В. П. Учватов В Средней Азии с Н. Ф. Глазовским

Дату своей первой встречи с Никитой я не помню. Вероятно, это был конец 1973, либо начало 1974 года. Людям, которым сейчас за пятьдесят, хорошо известно, насколько 1974 г. был сложным и напряженным для почвенной науки, ибо это был год Х Международного конгресса почвоведов, проходившего в Москве. Вот в такой непростой период в Институте агрохимии и почвоведения АН СССР в лаборатории чл. – корр. АН СССР В. А. Ковды появился прошедший по конкурсу младший научный сотрудник, к.г.-м.н. Н. Ф. Глазовский. Он предложил мне участвовать в экспедиции, маршрут которой должен был охватить огромную территорию Казахстана и Средней Азии. В разговоре выяснилось, что мы оба заканчивали один и тот же геологический факультет, но разные кафедры, знаем одних и тех же преподавателей. Мне стало ясно – это судьба, мы едем. Правда, я тут же выразил сомнение: отпустят ли нас в связи с работами по организации конгресса. Однако у Никиты была определенная уверенность, что экспедиция состоится, поскольку еще в начале 1974 г. он обсуждал с В. А. Ковдой программу и направление своих исследований в лаборатории и, в частности, план полевых работ на год. Экспедицию В. А. Ковда разрешил с одним условием – вернуться в Москву к началу конгресса, т. е. к августу, и подписал приказ об организации отряда, начальником которого был утвержден я.

Сразу же отмечу, что с самой первой встречи с Никитой у меня возникло к нему доброе, хорошее и уважительное отношение, которое за наше, более чем тридцатилетнее, знакомство не менялось, а скорее усиливалось с годами. Он был прост в общении, прекрасно зная свой предмет, умел коротко и емко объяснить не только научную сторону вопроса, но частенько, техническую и бытовую – разумеется, сказывался многолетний опыт экспедиционной работы, где, зачастую, возникали различные экстремальные ситуации.

В то время (70-е годы прошлого столетия, которое сейчас почему-то называют «застойным») снабжение полевых отрядов было просто великолепным. В экспедицию получали прекрасный индийский чай, которого сейчас днем с огнем не сыщешь, и обязательно второго сорта, который был почему-то вкуснее первого, баночный растворимый кофе, деликатесные консервы мясные и рыбные, тушенку говяжью и свиную, сухую копченую колбасу, воблу, сгущенное молоко и т. д. Вопрос с автотранспортом решился быстро и, как нам с Никитой казалось, вполне положительно. Поскольку работы предполагались в зоне песчаных пустынь, нам выделили автомашину ГАЗ-63 – вездеход с двумя ведущими осями. Тот, кто помнит эту машину, знает, что это – высокостоящий грузовой автомобиль, довольно неустойчивый, склонный к опрокидыванию на бок. Водителем оказался юнец, только что устроившийся на экспедиционную автобазу АН СССР Анатолий Баранов. Экспедиция 1974 г. с Н. Ф. Глазовским по маршруту Пущино – Казахстан – Узбекистан – Киргизия и обратно стала для меня хорошей научной и житейской школой и во многом, если не во всем, определила последующие годы моей жизни и работы.

Итак, выехав обеспеченные оборудованием, финансами и продовольствием, мы через день были в Сызрани и далее до Уральска наш небольшой экспедиционный коллектив проехал вполне неплохо: водитель за рулем, я рядом с ним в качестве штурмана (выбирал путь до Уральска), а Никита в кузове машины – занимался расчетами и рисовкой контуров карт, которые были впоследствии опубликованы в его статьях и монографиях. На участке пути Уральск-Актюбинск начались наши злоключения: неожиданно впереди что-то задребезжало, пошел пар, начались какие-то скачки машины. Остановились, начали проверять, в чем же дело. Оказалось, что двигатель нашего грузовика не закреплен болтами и прет вперед. Еще немного и он бы протаранил радиатор и тогда пришел бы конец нашему чудесному путешествию. Бог миловал, и мы встали посреди Актюбинской степи. Дело за малым – надо закрепить двигатель болтами, которые, вероятно, от тряски покинули свои места. Но не тут-то было. В машине не оказалось ни одного болта и гайки. Выяснилось, что вообще никакого крепежа любого размера в машине нет и найти его посреди степи невозможно! Последовало разумное предложение от Никиты – что-то где-то отвернуть, где много болтов. Так и сделали, кое-как закрепили двигатель, по-моему на одном болте и, привязав его капроновыми канатами к раме, потихонечку двинулись к Актюбинску. Думаете куда? Прямо в гараж обкома КПСС, где работал кто-то из выпускников М. А. Глазовской. Далее поехали убежденные, что у нас со всем все в порядке.

Обследовали бассейн р. Эмбы в Актюбинской области, часть Тургайской и Карагандинской областей. Везде это были многокилометровые перегоны и краткие остановки для отбора проб с работой по 12–14 часов в сутки. Следует отметить, что Никита прекрасно знал маршрут и точки отбора, как будто уже бывал там. Я лишь позднее понял, что каждый перегон и каждую остановку для работы он обдумал и просчитал еще в Москве.

Так, с работой и ночными перерывами на 5–7 часов мы добрались до г. Балхаша. Тогда город был оазисом в центре Казахстанской пустыни. Это был город Солнца с хорошими домами, магазинами, с великолепными аллеями, асфальтированными улицами и дорогами, прекрасным снабжением. Закупили продукты и поехали дальше на юг. В километрах 20–30 от Балхаша лопнул баллон правого переднего колеса. Колесо еле сняли, настолько грязь и ржавчина прикипели к металлу. Промучившись 4–6 часов, освободили колесо, заклеили камеру, собрали, накачали, пора ехать, а время – темень жуткая. На стоянку на оз. Балхаш приехали далеко за полночь. Просыпаюсь часов в 5, смотрю: Никита сидит за раскладным столом и работает. Так мы и жили вблизи Балхаша несколько дней: Никита работал под тентом с раннего утра до позднего вечера (даже в самую 40–50 °С жару), я отбирал образцы, ловил рыбу, водитель купался с утра до вечера в озере. От этого времени остался уникальный кадр, вошедший в книгу Е. В. Лобовой и А. В. Хабарова «Почвы СССР», стр. 137. Закончив камеральный период, поехали дальше на юг, оставив это благодатное место.

Проехав дальше, по направлению к столице Казахстана по бездорожью, особых приключений мы не испытали, за исключением одного эпизода. Уже по асфальтированной дороге на пути к Алма-Ате, проезжая по какой-то сырой и заросшей ивняком местности. Мы с Барановым увидели, что дорогу нам перебежал какой-то зверь, похожий на огромную черную или почти черную кошку, вроде пантеры, довольно большую. Мгновенно остановившись, призвали Никиту в свидетели, но уже ничего не увидели – зверь убежал. А Никита сказал, что, судя по описанию, нечто подобное из породы кошачьих водилось раньше в равнинной части предгорий Заилийского Алатау, но сейчас этот зверь полностью истреблен.

Прибыв в столицу, мы направились на высокогорную мерзлотную станцию в окрестностях Алма-Аты, где работали друзья и коллеги Никиты. Подъем от Алма-Аты в гору до этой станции запомнился мне на всю жизнь, и сейчас я его порой с дрожью вспоминаю. Эта дорога шириной чуть более ширины машины, а следовательно, на различных поворотах дороги либо справа, либо слева оказывался обрыв в ущелье, высотой несколько сот метров. Изредка встречались разъезды со встречными машинами. Сколько страху я натерпелся и сейчас не могу передать, не могу того же сказать о Никите.

В один прекрасный момент мы решили направиться на покорение вершины ближайшего горного хребта. Перед выходом Никита обратил внимание на то, что я слишком слабенько одет. Однако я пренебрег его советом, накинул какую-то легкую куртку, и мы двинулись покорять вершину. Сначала все шло великолепно, кругом пологие склоны, но наконец, мы вышли на хребет длиной несколько сот метров. Слева почти отвесный склон, справа – чуть положе, а с каждым метром все холоднее и холоднее. Наконец-то мы взяли вершину, оставили в банке, как положено, свои координаты о покорении вершины, посидели, обозревая горные окрестности, ледники и снежники, и я готов был спускаться вниз, тем более, как мне показалось, именно в этом месте спуск был наиболее удобен. Вдруг Никита заявил, что он продолжит идти по хребту, чтобы выйти на соседний хребет с залегающими на нем ледниками и снежниками, расположенный несколько под углом к нашему, покоренному. Спорить с Никитой и убеждать его, что не стоит этого делать, я не стал. Договорились, что мы встречаемся у подножия хребта при спуске. На этом мы расстались, нарушив элементарный закон техники безопасности: не оставляй товарища одного в маршруте. Мой спуск был достаточно прост и внизу я согрелся и ждал на пологом склоне Никиту, который никак не миновал бы меня в этой точке. Минут через 40–60 появился Никита, страшно расстроенный. Выяснилось, что покоренный нами хребет заканчивается непроходимым склоном-обрывом, и перехода на заснеженный и ледниковый склон просто нет. Поэтому Никите пришлось вернуться, ситуация победила всякие желания. Лишь много лет спустя, когда у нас с Никитой начался другой этап научного взаимодействия, я понял, почему он рвался к этим заснеженным и обледенелым склонам. Он прекрасно знал о работах по изучению химического состава снега, снежников, ледников в различных районах мира, и захороненных в их толщах пылевых атмосферных поступлениях. Именно тогда у него возникла идея изучения атмосферных осадков для оценки состояния окружающей среды различных регионов и индикации антропогенного геохимического воздействия на компоненты ландшафта. Об этом свидетельствует, кстати, статья Никиты с братом Андреем по изучению микроэлементного состава пыли из снежного покрова Заилийского Алатау (1982).

Накануне нашего отъезда из Алма-Аты в сторону озера Иссык-Куль (Киргизия) и далее к Аральскому морю согласно маршруту, разработанному Никитой, он, наконец-то, нашел время встретиться со своими старыми знакомыми и решил переночевать у них. Мы с водителем расположились на стоянке в спальных мешках на раскладушках, а Никита в городе. С той и другой стороны от нашего импровизированного лагеря с шумом несли воды две реки. Вдруг, где-то в середине ночи начались какие-то движения земли, мне показалось, что какая-то из рек несет огромные камни, настолько огромные, что это привело в движение почву, и земля подо мной заколыхалась. Именно так я это все воспринял. Было это все считанные минуты, если не секунды. Я перевернулся на другой бок и продолжил спать. Ранним утром с первым автобусом (городские автобусы ходили до места слияния этих двух рек), когда мы с Барановым преспокойно еще спали, что называется, хоть машину кради, примчался Никита, страшно возбужденный. Оказывается, ночью было землетрясение сколько-то баллов, и в городе в домах оно фиксировалось по движению столов и прочей мебели. Напуганный за нас, ибо мы находились в горной наиболее сейсмоопасной зоне, Никита первым же автобусом приехал к нам проверить наше состояние, очень переживал за нас.

Еще на подъезде к Алма-Ате у нас сел аккумулятор, и по утрам мы с Никитой заряжались тем, что крутили рукоятку, чтобы завести двигатель и двинуться вперед. В Алма-Ате мой друг организовал для нашей машины новейший аккумулятор, который профессионально зарядили в мастерской одного серьезного учреждения и, что называется, подарили нам. Мы двинулись в дальнейший путь в направлении на Фрунзе, оз. Иссык-Куль и обратно Фрунзе, Джамбул вдоль р. Сыр-дарьи к Кзылорде, Аральскому морю и г. Аральск. Сразу же начались приключения. Наш новый, только что из-под пломбы и только что установленный на машину и какое-то время работавший аккумулятор вдруг перестал работать, двигать стартер и заводить двигатель. И вот нам – пассажирам, опять пришлось на каждой остановке, начиная с утра, крутить вместо утренней зарядки рукоятку. Проехав и отработав весь приведенный маршрут, не забыв искупаться в Сыр-дарье, мы добрались до г. Аральска.

С болью смотрели мы на большие и малые суда, стоящие в песке на значительном удалении от берега моря. Из Аральска мы выехали в грустном настроении, хотя чувствовали, что поездка близится к завершению. Вблизи Арала было несколько остановок, на одной из которых Никита сообщил о желании сплавать на своей байдарке к скале Берга, на которой должны быть обозначены отметки уровня Аральского моря. Мои попытки убедить его не плавать, были безуспешны. Он уплыл, а вернулся очень поздно, когда я уже весь издергался. Отметок уровня Арала он не нашел. Слава Богу, что на своей видавшей виды байдарке он добрался до лагеря.

Езда и работа по Большим и Малым Барсукам кажется мне сейчас просто прогулкой по плотным пескам Приаралья. Переехав р. Эмбу у г. Гурьева, мы двинулись по берегу северного Каспия, периодически делая короткие гидрохимические профили от берега моря на север, копая в песке разрезы до грунтовых вод примерно глубиной 2,5–3 м. Узнав, что мы взяли курс на Москву, наш водитель решил показать нам, как надо возвращаться домой, и не успели мы сообразить, что имеется в виду, он разогнал машину и попытался перепрыгнуть через арык. В результате – сломанная рессора, у которой остался целым один нижний лист. Продолжая наш маршрут, в песках мы случайно наткнулись на сгоревший бензовоз на базе как раз автомашины ГАЗ-63, стоявший вдоль дороги. Хотя и с большим трудом, но рессоры с нее мы сняли, чтобы обезопасить наш дальнейший путь.

Наконец, добрались в Пущино до института, разгрузились на складе и тут новая напасть: прибегает начальник снабжения и требует загрузить автомашину фанерными щитами и еще чем-то, чтобы завезти все это в МГУ к предстоящему X конгрессу почвоведов. Как мы ему ни доказывали, что машина в аварийном состоянии и первый же пост ГАИ нас остановит, а водителя серьезно накажут, что нам бы добраться до экспедиционной автобазы, расположенной на въезде в Москву, убедить его не удавалось. Последовали угрозы, что он доложит В. А. Ковде о нашем отказе, что мы срываем конгресс и т. д. Вот здесь я впервые увидел Никиту крайне возмутившимся. Всегда спокойный Никита категорически заявил, что он ничего не повезет и не может подвергать людей смертельной опасности. Помыв машину, они с водителем уехали в Москву, а я, соответственно, домой. Этот инцидент так ничем и не закончился. Если даже начальник снабжения и доложил об этом случае В. А. Ковде, я думаю, что Виктор Абрамович адекватно оценил ситуацию и не стал обострять неприятный вопрос, тем более, что он был абсолютно ясен, а Никита несмотря ни на что вернулся к началу конгресса.

В заключительной части моего очерка о Н. Ф. Глазовском подчеркну, что я был первым соискателем у Никиты. Он был вторым руководителем диссертации (первым был В. А. Ковда). Защита моей кандидатской диссертации состоялась 20 апреля 1981 г., когда Никита был на своем любимом Устюрте, где ни дорог, ни поселков, ни почты, ни связи. По воспоминаниям С. В. Губина, бывшего вместе с ним в тот год в экспедиции, за несколько дней до моей защиты Никита начал «метаться» (термин, который употребил С. В. Губин) в поисках возможности дать телеграмму – отзыв о моей работе в диссертационный совет, где я защищался. Поскольку отделений связи в этом пустынном регионе, разумеется, не было, пришлось Никите, срочно изменив маршрут, ехать за несколько десятков километров в более цивилизованные места. Телеграмма пришла вовремя и была зачитана на заседании Ученого совета.

После ухода Никиты из Пущинского института в МГУ и далее на пост заместителя директора Института географии РАН, наши научные связи трудно было поддерживать. В нашем институте к тому времени появились приборы, определяющие в пробах тяжелые металлы. Поэтому вся работа по изучению биогеохимического круговорота вещества в ландшафтах по программе Н. Ф. Глазовского сосредоточилась на изучении закономерностей миграции тяжелых металлов в природных фоновых ландшафтах и их антропогенных аналогах. Никита был категорически против включения его в соавторы статей, написанных по этой тематике, и никакие мои доводы не могли его переубедить. При подготовке книги «Почвы, биогеохимические циклы и биосфера», посвященной 100-летию со дня рождения В. А. Ковды, где Никита был ответственным редактором, я очень просил, даже требовал, чтобы он был соавтором в статье, изданной в этой книге. Улыбающийся Никита сказал: «Нет, Валера, ты будешь единственным автором».

Последняя встреча и последний разговор с Никитой был как раз на юбилейной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения В. А. Ковды. Здесь удалось хотя бы немного поговорить с Никитой и что-то обсудить. Мария Альфредовна уезжала в Москву вечером, не дождавшись окончания конференции, и я запомнил их в проеме дверей на выходе из Института с приветственно поднятой рукой, как оказалось, прощальной.

Много можно вспоминать о Никите, но ни одного случая, характеризующего его отрицательно, я припомнить не могу. Для меня и моих близких Никита – крупный ученый и организатор науки, понимающий ее проблемы и решающий их в меру своих возможностей с полной отдачей сил, трудяга, честнейший и глубоко порядочный человек, очень приятный в общении, способный понять чужие проблемы и помочь решить их, если это в его силах.

Я рад и счастлив, что мне пришлось знать Никиту и работать с ним – человеком широкой души, бескорыстным во всех вопросах, отзывчивым на боли друзей и всегда готовым прийти на помощь.