Навсегда ли ушло страноведение?

Неверно, что время проходит, оно уходит вместе с нами, ибо не существует без нас, и каждый из нас – его частица. Неверно и то, что время всегда течет вперед, – оно знает приливы и отливы, эпохи подъема и упадка, накала творчества и его угасания. Мы сами создаем время, в которое живем. Оно почти так же принадлежит нам, как наши научные результаты. Но результаты остаются, как книги в библиотеках, а время уходит, как вода, оставляя глубоко выработанное русло, которое и есть памятник времени.

Научное знание – не золотые слитки в подвалах Гохрана, отлитые из песка, добытого трудом множества старателей. Золото никогда не превратится в бронзу, но нет ни одной научной истины, в которой мы могли бы быть уверены так же, как в пробе золота, даже в самой познаваемости мира. Вдохновенная погоня за синей птицей – это и есть тот поток, который создает научную картину мира. Счастливые представители естественных наук устремляются в эту погоню, вооружившись мощью математического аппарата, удивительным образом позволяющего создавать более или менее надежные теоретические конструкции. Социальным наукам престарелый классик либерализма Фридрих фон Хайек вообще запретил искать законы естественнонаучного типа, поскольку законы природы действуют независимо от нашего сознания и их нельзя попрать, а законы общества – вполне можно. Разными способами представители гуманитарного знания стараются постичь наш парадоксальный, быстротекучий, невероятно разнородный мир, и смирение перед истиной весьма часто заставляет их довольствоваться описательными методами.

В. А. Пуляркин, 2000 г.

Именно из благородного стремления к познанию и описанию новых земель возникло научное страноведение, достигшее наивысшего расцвета в XX веке и ушедшее вместе с ним. Исключительно мощный прилив талантливых исследователей в начале 50-х годов – удивительный и необъяснимый в те крайне мрачные времена – не обошел стороной и географию; и среди славной плеяды блистательных ученых, окончивших в те годы географический факультет МГУ (либо в качестве редкого исключения – другие вузы), было немало страноведов. Последних представителей научного страноведения. Был среди них и Валерий Алексеевич Пуляркин.

Что такое научное страноведение и почему его нет сейчас? Оно возникло в эпоху значительно меньшей дифференциации науки, когда один исследователь еще мог охватить весь спектр знаний о стране или регионе «от геологии до идеологии», как говорил корифей отечественной экономгеографии и пламенный борец за развитие страноведения Николай Николаевич Баранский. Понятно, каких качеств требовали такие задачи от подлинного мастера своего дела – широчайшей эрудиции в самых различных областях знания, владение несколькими языками, способность перерабатывать египетские пирамиды всевозможных источников информации, великолепной памяти и, разумеется, литературного таланта. Недаром одна из статей Н. Н. Баранского называлась «Больше заботы об искусстве географического описания». Продукция страноведа – монография о той или иной стране – должна была быть не только интересной и содержательной, она должна была еще и легко читаться.

В нашей стране во времена невыносимого идеологического давления изучение зарубежных стран было еще и формой интеллектуального самосохранения для тех, кто не желал служить Партии, ибо партийное руководство разрешало описывать эти страны такими, какими они были, не превращая географические описания в средство пропаганды или идеологической борьбы. Возможность мысленно посетить другие страны и правдиво о них рассказать широкому кругу читателей в стране, где неуместно рассказанный анекдот мог, в конечном счете, стоить рассказчику жизни, была захватывающей и вдохновляла многих талантливых географов.

Почти для всех них была характерна судьба Ивана Александровича Витвера, одного из наших самых блистательных страноведов – наставника В. А. Пуляркина в университетские годы – автора прекрасных книг о Германии и Франции, Бразилии и Аргентине, никогда не посещавшего исследуемых стран и, возможно, даже не мечтавшего их посетить, как не мечтают посетить Марс или Венеру исследователи этих планет. При этом И. А. Витвер вовсе не был обижен властью: он заведовал кафедрой в МГУ, во время войны был деканом факультета, был удостоен государственной премии, докторскую степень получил без защиты, его школьный учебник «Экономическая география зарубежных стран» выдержал 16 изданий. Как у слепого в невероятной для обычного человека степени обостряются все остальные чувства, так у советских страноведов сила воображения восполняла неспособность видеть собственными глазами и, читая витверовские описания Лондона, невозможно заставить себя поверить, что автор не прожил в этом городе если не долгие годы, то, по крайней мере, несколько месяцев.

Жизнь ученого может быть внешне бедной событиями, но при этом внутренне исключительно насыщенной и захватывающе интересной. Защитив в 1952 г. великолепную дипломную работу по текстильной промышленности Индии, выпускник географического факультета МГУ В. А. Пуляркин был принят по рекомендации И.А.

Слева направо: Л. М. Синцеров, Ю. Г. Липец, В. А. Пуляркин. Конец 1990-х годов.

Витвера на работу в Институт географии АН СССР, где и работал до конца своих дней. Сколько вместили в себя эти полвека напряженной и плодотворной работы! В 1955 г. была защищена кандидатская диссертация по Кашмиру – одному из самых интересных, противоречивых и политически нестабильных районов мира. За ней последовали книги об Афганистане, Западном Пакистане и Цейлоне. В 60-е годы Пуляркин уже авторитетный страновед, один из признанных знатоков Южной Азии. Казалось бы, нет никаких оснований сворачивать с этого интересного и многообещающего пути.

«География, при всех творческих изысках в отношении ее определения, – писал Пуляркин, – всегда символизировала в «народе» знания о территориях, знаковым образом которых чаще всего выступали государство или страна. Поэтому страноведение обычно ассоциировалось с географией, и во внепрофессиональной среде знак равенства окончательно не зачеркнут. Иное дело среди специалистов, ибо они, с одной стороны, лучше осведомлены о тех многообразных сюжетах, которые исследует их любимая наука, либо, с другой, – давно разбредясь по собственным исследовательским квартирам, нередко не в состоянии разобраться, чем занимается ученый коллега. Постоянное дробление и дифференциация географической науки было характерным и закономерным процессом, не дошедшим до логического конца благодаря наличию традиционных скрепляющих обручей в виде принципа территориальности. Они постепенно расшатались и ослабли, но исторически сложившееся единство географии не исчезло: на подмогу пришло взаимодействие природы и общества, которое неизмеримо углубилось и расширилось на протяжении XX в. Угроза разрушения естественных ландшафтов как местообитания человечества заставляет географов разного профиля сообща решать возникающие задачи и размышлять о теоретическом фундаменте совместной исследовательской активности»[46].

В 1976 г. два заведующих отделами в Институте географии, мощные и авторитетные фигуры, В. М. Гохман и Я. Г. Машбиц выдвинули идею проблемного страноведения. Описание страны должно центрироваться по нескольким основным проблемам, наиболее важным для нее и рассматриваемым во взаимосвязи. Иначе можно утонуть в море фактов, так и не успев напоследок сказать главное. Над теми же проблемами работал и Пуляркин, защитивший в 1972 г. докторскую диссертацию по экономико-географическим процессам в сельском хозяйстве стран Азии. Это тоже был ответ на вызов времени. В 70-е годы классическое страноведение стремительно устаревало, само это понятие стало вытесняться региональной географией, вовсе не предполагающей в качестве обязательного условия ни комплексности характеристик стран и регионов, ни тем более выделения и изучения процессов, определяющих их развитие. Строго говоря, региональной географией можно считать описание любой территории в любом аспекте. Едва ли тут есть интеллектуальные барьеры, взять которые по силам немногим. Интеллектуальный климат 70-х, увлечение количественными методами почти во всех социальных науках, стремление построить теоретическую географию по образу и подобию теоретической физики (вопреки предостережениям Хайека о невозможности сформулировать законы в социальных науках столь же непреложные, как и в науках естественных, о которых по одну сторону железного занавеса почти не знали, а по другую – почти не вспоминали), способствовали стремлению отправить страноведение в музей истории науки, проводив его туда с почестями, но возможно быстрее. «Впрочем, о былом обычно уже не спорят, – писал Пуляркин. – Да, вклад сделан, страноведение выполнило предназначенную ему роль, но лишь в рамках создания территориальных описаний и характеристик. Более же сложные научные задачи, выдвигаемые нынешним днем, оно, де, принципиально не в состоянии реализовать, а поэтому должно ограничиться информационными целями, просвещая широкие массы населения: «всяк сверчок знай свой шесток»[47].

Между тем престарелый классик либерализма был прав, и В. А. Пуляркину оставалось только с грустью наблюдать победное шествие модных заблуждений. Его любимая наука не шла своим путем к своим целям, а копировала то, что никоим образом не могло привести к успеху. «Внедрение количественных методов в географию особенно способствовало усилению ее систематической части за счет другой, региональной, при явной недооценке герменевтического обоснования страноведения как науки (однако эта сложная дискуссионная проблема нуждается в специальном анализе). Более того, стали появляться высказывания о том, что теорию географии необходимо развивать путем, сходным с развитием теории физики, то есть на основании опыта выдвигать гипотезы и концепции, затем математизировать концепции и использовать их для выражения гипотез, из которых затем должно извлекать результаты и насыщать их географическим содержанием… Тем самым нашей науке отводится фактически амплуа эпигона, шествующего уже давно проторенной дорогой, а географам в их отношении к точным дисциплинам остается руководствоваться реакцией знаменитого человека-дятла с тухлыми глазами (из повести В. П. Катаева «Святой колодец») при встрече с дегустатором винтреста: «Познакомьте! Умоляю вас! Пока еще не поздно. Я поцелую ему ягодицы, я полижу их»[48].

Едкая пародия на теоретическую географию представляется не слишком-то справедливой: выдвижение гипотез и последующие попытки их опровержения по Попперу – всеобщий способ познания от амебы до Эйнштейна, – и идут этим путем все без исключения науки, от истории до математики. Попытаемся, однако, вникнуть глубже. В любой ситуации люди делают не то, что нужно, а то, что могут. Малая честь констатировать принципиальные трудности гуманитарных наук, надо попытаться прорваться сквозь них. Романтический порыв 60-х и 70-х годов был попыткой с заведомо негодными средствами, хотя оказался во многих отношениях вовсе не бесполезным. Подлинное же призвание географа, по В. А. Пуляркину, – искать и находить познавательные средства, адекватные задачам, стоящим перед нашей наукой. Но кто же из нас может быть на высоте этих задач?

Увы, мы опять скользим здесь по зыбкой грани, отделяющей гуманитарную науку от искусства. Страновед по праву носит высокое титло ученого, его труды объективны, доказательны, рациональны и именно потому ценны, но он не может передать свои достижения студентам и аспирантам, не может написать курс вроде Ландау и Лившица. Не всякому дано продвинуть вперед развитие той или иной области науки, но всяк может повторять и использовать достижения предшественников, если он квалифицирован и упорен. Но этих двух полезных качеств совершенно недостаточно для создания современных страноведческих описаний тех стран, которым более чем полвека назад посвятил свое вдохновение Витвер.

Искусство значительно требовательней к таланту, чем наука. Средний поэт или средний композитор – нечто значительно более убогое, чем средний историк или средний математик. Страноведение, вероятно, никогда не станет наукой в строгом смысле этого слова, и потому всегда будет требовать гигантов, но гиганты ушли, как мамонты. Всеобщее измельчание, прагматизм и катастрофическое снижение интеллектуального уровня не оставляют надежды на то, что они скоро придут вновь. Нам остаются только книги[49] и пустые места, которые никто даже и не пытается занять, настолько это было бы нелепо.

Мы все уйдем, но лишь немногие из нас закроют за собой дверь великой эпохи – великой достижениями, которые едва ли удастся повторить.

Или все же удастся? Ведь наследует же в чем-то страноведение Витвера и Пуляркина французскую школу эпохи Видаля де ля Блаша. Или они из одной и навсегда ушедшей эпохи?