В. С. Преображенский Обращение к конференц-залу Института географии в день юбилейного заседания, посвященного 75-летию Института

Многоуважаемый конференц-зал!

Предания гласят, что ты был залом церковным. И не уличным, а при богадельне[13]. Если это так, то сколько же твои стены впитали человеческого горя. Ведь венчаний и крещений ты, наверное, не знал…

Мы с тобой познакомились в 1947 г. Ты уже много лет был конференц-залом. Но слишком уж тесно было в Институте, чтобы тебе было позволительно выполнять лишь одну функцию – быть залом заседаний.

Поэтому, я вспоминаю тебя, прежде всего, как огромный, хотя и пустоватый класс, в котором у большого стола президиума велись аспирантские семинары по философии или занятия по иностранному языку.

Был ты и просто рабочей комнатой. Помню – вот там, справа, у окна Е. Б. Лопатиной и О. Р. Назаревским была написана книга об оценке природных условий жизни населения. Именно здесь – в отдельной комнате они не мешали другим своими бурными спорами.

А у левого окна частенько работал окруженный баррикадами из книг редкостный для нашего времени мечтатель-инженер П. М. Борисов – крупный организатор строительства нефтезаводов, лауреат Государственной премии, поступивший после выхода на пенсию на работу в Институт географии в качестве младшего научного сотрудника для того, чтобы обосновать целесообразность и возможность постройки плотины через Берингов пролив.

Но, конечно, чаще всего ты бывал залом заседаний. Сколько же идей – новых и второй свежести – ты слышал. Твое, да и мое счастье, что мы забыли десятки скучных докладов. Но, зато, сколько тебе удалось услышать высказанных вполголоса, «не для протокола» разительных, остроумнейших замечаний, смелых суждений, сплетен и светских новостей. Бывал ты и местом дежурных речей по случаю очередного официального праздника или политического мероприятия.

Бывали у тебя в гостях и великие путешественники, и послы, и депутаты, и работники директивных органов. Бывали и деловые, и торжественные международные встречи с соблюдением «Протокола», с ритуальным каре из канцелярских столов, долженствовавшим изображать круглый стол.

Ты, конференц-зал, вероятно, чувствовал себя достаточно важным, когда в твоих стенах творилось таинство превращения соискателей в кандидатов и докторов наук. Ты помнишь их волнения, срывы голосов, бледные лица. Наверное, тебе не забыть и драматические, многочасовые защиты, во время которых «летели пух и перья» и горстями глотался валидол. (Я помню – почему-то мой оппонент В. Б. Сочава стоял во время моего ответа на замечания, опершись на рояль.) Более сотни людей вышли из твоих дверей докторами наук и многие сотни – кандидатами. Среди них и те, кто стали лауреатами, академиками, директорами и ректорами.

Ты помнишь то сдержанную, то догматически разгульную остроту дискуссий 1950 г. Кому-то хотелось провести почти «лысенковскую» расправу над Институтом и академиком А. А. Григорьевым на основе статьи в ждановской газете «Культура и жизнь». Статьи с типичнейшим названием «В отрыве от жизни». Помнишь несправедливые слова, летевшие с кафедры и в адрес А. А. Григорьева, и в адрес Л. С. Берга. Наверное, ты не забыл и трусливое молчание.

Да, слово стоило дорого. Оно было чревато последствиями. Наверное, вспомнишь ты и бурные партсобрания, сопровождавшие эту дискуссию. Может быть, ты и не обратил внимания, как во время одного из них, в момент решающего голосования, один из профессоров, нагнувшись, стал завязывать шнурки. Может быть, ты и забыл этот эпизод. Но я, вернувшись в географию с фронта, вряд ли когда-либо забуду такое.

Мы помним с тобою партсобрание, посвященное вступлению в партию «на общих основаниях» разжалованного полковника, разведчика. Помним его защиты кандидатскую и докторскую. И я помню его слова, сказанные здесь же при получении медали «40 лет Победы»: «Это ведь моя единственная» (при осуждении он был лишен всех боевых орденов). Это был Георгий Дмитриевич Кулагин, скончавшийся в 50 лет. Человек необыкновенной силы, прошедший после личной трагедии за неполные 20 лет в стенах Института путь от аспиранта до доктора наук, заведующего отделом и заместителя директора.

Наш конференц-зал.

Многих своих учителей и соратников мы проводили отсюда в последний путь. До сих пор помню потрясение во время первой гражданской панихиды – скончался от лейкемии 37-летний Д. М. Колосов. Вероятнее всего это была одна из первых жертв облака Хиросимы или атомных испытаний. Но для меня это была первая смерть, которую я встретил после войны, где смерть воспринималась как нечто естественное.

Но был ты и другим! Сумеешь ли ты когда-нибудь подсчитать, сколько ты видел личных юбилейных торжеств с цветами и улыбками, со стихами и с подарками, с самоотчетами юбиляров и с искренними или дежурными преувеличениями и приукрашиваниями. Но, согласись, зал, ведь эти преувеличения были намного безобиднее лести, нередко украшавшей «выступления в прениях» по докладу кого-либо из руководителей Института.

Бывал ты и спортзалом, в котором в обеденный перерыв и после работы сражались в пинг-понг[14]. Ты, наверное, радовался вместе с нами, когда превращался в клуб. Здесь слушали устные рассказы Е. Ауэрбах и хохмы А. Каневского. Сидя плечом к плечу, мы аплодировали нашим собственным певцам и танцорам – тройке здоровых мужиков, исполнявших танец маленьких лебедей. Именно тут – на этом месте, где сегодня возвышается на подиуме стол президиума. А капустники? Вспоминаешь ли, как сгибаясь от хохота, смеялся над самим собою акад. И. П. Герасимов – смеялся над святым Иннокентием в исполнении Д. А. Тимофеева. Смеялись и мы с тобою над вечной сказкой о новом здании Института.

Ты, зал, не мог не радоваться детскому разноголосью и блеску глаз на елках и, возможно, нежился в лучах внимания украшавших тебя членов родительского комитета.

А что нам стоило превратить тебя в танцзал? И как только мог твой паркет выдержать бешеный ритм конкурса на лучшее исполнение рок-н-ролла? Помнишь его лауреатов – Э. О. Фриденберг и В. О. Таргульяна? Был ты и банкетным залом – с застольем, накрытыми белыми скатертями столами, тостами, громкими застольными песнями, с торжественным мощным «гимном географов», исполнявшимся стоя. Вряд ли ты забыл лезгинку, которую станцевал в 3 часа ночи, после банкета по поводу защиты, выпускник нашей аспирантуры – ныне профессор Г. К. Габрелян. А ходил он на протезах…

Чемпион института по пинг-понгу В. М. Котляков.

Конечно, твои стены помнят и то, чего я не знал, и то, что я помню и о чем не хочу говорить, и то, что я не могу простить себе, и то, что я не могу простить другим. Ты, безмолвный и казавшийся просто обычным помещением, на самом деле помогал нам чувствовать себя единым целым. Пестрым по способностям и по научным интересам, добывающим свои знания на достаточно удаленных друг от друга урочищах экспедиционного поля, простирающегося практически от Шпицбергена до Антарктиды. Меняющим свои поколения. Но всегда единым.

Если обратиться к ученым словам, то, пользуясь терминами Льва Гумилева и Петра Савицкого, ты выполнял функцию «месторазвития» особого и неповторимого географического мира или особого субэтноса – коллектива Института географии. Ты долго выполнял эти функции. Тебе и дальше придется быть центром обмена мыслями, формирования концепций, выработки стратегии дальнейшего развития, центром общих событий, не вмещающихся в стенах наших многолюдных комнат и многочисленных подвалов. Что же – такова твоя судьба.

Я надеюсь, что мы не оставим вниманием и заботой этот наш зал, помогающий всем нам, кто собирается и общается в стенах дома № 29 на Старомонетном, избежать судьбы людей, родства не помнящих – судьбы манкуртов.

Прим. редактора-составителя.

Написано в декабре 1993 г. Опубликовано в книге В. С. Преображенский «Я географ». М.: Геос. 2001. С. 223–227. Печатается с небольшими сокращениями.