Начало 1960-х годов – работы на Эльбрусе

После завершения обработки антарктических материалов и защиты кандидатской диссертации меня привлекло обилие разнообразных отечественных и зарубежных эмпирических материалов, полученных во время МГГ и, казалось, ждущих того, кто попытался бы их обобщить и осмыслить. Сохранившаяся еще от А. А. Григорьева «землеведческая» научная атмосфера Института географии подталкивала к глобальному охвату. Поэтому я начал трудоемкую и увлекательную работу по получению пока не существовавшего зимнего портрета Земли. Но оказалось, что для понимания и обобщения многочисленных опубликованных данных необходимы мои собственные впечатления и материалы, полученные на горных ледниках. Так возникла идея круглогодичных работ на Эльбрусе, и я засел за составление их программы.

Эльбрус издавна притягивал к себе исследователей, его неоднократно посещали путешественники в XIX в., а в 1932–1933 гг., в период Второго международного полярного года, и в 1957–1959 гг., во время Международного геофизического года, здесь были поставлены интересные гляциологические наблюдения.

И вот в октябре 1961 г., в один из последних погожих осенних дней, по трудной дороге, ведущей от подножия Эльбруса к высокогорной станции Ледовая база, медленно двигался трактор, тяжело груженый всем необходимым для зимовки. Вместе со мной ехали два парня – будущих зимовщика. Они, так же как и я шесть лет назад, впервые знакомились с ледниками. 14 км дороги, проходящей по крутым склонами эльбрусского массива, представляли собой серпантин с резкими поворотами над самой бездной. Трактор шел медленно, постоянно сползая к внешнему краю дороги. Уже темнело, когда впереди, на высоком моренном холме, поднимающемся между двумя ледниковыми языками, показалась Ледовая база: высокий круглый дом, обшитый блестящей жестью, и приземистый деревянный домик, уже полузанесенный снегом.

В первый вечер, разгрузив трактор, усталые, мы легли спать. А наутро я услышал знакомые звуки, живо напомнившие Антарктиду: то на низких тонах, а то поднимаясь до пронзительно высоких нот, завывал ветер. Окно в доме за ночь занесло снегом, на улице ничего нельзя было разобрать уже в десяти шагах. Началась первая зимняя метель, продолжавшаяся, не переставая, трое суток. Тоскливо было сидеть в эти дни в доме, когда наблюдения еще не налажены и даже не осмотрен район. Одно лишь радовало – ведь мы зимой собирались изучать метели, а здесь они, очевидно, совсем не редкость. Да, на высоте 3700 м над ур. моря, где мы сейчас жили, условия похожи на антарктические.

Однако все, даже самое неприятное, имеет конец. Наступил день, когда, проснувшись утром, мы не услышали дикого воя. Вокруг расстилалось море свежего снега, а перед глазами поднимался седой великан Эльбрус. Площадку для наблюдений устроили на ровной поверхности ледника; она располагалась на 70 м выше Ледовой базы, и, чтобы дойти до нее, нужно было тяжело пыхтеть в течение 15-20 минут. Зато обратный путь можно было совершить за 1-2 минуты, стремительно спустившись на лыжах по снежной поверхности ледникового склона. Мой личный рекорд «скоростного спуска» по этому склону был равен 55 секундам – заслуга, конечно, не моя, а хорошей погоды, сделавшей снежную поверхность ровной и гладкой. Гораздо чаще приходилось спускаться по ухабистым, хотя и небольшим, застругам. В этих случаях не обходилось без того, чтобы «не забить гвоздя», т. е. не пропахать носом снег.

Сравнительная легкость подъема породила у многих желание побывать на Эльбрусе. В 60-х годах стали подниматься большими группами, а в 70-х в моду вошли так называемые кабардиниады, когда одновременно гору штурмовали сотни людей. Рекорд численности, кажется, перевалил за две тысячи. Тогда же возникло желание въехать на эльбрусскую вершину на мотоцикле, и это не без труда, но удалось. А пик курьезных восхождений – подъем на джипе. Это была очень дорогая операция, потребовавшая нескольких лет подготовки. В итоге она увенчалась относительным успехом – на верху горы оказался автомобиль; правда, не совсем ясно, как он все-таки там оказался: на нем добрались до вершины или втащили его на руках. По-видимому, путешествие включало оба способа передвижения, как в том стишке Я. Маршака о старике и осле.

На Эльбрусе.

Все эти эльбрусские страсти кипели много позднее, а в начале 60-х годов на склоне горы было тихо и патриархально. Каждый день в хорошую погоду мы наблюдали с нашей исследовательской площадки, как вверх брели небольшие группы туристов, часть которых шла на восхождение. Но мы об этом как-то не думали; наши помыслы были направлены на изучение окрестных мест. Как и в Антарктиде, я оборудовал площадку и для изучения снегонакопления ежемесячно отрывал снежный шурф. К середине зимы глубина шурфа достигала двух метров, и, приходя на следующий день к уже отрытому шурфу, я лихо прыгал на его дно, где лежал слой рыхлой смеси прошлогоднего фирна со свежим снегом. Так продолжалось всю зиму, а когда пришло очень теплое лето и стаял не только сезонный снег, но и лежащий под ним фирн, на месте шурфа показалась ледниковая трещина шириной с полметра. Как я не угодил в нее, прыгая со всего маху в шурф!

Даже в мае на Ледовой базе все еще продолжается зима. В ту весну два – три раза за месяц проходили атмосферные фронты, при температуре около –10 °С ветер достигал 25 м/с и шел густой снегопад, так что вся станция оказывалась под снегом. Бывали дни, когда любой выход на улицу был самым серьезным предприятием: надо было откопать дверь, с большим трудом открыть ее, пройти почти по пояс в снежной целине, сделать какие-то уличные дела, а спустя 15–20 минут все это проделать заново, потому что даже следов от расчисток к тому времени не оставалось. Тем более мы ценили погожие дни, когда устанавливалась тихая солнечная погода, и можно было идти вверх по склону на снегосъемку.

Именно в такой день к нам однажды пожаловали гости: трое альпинистов и в их числе знаменитый Тенцинг. Он приехал в СССР по приглашению Спорткомитета; в программу входил подъем на вершину Эльбруса. Но пока мы чаевничали с разговорами, погода испортилась, налетело мощное облако, пошел снег, и как-то разом все, словно сговорившись, уже не вспоминали о восхождении. Часа через два группа отправилась вниз, хотя вышедшие на другой день газеты оповестили мир о подъеме героя Эвереста на Эльбрус.

Шурф на леднике.

Подобные случаи, конечно, происходили неоднократно. Кажется, в 1958 г. на Эльбрусе почти в одно и то же время оказались П. А. Шумский и Г. К. Тушинский. Оба порознь решили дойти до седловины Эльбруса, но из-за непогоды их подъем не состоялся, хотя в то время о своей неудаче они друг другу так и не сказали.

А спустя четыре года в самом куте долины Баксана, на так называемой Поляне Азау началось строительство научно-учебной станции Московского университета. Идею такой станции Г. К. Тушинский вынашивал уже давно. В 1965 г. мой сотоварищ по зимовке на Эльбрусе М. Я. Плам побывал в Швейцарии на международном лавинном симпозиуме и привез оттуда впечатления и идею постройки такой станции в швейцарском стиле. Идея Тушинского и «мотор» Плама сработали блестяще: уже через два года у подножия Эльбруса стояли три больших дома, издалека напоминавшие швейцарские шале, в которых размещался обширный персонал станции; стали проводиться студенческие практики; выполнялись широкие исследования лавин и ледников; приезжали на отдых преподаватели геофака.

Место для станции выбирал сам Г. К. Тушинский. Как он сказал мне, это была последняя нелавиноопасная площадка в долине. По соседству регулярно сходила небольшая «домашняя» лавина, не причинявшая никакого вреда. Но спустя много лет, в 1993 г. именно отсюда пришла трагедия. Стреляя по лавинам в профилактических целях, угодили в самый центр лавинного очага, вызвав слишком большой объем снега «домашней» лавины. Она перемахнула свои обычные пределы и обрушилась на площадку станции, снеся один из трех домов. Увы, не обошлось без жертв: погибло четверо молодых людей, и среди них внук нашего старейшего сотрудника О. П. Чижова.