Сельскохозяйственные работы

В Институт я был зачислен в 1966 году, после окончания географического факультета МГУ.

Отдел геоморфологии, лаборантом которого я стал, помещался в одной из самых больших комнат второго этажа № 9. Наша дверь была почти напротив двери дирекции. Сейчас, после перепланировки, на месте последних – глухая стена. В нашей комнате возвышались огромные, набитые книгами, папками, образцами, рулонами с картами шкафы, стояло много столов, тоже заваленных книгами и бумагами. На столе у пыльцевика Е. А. Мальгиной стоял микроскоп.

За одним из столов сидел заведующий отделом Ю. А. Мещеряков. С обворожительной и немного виноватой улыбкой он сказал, что мне необходимо поехать на две недели на сельскохозяйственные работы (как тогда говорили в «колхоз или совхоз»).

На географическом факультете в колхозы и на стройки нас не посылали. Не помню как в других группах, но уважающий себя студент-геоморфолог обычно задерживался в поле где-нибудь в Сибири или на Дальнем Востоке на срок от месяца до двух-трех. Некоторые ухитрялись приезжать к началу зимней сессии, результаты которой были в этом случае далеко не блестящи. Оправданием служили справки от начальства экспедиции о нелетной погоде и других природных бедствиях, помешавших студенту вовремя выехать. Так что «колхоз» был для меня делом новым.

На следующее утро одной из самых ранних электричек я приехал в Дмитров, откуда добрался до бригады совхозных овощеводов, растивших капусту и другие овощи на пойме р. Яхромы, протекавшей под уступом Клинско-Дмитровской гряды. Среди ряда больших палаток выделялся навес из досок и брезента, под которым располагалось что-то напоминающее армейскую полевую кухню. Это была столовая, где городских работников должны были кормить. К кухне полагалась кухарка из местных, но она куда-то сбежала и «городские» взяли дело в свои руки. По утрам к нам приезжала бортовая машина и развозила нас по полям.

Но не работа больше всего запомнилась мне, а бригадир нашей институтской бригады. Это был яркий, уникальный, прежде всего по своей физической силе, Виктор Филькин. Он был сотрудником отдела геоморфологии и работал в тесном контакте с Ю. А. Мещеряковым. Как шутили в Институте, а в каждой шутке, как известно, есть доля правды, Витя Филькин был «оруженосцем» Юрия Александровича. О физической силе Вити ходили легенды. Он мог высоко поднять стул за одну ножку. При этом на стуле сидела, повизгивая, какая-либо сотрудница Института: желательно помоложе, посимпатичнее. Витя не оставался ночевать в палатке, а уезжал на своем мотоцикле домой, иногда с очаровательной дамой: «Я ее подбрасывал до станции».

По завершении работ, в Москве Витя первым делом организовал членов своей бригады на пропитие заработанных средств. На это мероприятие он пригласил девушек, с которыми мы познакомились в совхозе. Они были из ИГЕМа, института, расположенного рядом с нашим Институтом. Торжественный ужин состоялся в кафе, сохранившемся до сих пор на углу ул. Герцена (сейчас Большая Никитская улица), там, где кинотеатр Повторного фильма. Потом мы сидели на квартире у Андрея, лаборанта нашего Института, жившего неподалеку. На всех были одна или две бутылки дешевого вина, которых за разговорами нам хватило до утра.

Два последующих «колхоза» мы трудились тоже в Яхромском совхозе, но только располагались не на пойме, а наверху, на Клинско-Дмитровской гряде. В эти два раза бригадиром назначили меня. Состав бригад каждый раз был иным. Жили в большом бараке, где нам была отведена комната с трехэтажными нарами. На верхних нарах разместили вещи и выданное в Институте снаряжение: сапоги, телогрейки, лишние спальные мешки и вкладыши к ним. Под большим навесом на улице стояли длинный стол и лавки. На большой кирпичной печке было удобно готовить. В совхозе можно было дешево покупать молоко и мясо; картошку, капусту и другие овощи брали в поле. Дежурили на кухне по очереди.

На прополке.

В 1967 году я попал в совхоз довольно поздно, в конце-середине октября, после долгого полевого сезона. Работа немного осложнялась тем, что мне приходилось три раза в неделю ездить на репетиции Академического хора МГУ. Предстояли выступления в Югославии и Болгарии. Пропустить такую поездку не хотелось. После обеда я автобусом добирался до Дмитрова и с нотами тех произведений, которые должны были репетировать в тот день, устраивался в полупустом вагоне электрички. Старался, прежде всего, заучить тексты на сербском, болгарском и, что было всего труднее, латинском языках. Утром с первой электричкой успевал к началу работ.

Однажды вечером к нам в барак пришел сильно выпивший комендант барака. Он сказал, что приезжают учащиеся какого-то техникума, часть из которых надо будет поселить в нашей комнате. Я отвечал за институтское оборудование, находившееся в комнате, да и перспектива жить с учениками техникума, не привлекала. Поэтому я возразил коменданту в совсем «не парламентских» выражениях, пообещав убить первого же, кто покусится на нашу территорию. Видимо, такую аргументацию мой оппонент счел достаточной и, никаких «подселенцев» не появилось.

На следующие «совхозы» Институт направляли в другую сторону от Москвы – в Озеры. Весной в овощехранилище, перебирать полусгнившие овощи, летом и осенью в отделение совхоза, находившее в деревне Тарбушево, на берегу Оки, пропалывать бесконечные грядки, убирать урожай. В Тарбушево наши работники проживали в удобном вагончике, разделенном маленькой прихожей-кухней на две половины, в каждой из которых были двухэтажные нары, всего шесть или восемь спальных мест. Этот армейский вагончик где-то достал Слава Басов, бывший тогда заместителем директора по хозяйственной части.

На протяжении довольно долгого времени сельхозработы были обязательной частью институтской жизни. Конкретное их содержание зависело, главным образом, от состава бригады. Одни бригады ехали провести время и работали спустя рукава, тратя все силы на различные развлечения. Цель других был заработок, что было гораздо сложнее; нас старались обсчитать, как правило, не платили за последний день или два, говоря: «… не успели рассчитать, приезжайте на следующей неделе».

И в тех и в других бригадах были свои плюсы и минусы. Поздней осенью, в брезентовом штормовом костюме, надетом на телогрейку, мы шли по полю и большими тяжелыми ножами срубали покрытые снегом капустные кочаны. Кстати, эти ножи было очень удобно метать в любые попадавшиеся по пути деревянные постройки (туалеты, старые сараи и тому подобное). Когда подъезжала бортовая машина, начиналось самое интересное: кидание кочанов в кузов с разного расстояния, кто дальше. При этом нужно было вовремя увертываться от неверно брошенных «спортивных снарядов». Машина наполнялась быстро. Брали квитанцию у водителя. Можно было расслабиться, отдохнуть и обсудить результаты «соревнований».

Ждем попутку.

Когда бригада не рвалась заработать, а летом, на прополке это было практически невозможно, большое внимание уделялось ночным кострам, сбору и засолке грибов, купаниям в Оке. Воскресенья были выходными. Можно было съездить куда-нибудь. Однажды я и Миша Жидков (ныне уважаемый Михаил Петрович Жидков, ст. научный сотрудник ИГРАН) ездили в словно вышедший из прошлого чудесный небольшой городок Зарайск. Объективно говоря, наверняка были и конфликты, плохая погода, но все это почему-то забывается. Остается добавить, что трудились в «колхозе» по две недели, и только однажды я попал в смену, которая отработала три недели.

Работа на овощной базе в Москве была куда скучнее. Эти мероприятия проводились по субботам во второй половине зимы и начале весны. Чаще всего сортировали овощи, иногда разгружали вагоны. Подшефная база находилась на современной площади Гагарина, рядом с окружной железной дорогой. В каждом из отделов составляли график работ, по которому сотрудникам помоложе и поздоровее полагалось отработать большее количество дней, чем более солидным или больным. Одно время за этот график отвечал Л. Л. Розанов, очень серьезно относившийся к этому поручению. На базе было грязно. Особенно плохое впечатление производили большие чаны с квашеной капустой, которую месили обутыми в сапоги ногами. У выходивших с базы нередко проверяли сумки, опасаясь за свою продукцию, которая гнила и пропадала и без всякого воровства. Эту базу снесли уже лет двадцать назад, и я о ней совершенно не жалею.