А. А. Тишков Первые годы

Мудрый полевик в одной из первых моих экспедиционных поездок поучал меня, салагу: «Не приваривайся к месту. Заболеешь им – и все станет не в радость. Будешь каждую весну страдать, спешить на встречу любой ценой… Все забросишь».

Это предупреждение оказалось и для Миши Глазова, и для меня бесполезным. Валдай стал для нас местом, к которому возвращаешься вновь и вновь.

А начинался Валдай для нас, как ни странно, с заезда в Центрально-лесной заповедник. Был май 1974 г. Миша, Валера Симонов и я на Газ-51 приехали в заповедник к ночи, разбили лагерь прямо в леске среди поселка у пруда. Приготовили кашу, поели и уснули.

Утром я проснулся от тяжести в груди, что-то живое давило, шевелилось, я его скидывал, а оно опять лезло. Когда удалось высвободиться и скинуть агрессора, то оказалось, что это медвежонок, притом весь измазанный нашей кашей. Его собрат, тоже весь в каше лазал по дереву и фыркал на нас. Миша полураздетый стоял рядом и пытался фотографировать. Кстати снимки сохранились и его, и мои. Он даже где-то их показывал и печатал. Медвежата оказались не очень-то и дикими. Это были практически первые «детдомовцы» медвежьего интерната В. С. Пажитнова (см. его книгу воспоминаний «Моя жизнь в лесу и дома» (Тверь, 2008)).

В заповедник мы приехали свататься, предлагать свои услуги. Но получили вежливый «от ворот поворот». Впрочем, лес нам не очень понравился – мелколесье, да еще сырое. Миша сравнивал с Валдаем, который видел в 1973 году, когда ездил туда с М. Вайсфельдом… Мы провели несколько холодных майских дней в заповеднике. Поймав форель в р. Жукопе, проговорив ночь напролет с опальным диссидентом-журналистом, сбежавшим из Москвы в заповедник, мы сорвались внезапно и уже через 7 часов были на р. Валдайке, взяв предварительно ключ от сторожки лесника у сторожа пионерлагеря.

Когда я увидел вдоль боровичской дороги стену ельников и сосняков, когда по левую сторону в полусумраке белой ночи засеребрилось озеро, я понял – это навсегда. Что подумал Миша – не знаю. Но знаю, что только машина остановилась на поляне перед домом, его было не узнать – вокруг было свое.

В первый год в отряд помогать приехали два школьника из 57-й биологической школы. Были они не натуралистами-кружковцами, а вундеркиндами по части международных отношений, языков и математики. Работали неплохо, но и сачковали временами. Мишку это сильно раздражало. Но потом стали приезжать сотрудники лаборатории – Таня Соболева, Наташа Казанская. После летней практики приехали почвоведы с биолого-почвенного факультета, и кто-то с географического факультета МГУ. Наконец, приехал Коля Чернышев, который, собственно, и договаривался о студентах и школьниках.

И началась обычная валдайская стационарная жизнь: ранние подъемы, учеты и съемка показателей на микроклиматической площадке до завтрака, дежурства, готовка пищи, маршруты, разбивка площадок и пр. Дом лесника без электричества, с худой печкой, мышами, местами с сохранившимися обоями мы делили с почвоведами.

Это потом профессор Л. А. Гришина стала практиковать лагерь с несколькими сотрудниками на р. Валдайке сразу за газопроводом. И только на третий год нашего пребывания почвоведы стали снимать под стационар дом в Шуе. А в первое время мы жили вместе, и даже складывался некий творческий союз (мы, например, с Л. А. Гришиной были знакомы еще с Таймырской экспедиции 1970–1972 гг. и на Валдае вместе закладывали образцы чистой целлюлозы для изучения интенсивности деструкции органического вещества). Добрососедству помогал и приехавший со своими помощниками Г. В. Кузнецов из Института эволюционной морфологии и экологии животных.

Замечу, что Институт географии во главе с начальником отряда (в разные годы он назывался Лесным экосистемным, Таежным, Валдайским) повел себя по-хозяйски: в домике лесника, который был, по сути, заброшен, ежегодно грабился местными Робин Гудами-экспроприаторами, мы сделали ремонт, укрепили окна, навесили ставни и металлическую решетку на дверь. В сарае Михаил устроил себе кабинет и лежак, а на пригорке за баней мы разбили палаточный лагерь и полевую кухню. В итоге, если уж не полноправным, то основным хозяином сторожки лесника отряд под предводительством Миши Глазова стал точно.

Конечно, начало деятельности стационара было романтичным и необычайно продуктивным. Естественно, между мной, Мишей и Колей спонтанно распределились роли, области курируемых знаний и направлений работы. Миша, помимо общих организационных дел (все-таки, начальник отряда) сосредоточился на исследованиях почвенных, напочвенных и кроновых беспозвоночных: брал биоценометрические пробы, всех ставил на разборку почвенных монолитов, устраивал ловчие канавки, обкашивал энтомологическим сачком луговины и нижние яруса леса. Не забывал и про птиц, грызунов, копытных, хищных. Но это было второстепенным. Коля, наоборот, привлекал школьников и студентов для работ по позвоночным – мышевидным в лесах, живородящей ящерицы – на болоте. На мне была геоботаника, картографирование пробных площадок, учеты запасов и продукции фитомассы, включая отбор модельных деревьев (последнее было высотой 34 метра!) и исследования сукцессий на хронорядах. К 1978 г. у нас уже были геоботанические карты, описаны катены, профили на трех площадках в ельниках и на двух верховых болотах, схемы сукцессий, сведения о продуктивности основных типов экосистем района исследований.

Понятно, что для всех этих работ требовалось очень много рабочих рук. На Валдайский стационар хлынул поток юных МОИПовцев, ВООПовцев и КЮБЗистов, а также студентов МГУ, МГПИ, Тверского университета. Каждый год их число достигало 10–15 человек. Кроме того, по-прежнему рядом работали коллеги с почвенного и географического факультетов МГУ, ИЭМЭЖа. Наша коммуна пополнилась в эти годы экспедиционным отрядом Алексея Арманда (Т. П. Куприянова, Г. В. Кушнарева, Н. В. Миловидова и О. В. Кайданова). Ботаническими делами занимались Н. С. Казанская и Т. К. Соболева, а также студент-геоботаник А. Макридин. Из студентов-зоологов сравнительно быстро у нас появилась Е. Гуртовая, И. Попов, С. Кручина, А. Войцик, С. Томс, позднее – Д. Замолодчиков, О. Чесных, Е. Чебан, Д. Карелин (все – от Тагира Гильманова с кафедры общей экологии биофака МГУ, который активно взялся с Н. И. Базилевич за модель функционирования ельника) и др. Школьников-помощников было много – и кружковцев, и детей наших коллег.

Мишу любили и поддерживали наши «старики» в лаборатории, а после выступлений на Международном географическом конгрессе, в Иркутске на международной конференции по изучению тайги, на Научном совете по биогеоценологии, в Ботаническом институте, на семинарах ИЭМЭЖа и родного Института, интерес к нашим работам на Валдае быстро возрос. Помимо Ю. А. Исакова нас очень поддерживали А. А. Насимович, С. В. Кириков, К. С. Ходашова, Д. В. Панфилов, О. С. Гребенщиков. Когда в лаборатории появилась Н. И. Базилевич, она просто влюбилась в саму идею Валдайского стационара с его креном в изучение вклада всех групп животных в функционирование и динамику экосистем. И в этом несомненная заслуга Миши. Он сумел увлечь, заинтересовать, убедить. Помню наши экскурсии для участников симпозиума по фитофагам, который мы провели на Валдае. Такого увлеченного доклада о таинствах жизни растительноядных позвоночных и беспозвоночных в таежном лесу, какой сделал Миша, трудно даже представить.

В первое пятилетие у нас сразу все получилось. Срабатывал эффект новизны, когда любая цифра и факт, выявленные оперативно в поле, подстегивали желание узнать что-то еще. Задействованы были все связи и знакомые в биологическом мире: в ЗИНе помогали определить жуков и двукрылых, в ЛАМе у Стаса Разумовского мы собирались для обсуждения результатов исследований сукцессий, сопоставляли «валдайскую сукцессионную схему» с «костромской» (рукопись моей статьи по сукцессиям для сборника 1979 г. он успел посмотреть), на биофаке добывались живоловки для экспериментов, откуда-то добывался сушильный шкаф и т. д. На нас работали и химические лаборатории, и узкие специалисты-систематики. Справочники и определители во множестве стояли на полках в общем доступе. Стационар приобретал вид крепкой полевой лаборатории. Этапом стала подготовка и выпуск первого сборника статей «Организация экосистем ельников южной тайги», 1979. Обложку нарисовал, перевел на пленку и сделал цветоделение М. Никитин по просьбе Миши. В отношении издания я договаривался с типографией Минсельхоза на Большом Харитоньевском, которую мне посоветовал В. С. Залетаев. Собирался сборник быстро и отразил малую часть того, что было уже сделано к 1979 г.

Именно в этот ранний период наши с Мишей старшие дети делали свои первые шаги на Валдае, а наши жены – Оля и Наташа – по праву могут считаться такими же основоположниками исследований на Валдайском стационаре, как и Миша. Благодаря им, здесь не только налаживался быт, но и более размеренным был график работы. Валдай становился реальным домом. Оля сразу же включилась в ритм и тематику стационара, определив свой объект – амфибий и, отчасти, рептилий. Ее модельное болото получило даже название «Ольгино» и под этим именем фигурирует в нескольких публикациях. Наташа, будучи биологом по образованию и медицинским микробиологом по тематике основной работы, также в каждый из многочисленных приездов помогала в исследованиях, а когда встал вопрос о создании национального парка, даже провела серию исследований по санитарно-гигиенической оценке воды озера Ужин. Ася Авилова – жена Коли Чернышева – тоже приезжала на стационар, но чаще ближе к осени, так как летом была занята как преподаватель на студенческой практике.

Первый этап жизни стационара закончился трагедией – гибелью Коли Чернышева в ДТП. Сырой асфальт, свежий гудрон с щебенкой на обочине, короткий водительский опыт Славы Шумихина, который был тогда за рулем, его же усталость после первого в жизни длинного автопробега (более 400 км) от Москвы до Валдая – все это могло повлиять на эту катастрофу – другое исключаю.

С уходом Коли мы потеряли не только друга-коллегу, которых соединял в себе необычайную фундаментальность и любовь к эксперименту одновременно, а также редкое качество в наше время – способность сделать все своими руками. Это благодаря его способностям и труду у нас на второй год на стационаре появился свет, работали холодильник и разные приборы, а оборудованию для учетов беспозвоночных могли бы позавидовать любые биогеоценологические стационары в СССР. Мне часто вспоминаются наши вечера втроем при свете керосинки, когда, наконец-то, затихал «движок». Мы не спорили, не делились просто увиденным за день – мы подмечали новое в результатах, сопоставляли с известным и планировали, как получить дополнительные аргументы, как экспериментально подтвердить догадки. Например, так рождались идеи о цикличности функционирования ельников в зависимости от репродуктивного цикла ели, от весенних засух, от повреждения хвои насекомыми. Именно в этих беседах утвердилась и идея о сопряженности динамических перестроек с сукцессионными изменениями растительности. Уже на следующий день готовились новые методики учетов, новые условия экспериментов, создавались инструменты и оборудование. Все это предварительно обсуждалось вечерами. И было понятно, что Мише это нравилось. Именно так он и представлял в идеале исследовательский процесс.

В 1980-х гг. на стационаре готовились курсовые, дипломные и даже диссертационные работы. Е. Арманд, А. Григорьев, С. Кручина, К. Еськов, И. Попов, А. Войцик, Д. Замолодчиков, Е. Шварц, О. Чесных, Е. Чебан, К. Савов и многие другие вполне самостоятельно, осознанно выбирали направление работы, планировали с нами вместе свои исследования, согласовывали методики, обрастали младшими помощниками и окунались в водоворот стационарной жизни.

Мише нравилось, что запущенный в 1974 г. механизм стационарной жизни, включая традиции, быт, ежегодное финансирование, обеспечение транспортом работает безотказно. К нам приезжали старшие коллеги. Трижды – Н. И. Базилевич, с которой мы полностью отработали продуктивность и геохимию болота и построили его концептуально-балансовую модель. В один из приездов опытом учетов мезомикрофауны поделился с нами Роман Злотин. К. С. Ходашова внимательно посмотрела на все, что делалось нами, съездила в один из маршрутов на дальнее озеро, где мы благополучно засели в болото на целый день, и одобрила работу. Д. В. Панфилова сразу после серьезной болезни и больницы мы привезли на Валдай отдохнуть. Так он стал приезжать ежегодно, включился в работу, проводил учеты насекомых на лугах Усадьевского лога. Но главное – здесь он стал писать свою книгу жизни «Центры эволюции и исторические миграции биоты земного шара». Когда я вместе с Валерой Масляковым готовил ее к изданию после смерти Дмитрия Викторовича, я назвал жанр книги «научным дневником», т. к. автор не успел обобщить написанное, многое осталось в конспектах в формате дневниковых пометок[17]..