезны и доброжелательны друг к другу и ко всем остальным.

В школу, в которую меня пытались спровадить сразу по приезде в Покровку, я не ходил. Эксперимент по обязательному всеобщему образованию закончился провалом. Спровоцировала этот провал Маргарита Ивановна Иверонова. Она сказала, что нечему учиться в Покровской школе и что я буду учиться на станции. Сама Маргарита Ивановна обещала учить меня немецкому языку и математике, дядя Гриша географии и разным прикладным наукам, вроде физики. А вот собственная моя мама взялась заставлять изучать меня русский язык, литературу и писать диктанты.

На зиму остались только «Витька», Авсюк старший, сам дядя Гриша Авсюк с женой и я с мамой. А в марте 1952 года все перечисленные, плюс четыре рабочих и несколько вьючных лошадей выехали из Покровки вверх по долине Чон-Кызыл-Су.

У самой кромки леса в долине стоял лесхоз. Здесь валили лес для построек домов в Покровке. На территории этого лесхоза была перевалочная база экспедиции. До этой базы доходила машина. Федор Ефимович Лишенков, на это раз на грузовике ЗИС-5, привез основной груз. Здесь его распределили на вьючных лошадей, и караван двинулся еще по зимней тропе вверх по долине. В лесхозе мы познакомились с весьма оригинальным киргизом Тюлемышем. Тюлемыш был экспедиционный конюх и жил в избушке напротив станции. А станция в десяти километрах от лесхоза. Тюлемыш с нетерпением ждал прибытия Авсюка, потому что дядя Гриша привозил ему из Москвы модный тогда вельвет, который Тюлемыш называл «бельбет», чай и патроны к малокалиберной винтовке. Тюлемыш был охотник и снабжал станцию мясом горных козлов.

Долина Чон-кызыл-су. Справа внизу – первые постройки станции.

Станция в начале 1950-х годов.

На полпути между лесхозом и станцией было место, с громким названием курорт Джилы-Су. В простонародии «Ключи». Сероводородные горячие источники. Две деревянные избушки и в них деревянные ванны. Можно принять лечебные процедуры. Запах, правда, сероводородный, но вода приятная, даже горячая. Когда гнали караван вьючных лошадей, здесь не останавливались. Но рабочие шли на хитрость. Караван поручали киргизу Тюлемышу, который не мылся никогда, а сами блаженствовали в сероводороде. Потом налегке догоняли караван.

В табуне экспедиции были две достопримечательности: это два мула Орлик и Машка. Помесь лошади с ослом. Огромные, сильные, невероятно выносливые и свирепые, с длинными ушами и полуголыми хвостами. Оба этих изобретения природы ненавидели кавалерийские седла и верховых. Если кто по незнанию седлал любого из них и садился в него, то животное тут же, закусив удила, лезло под самую густую и сучкастую ель, чтобы снести седока со спины. Предусмотрительный и грамотный седок спрыгивал с седла заранее. А нет – валялся ободранный под елью. Зато под вьюком им не было равных. А Орлик был еще и умен и оскорбительное слово «осел» к нему не подходило. Орлик всегда шел впереди и вел за собой караван. Он знал все тропы, а уж тем более путь домой. Сейчас он вел караван домой, на станцию, к отдыху и корму. К тому же на спине у него были два тюка сена. Вот остальные лошади и тянулись за ним, стараясь приблизиться и щепнуть сена.

Март месяц. Как пояснила Маргарита Ивановна, период схода снежных лавин. С заснеженного, скалистого западного склона со страшным грохотом сваливались тысячи тонн снега, пугая лошадей и людей. Через два часа пути Орлик вошел в открытые, состоящие из двух горизонтальных жердей ворота, это северные ворота станции.

По традиции первым в ворота въезжал сам Авсюк на каком-то спокойном мерине. Последним въезжал «Витька» на своей бешеной Игренюхе (масть такая есть, игреневая), на кобыле, которая не могла секунду стоять на месте – все время плясала, даже на горной тропе. Виктор Михайлович был в сапогах при шпорах, на лошади – офицерское седло, украшенная уздечка и плюс знаменитый мундштук, отдельно от удил. Если потянуть за повод, то изгиб мундштука сдавливает коню язык и тот от боли перестает капризничать.

В экспедиции были в этом отношении свои порядки: все лошади были закреплены за сотрудниками и никто не имел права, кроме самих рабочих на них садиться. И мне уже тогда достался ленивый мерин по кличке Малышка. Тетя Гуля Иверонова, жена дяди Гриши Авсюка, ездила на рысистой кобыле Рыжуха.

При въезде в ворота мы увидели вот такой пейзаж: справа – конюшня, слева домик-пятистенок, в правой половине которого жили двое рабочих, а в левой была пекарня, и там жила повариха Машка. Впереди – большой дом из четырех частей.

В левой четвертинке, что смотрела на северные ворота, располагалась метеостанция Киргизского УГМС. В правой, были две гостевых комнаты. А вот на южной стороне одну четвертинку занимали Авсюки и Клавдия Казакова. А в правой жила сотрудница Галя Белова, которая занималась снегом и снежными лавинами. И еще попутно фотографией. В эту же четвертинку, в большую комнату поселили и нас с мамой. Началась настоящая экспедиционная жизнь. В тот же день я узнал новое слово «акклиматизация». Авсюк постановил три дня никому ничего не делать, никуда не ходить далеко, гулять вокруг станции и привыкать к высоте в 2650 метров над уровнем моря. На заднем плане был виден ледник и стенка Катр-Тера. Это самая загадочная долина в бассейне Чон-Кызыл-Су. Она была недоступна даже баранам. Проникнуть в нее можно было только при помощи веревок и крючьев.

Через три дня был совершен первый выход на 1-ю снегомерную площадку на склоне. Свободная от леса, на крутом склоне площадка 10?10 метров вся была утыкана рейками. По ним отсчитывалась высота снежного покрова. По углам площадки рабочий с Маргаритой Ивановной брали плотность снега. Таких снегомерных площадок в округе было четыре. И их нужно было обходить рано утром ежедневно. Моя мама, Юлия Павловна, была в подчинении у Маргариты Ивановны и вела вместе с ней все работы по снегу, пыли и снежным лавинам. Не было не одной долины в бассейне Чон-Кызыл-Су, где бы не велись какие-нибудь наблюдения.

Раз в десять дней все, включая Авсюка, ездили на какой-то загадочный ледник Кара-Баткак. Тот самый Кара-Баткак, который был самый репрезентативный и в связи с этим он, как и снегомерная площадка, весь был утыкан рейками, вешками, палками, мачтами, датчиками, термометрами, метеоприборами и изрыт глубокими шурфами. Авсюк ставил большие эксперименты по искусственному получению дополнительной воды с ледников для полива сельхозугодий. Примерно такие же наблюдения велись и на леднике Ашу-Тер, где по легенде Авсюк нашел сундук с золотом. Короче говоря, каждое утро рабочие седлали семь-восемь лошадей и все разъезжались по своим долинам и своим работам. А работ было видимо-невидимо. Не участвовал в этих поездках только Виктор Михайлович Кузнецов. Он был хозяйственник от Бога. Про него Маргарита Ивановна говорила, что он для Гриши «черта из преисподней достанет». И рассказала, что когда несколько лет назад Авсюк с «Витькой» работали на Крайнем Севере, Авсюк как-то заикнулся о музыке. Авсюк был человеком сверхинтеллигентным и имел музыкальное образование. А через несколько дней, когда он вернулся из очередного полета, то в кают-компании обнаружил пианино. Это «Витька», за время его отсутствия сгонял куда-то в район, где-то выцарапал пианино и доставил его на оленьих нартах.

Г. А. Авсюк на актинометрической площадке. 1949 г.

Виктор Михайлович в основном сидел в Покровке и «доставал для Гриши черта из преисподней». Но когда он приезжал, на станции воцарялся праздник. После семейного ужина четверо садились за круглый стол и начинали играть в домино. При этом Виктор Михайлович постоянно шутил, говорил гадости и его жена, красавица Клавдия, ругалась, обзывая его «Витька, черт, замолчи». Авсюк доставал какую-нибудь книгу и читал стихи или рассказывал историю Киргизии.

Когда снег подтаял, Маргарита Ивановна со своим сеттером Кузей стала выходить на прогулки вверх по долине Чон-Кызал-Су. Шла она медленно, заложив руки за спину, обдумывая очередную научную статью о снежных лавинах и денудационных процессах на склонах гор. А сам дядя Гриша в это время либо охотился на зайцев в Кара-Баткаке, либо ловил горную форель в реке. И тоже обдумывал научные статьи. Очень ему хотелось дать киргизам побольше воды на поля.

Но вот наступило лето. Из Москвы в Покровку стали прибывать сотрудники Института и студенты географического факультета МГУ. И все на станцию. Только Лисичка осталась в Покровке и продолжала ездить в свой сай на Красных глинах.

В конном маршруте. Справа Р. П. Зимина, 1948 г.

Еще одно правило было у Авсюка: все сотрудники, невзирая на должность и возраст, встречались Федор Ефимычем в аэропорту Фрунзе или на вокзале. Для одиночек или пар в экспедиции была легковая машина ГАЗ-47, наподобие американского «Виллиса». Ну, а если ехала группа человек пять-восемь, то «полуторка».

Да. Перед этим на станции было событие сравнимое только с приездом Авсюка. Весь табун лошадей, в тридцать голов, был пригнан на станцию на летние пастбища и для работы. Пасся табун на ближайших полянах, и тот самый Тюлемыш в шесть утра пригонял табун на станцию, и начинались тщетные попытки загнать всех лошадей в загон и там вылавливать по одной. Но кони застоялись за зиму в конюшне в Покровке, отъелись на собственном сене и овсе и всю работу пытались превратить в игры. В загон не шли, несмотря на живой пример в лице Орлика и Машки, и начинались бешеные гонки и скачки по территории станции. Рабочие станции вскакивали на своих лошадей и неслись в погоню за беглецами. Но все потом вылавливались, седлались, на спины взгромождались сотрудники экспедиции и каждый ехал на свою работу.

После того как табун поселился на станции, прибывающих сотрудников Федор Ефимович доставлял на одной из трех машин в лесхоз, а туда к назначенному сроку рабочие, и всенепременно Тюлемыш, пригоняли верховых и вьючных лошадей. Пешком никто не шел. Каждому доставалось по коню или кобыле.

Вот прибыл огромный отряд Евгении Александровны Дороганевской. Авсюк что ли специально подбирал сотрудников под свой рост? Дороганевская была неслыханно высока. Она привезла с собой с полдюжины девиц. Отряд занимался ботаникой. И начался сбор цветов, стебельков, листиков и корешков. Все это взвешивалось, сушилось, опять взвешивалось и укладывалось в ботанические специальные папки с сеткой вместо обложки.

Кругом по долине были экспериментальные площадки, на которые запрещалось заходить и заезжать. Киргизские чабаны, пасшие скот в долине, были предупреждены, они бережно относились к научным экспериментам, привозили на станцию мясо и кумыс, а взамен клянчили чего-нибудь. Патроны, естественно и «бельбет». Киргиз без «бельбетовых» галифе был не киргиз.

Приехала Римма Петровна Зимина, жена самого будущего академика Герасимова, который стал директором Института после Григорьева. Она приехала с лаборанткой Майей Мерковой. Эти две почтенные дамы представляли науку зоологию и занимались мышами. Все долины были уставлены мышеловками, живоловками, сачками, сетками, ловушками, давилками. Утром совершался длинный обход всех этих устройств, пойманных живых мышей сажали в клетки, мертвых раскладывали на столе рядами, животами верх и начинали препарировать. Но сначала взвешивали. Потом взрезали ножницами животы, вынимали все внутренности и скальпелем вырезали поочередно все органы и взвешивали. Мышей на столе одновременно лежало до полусотни. Эта живодерня работала все лето и вызывала у других сотрудников брезгливую гримасу.

Прибыла Ирочка Былинкина. В соответствии со своей фамилией она была тоже ботаник, но ботаник одиночка. И занималась исключительно цветами и растительностью в альпийской зоне. Потому лазила всегда выше леса, уже ближе к ледникам. Притаскивала рюкзак травы и, как и девицы Дорогоневской, осторожно пинцетом все разбирала, раскладывала по видам и, без всякого взвешивания, каждую травинку, каждый цветочек перекладывала бумагой и складывала в ту самую ботаническую папку для просушки.

Авсюк же, вместе с Клавдией и женой Гулей, ну и конечно с «Витькой», отбыли на все лето в большой маршрут по ледникам Терскея и следующего хребта Ак-Шийрак. Они забрали с собой Орлика и Машку. Табун осиротел. Вообще перестал подчиняться. А так табуном руководили два осла. Смешно, правда?

За немногие годы существования станции Авсюк успел провести фототеодолитную съемку большинства ледников Терскея и Ак-Шийрака. Планировалось по истечению пяти лет (а оставалось год-два), провести повторную съемку ранее отснятых ледников и таким образом получить скорости движения. Добрался Авсюк и до центрального Тянь-Шаня. Снял гигантские ледники Южный и Северный Иныльчек, спускающиеся с пика Победа и Хан-Тенгри, ледники Медвежий и Семенова. Добрался и до пограничного хребта Кок-Шаал-Тау. Хребта, который состоит почти из одних шеститысячников.

В середине лета на станцию прибыла опять высокая женщина. Это Мария Альфредовна Глазовская. Мария Альфредовна была почвовед, а потому начался повсеместный отбор проб почвы во всех уголках бассейна реки Чон-Кызыл-Су. Потом почва взвешивалась в специальных бюксах, сушилась на печке и опять взвешивалась. При Марии Альфредовне были какие-то молодые девицы. А кроме девиц приехали два школьника: Мишка Кузнецов, сын «Витьки» и Клавдии. И приехал племянник дяди Гриши Авсюка, которого все называли Юрка Корф.

На территории станции стояло множество палаток, в которых жили приезжие. В доме жили только штатные сотрудники станции. Да и не мог дом вместить всех приехавших.

Юлия Павловна, моя мать, в летний период занималась «мутью». Утром она сама, или с рабочим, а часто рабочий один, выезжали со станции с полными подсумками пустых бутылок. Бутылок требовалось неимоверное количество, потому их покупали в Покровке в магазине. Бутылки шли только из-под шампанского или вина «Иссык-Куль». Для работы нужны были темные бутылки. И на них писались номера и шифр и, в каждом ручье, каждом притоке, каждом родничке брались пробы воды и привозились в лабораторию. На берегу Чон-Кызыл-Су стоял домик и тоже пятистенок. В половинке, что была ближе к реке, находилась баня, а в соседней половинке научная лаборатория. Посредине, на твердом постаменте стояли высокоточные, аналитические весы.

Пустые бутылки, готовые к научной работе, хранились на улице в обычных ящиках, и лаборатория походила на приемный пункт стеклотары. Бутылки с пробами воды отстаивались в течение 10 дней, потом лишняя, чистая вода сливалась, а остаток выпаривался. Осевшую муть на стенках чашки соскабливали лезвием бритвы и…опять взвешивали. Так Маргарита Ивановна вычисляла, сколько твердых осадков выносит река Чон-Кызыл-Су в озеро Иссык-Куль.

Прямо против станции был построен висячий мост на ту сторону. По нему ходили пешие, но основная функция моста – это гидроствор. С этого моста замерялся расход воды в реке вертушкой. Но не было ни одного ручейка в бассейне, ни одного притока, который Маргарита Ивановна не охватила бы своим вниманием. Везде измерялись расходы поплавковым способом. В результате узнали, сколько же воды стекает с гор только из бассейна реки Чон-Кызыл-Су.

Такие же гидропосты стояли на всех крупных притоках Чон-Кызыл-Су. Последний стоял внизу по течению напротив Красных глин. Там был домик, и в нем жил наблюдатель-гидролог со всей своей семьей. Он был из Покровки.

Был еще один вид работ. Приехала Наталья Анатольевна Данилова. Она занималась актинометрией. Актинометрические приборы стояли везде. И на метеоплощадке, и на территории станции, и на ледниках. Всем было важно знать какова солнечная радиация. Наталья Анатольевна говорила много и быстро, потому конюх Тюлемыш прозвал ее «Патепон», то есть патефон. Тюлемыш, как все среднеазиаты, многие русские буквы и звуки не выговаривал. Потому, например, мою мать он звал «Им Павна». Юлия Павловна ему было не произнести. Ну, а уж как Маргариту Ивановну – даже страшно написать.

Еще интересный вид работ. Напротив станции, на слоне восточной экспозиции была огромная осыпь. В ее верхней, самой узкой части стоял батометр. Это стальная сетка. Принцип тот же что и у рыбаков, только эта сеть ловила все камни, которые валились со скал. Через год, группа исследователей поднималась в устье осыпи, и каждый камень вытаскивался из сетки и взвешивался (!) на ручных весахбезмене. А чтобы узнать, как живет и куда стремится вся осыпь целиком, внизу, посередине и вверху поперек мазалась краской красная полоса. По теодолиту. А через год, ставился на то же место тот же теодолит, и замерялись расстояния, на которое сползли камни. Причем каждый камень с красной полосой отдельно.

Рядом с батометром на скалах, так называемых коренных породах, стоял огромный осадкомер. Такой же стоял на противоположном склоне. Снимать количество осадков после каждого дождя вменялось в обязанности Юре Рихтеру, сыну сотрудника Института Гавриилы Дмитриевича Рихтера. Юра очень гордился своей работой и постоянно хвастался, как он поставил очередной рекорд по подъему сначала к одному осадкомеру, потом сразу ко второму. А перепад высот был более 500 метров, и один склон травянистый с еловым лесом, а второй, как вы поняли, осыпной, то есть каменный.

И сердце Юры не выдержало. Похоронили его у кромки леса на территории станции. Каждый, кто приезжал впервые на станцию, назавтра, пока шла акклиматизация, шел к памятнику на территории станции и клал полевые цветы, растущие на поляне станции.

А вот вид работ, который смешно назывался «сосиски». Это для того, чтобы узнать, как движутся вообще склоны долины. В землю вбивалась стальная труба диаметром сантиметров пять, и в трубу опускались столбиком круглые чурочки, длиной 10 сантиметров. Чурочки красились красной краской и белым на них писались номера. Потом трубу вытаскивали, а столб красных «сосисок» оставался в земле.

На следующий год отрывался шурф в непосредственной близости от столбика сосисок, стенка шурфа зачищалась металлической щеткой, «сосиски» оголялись, давая возможность измерить расстояние, на которое они сместились по отношению друг к другу.

Метеостанция работала отдельно, но предоставляла все данные и в нашу экспедицию. А в Киргизский метеоцентр материалы отправлялись почтой. И для этого каждые 10 дней один из рабочих ехал в Покровку, отправлял и привозил почту сотрудникам экспедиции.

Так прошло лето. Сотрудники стали разъезжаться по домам, то есть в Москву. На постоянную зимовку на станции оставались сотрудники метеостанции – начальник Аршинов с женой и пятилетней дочкой и наблюдательница Нина Губова. С Московской стороны Юлия Павловна со мной, двое рабочих, повариха Машка, четыре лошади и две собаки. Сеттер Кузя и Тюлемышевский киргизский кобель Текеч, который предал хозяина и полностью перешел на службу москвичей, а на Тюлемыша стал даже лаять. А как тут не залаешь, если Тюлемыш собак никогда не кормил, считал, что они должны добывать себе корм сами. А у москвичей корм – всегда в корыте у Кузи.

Теперь кормить собак предстояло моей матери. А основная работа осталась та же, со снегом, только добавилось испарение. В круглые подносы, которые делал в Москве Женя Цыкин, насыпался снег и…опять взвешивался. Эти подносы-испарители взвешивались каждый день утром и вечером. Стояли они на метеоплощадке, которая, как полагалось по инструкции, была в ста метрах. Вот Юлия Павловна и таскала их каждый раз для взвешивания. А испарителей для контроля было три. И несла их Юлия Павловна на вытянутой руке – не дай Бог зацепить за сугроб и добавить лишний грамм постороннего снега.

Наступил Новый 1953 год. Встретили его зимующим составом все вместе, нарядив елку прямо в лесу. За Новым годом пришла весна. Наступил март. И вот однажды, когда все занимались своими делами и ничего не подозревали, около дома, не у конюшни, а именно около дома, раздалось конское ржание. Народ удивился. Кто это? Никого не должно было быть. На крыльце послышались грубые шаги нескольких человек. Московская часть экспедиции при моем участии вышла в коридор. В это время в него же вошел Виктор Михайлович Кузнецов. Вид у него был совершенно безрадостный. За его спинами маячили два киргиза в черных полушубках. Не в белых, а в черных. Киргизы редко кто имел полушубки, я сразу узнал в них полушубки со склада Шиленина, завскладом экспедиции. Кузнецов не раздеваясь, протянул моей матери как старшей, бумагу. Вот эта бумага.

Документ прочитали поочередно все, кроме меня. Я и так понял по выражению лиц, что тут что-то не так. А два киргиза в это время весьма фривольно ходили по комнатам и бесцеремонно все рассматривали.

– Вот так, – сказал Виктор, Михайлович, – приказано станцию передать вот им, – и он кивнул в сторону киргизов.

Передача станции, со всем оборудованием, как написано в постановлении, началась незамедлительно. Виктор Михайлович доставал из шкафов приборы и терпеливо объяснял киргизам, что это за прибор и что он измеряет. Затем Виктор Михайлович сел на свою Игренюху и уехал в Покровку. Киргизы сели на своих кляч и тоже отбыли. Зимовщики станции остались в шоковом состоянии.

Станцию передали, и началось ее немедленное разворовывание. Я был свидетелем, как сразу вывезли во Фрунзе токарный станок. Токарь Малышевский остался без работы. Потом один за другим стали исчезать кони. Виктор Михайлович еще раз поднялся на станцию, упаковал вещи Авсюков и свои и отбыл в Москву навсегда. С этого момента Тянь-Шанская высокогорная физико-географическая станция Института географии АН СССР перестала существовать.

Ни Авсюк, ни Кузнецов, ни Маргарита Ивановна, ни один ведущий научный сотрудник Института на Иссык-Куле больше не появлялся. Только по особенной договоренности моя мать и я остались на несколько лет заканчивать тему Маргариты Ивановны по снегу и склоновым процессам.

Станцию долго не могли никуда пристроить. Через год, а то и больше появился молодой ученый, закончивший географический факультет МГУ – Забиров Рашид Джамалиевич. Он возглавил работы станции. Начался новый этап ее существования.