В. А. Шупер Юлий Григорьевич Липец (1931–2006)

Экономикогеограф, д.г.н. (1991).

В Институте в 1960–1966, 1980–2006 гг., зав. лабораторией географии мирового развития (1988–2006)

Юлий Григорьевич Липец остался в нашей памяти как прекраснейший человек – добрый, мягкий, абсолютно бескорыстный, всегда стремящийся всем помочь, с невероятной щедростью тративший силы и время на общественные дела. И как выдающийся ученый, чьи идеи не получили еще должного резонанса из-за исключительной скромности Юлия Григорьевича, не позволявшей пропагандировать их с достаточной настойчивостью.

Талант всегда многогранен. Юлий Григорьевич начинал научную деятельность как африканист, его первая книга была посвящена странам Юго-Восточной Африки (1968). После «африканского» периода (работа редактором в Географгизе в 1954–1960 гг., затем в ИГ АН СССР, где в 1963 г. была защищена кандидатская диссертация) Юлий Григорьевич пятнадцать лет проработал в Центральном экономико-математическом институте (ЦЭМИ) АН СССР (1966–1980 гг.), где занимался вопросами системного моделирования, сохранив, впрочем, интерес к Африке до конца жизни. Именно как «модельер», один из создателей первой отечественной модели мировой динамики, своего рода «советский Форрестер», Юлий Григорьевич приобрел заслуженный авторитет в научных кругах. Работа в ЦЭМИ способствовала тому, что он стал одним из первопроходцев количественной и теоретической революций в географии, которые в нашей стране протекали совсем не безболезненно, вызывая существенное противодействие наиболее консервативной (и весьма влиятельной) части научного сообщества. В 1962 г., совместно с Л. И. Василевским, В. М. Гохманом, И. М. Маергойзом и Ю. В. Медведковым, Юлий Григорьевич создал Семинар по новым методам исследований в экономической географии при Отделении экономической географии Московского филиала Географического общества СССР (МФГО). Отметим, что в 60–80-е годы ушедшего столетия жизнь в МФГО била ключом, календарный план заседаний представлял собой огромную простыню, он печатался тиражом более 2 тыс. экз. и рассылался всем московским членам Общества. А «Семинар Гохмана» был одним из самых активных подразделений и проводил заседания 1–2 раза в месяц.

Ю. Г. Липец.

Юлий Григорьевич был причастен к изданию многих прекрасных книг, в т. ч. и переводных, существенно повлиявших на интеллектуальный климат в географии времен количественной и теоретической революций. Он был переводчиком вышедших в издательстве «Прогресс» книг «Методы регионального анализа» У. Изарда (1966) и «Пространственный анализ в экономической географии» П. Хаггета (1968), на которых училось не одно поколение географов. Нельзя не отметить и исключительную преданность Юлия Григорьевича делу научной информации в географии. Выпуск тетради «Теоретические и общие вопросы географии» в реферативном журнале «География» он принял в 1970 г. от уехавшего работать в Женеву Ю. В. Медведкова, и продолжал нести, точнее, волочить эту нелегкую ношу даже после распада системы научно-технической информации в стране, когда все без исключения референты отказались от работы, и Юлию Григорьевичу приходилось самому писать хотя бы краткие рефераты на все реферируемые источники за совершенно ничтожное вознаграждение.

С 1980 г. Юлий Григорьевич работал в ИГ АН СССР, возглавив в 1986 г. одно из подразделений Института после кончины В. М. Гохмана, для которого был правой рукой и надежной опорой. В 1990 г. он защитил докторскую диссертацию. В эти годы Юлий Григорьевич продолжал уделять исключительное внимание теоретическим проблемам географической науки, активно участвуя во всевозможных совещаниях и семинарах, а часто и организуя их. Уже в конце 70-х гг. он деятельно участвовал в установлении первых контактов с философами, которые мы налаживали с целью привлечь их к разработке методологических проблем географии. В 1983 г. он принял активное участие в организации Комитета по методологическим проблемам географии при Президиуме ГО СССР, в который вошли 20 географов и 9 философов, проявлявших интерес к нашей науке. Комитет проводил сессии, посвященные обсуждению определенных проблем методологии географии 1–2 раза в год в различных городах СССР, и закончил свое существование вместе с его распадом – последняя сессия состоялась в 1991 г. в Алуште.

Некоторые принципиально важные теоретические положения были сформулированы Юлием Григорьевичем в докладе на конференции в Обнинске в сентябре 1978 г. В последующие годы они частично воспроизводились в других его публичных выступлениях. В этом докладе он выступил не только как глубокий теоретик, но и как методолог географии: «Единство науки требует преодоления естественной асинхронности развития отдельных отраслей знания; иначе сложившиеся диспропорции могут исказить объективную научную картину реального мира, что неизбежно отразится и на практической деятельности людей. Конкретным примером таких диспропорций служит история изучения проблем взаимодействия природы и общества и экологии человека. Одним из факторов, приведших к отставанию научного знания в экологии, явилось общее отставание научного синтеза и синтезирующих наук. Поэтому, на наш взгляд, полезно попытаться выделить основные, самые общие причины этого отставания на примере одной из синтетических наук. География – одна из древнейших наук такого плана, и не случайно, столь злободневные сейчас экологические проблемы долгое время обсуждались в географических кругах, и был даже выдвинут тезис, что география и есть «экология человека» (Barrows, 1925)»[37].

Далее было выдвинуто очень важное и не получившее должного распространения и развития положение об апориях географии: «Согласно наиболее распространенному мнению, причиной отставания географии был и остается ее характер как описательной науки (по известной дихотомии идеографические – номотетические науки). На наш взгляд, и ранее это деление относилось к методическим особенностям географии; ныне при развитии общей теории систем и широком использовании системной ориентации в географии, создании новых средств сбора, хранения и обработки массовой информации и создания геоинформационных систем, «описание» стало одной из стадий географического анализа и не может претендовать на роль обобщенной характеристики науки или стать серьезной методологической трудностью – «апорией» на пути развития географии. Реальные апории современной географии определяются более глубокими свойствами изучаемых ею явлений и характером самой науки. В первом приближении можно выделить 3 апории: 1) единство географии; 2) хорология, или пространственный анализ, и география; 3) уникальность и типичность в географии»[38].

Не имея возможности донести до читателя мысли Юлия Григорьевича обо всех трех апориях, остановимся хотя бы на последней: «Третья апория связана с географическим преломлением общенаучной проблемы множественности и единичности, которая нашла отражение в дискуссиях о типичности и уникальности объектов, изучаемых в географических науках… Наиболее логичным представляется использование уже сложившегося в методике географии сочетания индивидуального и типологического подходов – анализа тренда и остатков регрессии – на языке математической статистики. Однако проблема осложняется тем, что по мере подъема по ступеням пространственной иерархии число объектов резко сокращается, и на высших ступенях мы приближаемся к единичному объекту: глобальной системе. К такого рода объектам уже не применимы стандартные процедуры научного анализа, и нам приходится действовать односторонне: изучать систему на базе взаимодействия ее составных частей. Поэтому столь ценны для науки первые данные по сравнительной планетологии, однако человечество пока еще остается уникальным объектом изучения и географии и всей науки. В заключение отметим, что в сравнении с апориями в математике и логике апории современной географии, на наш взгляд, связаны, прежде всего, с противоречиями нашего знания, что, возможно, облегчит их преодоление по мере расширения и углубления научного знания в целом»[39].

Ю. Г. Липец и В. А. Пуляркин (справа). Рязань, 2000 г.

«Болевые точки» были не только обозначены с исключительной четкостью. Были предложены многообещающие пути дальнейшего развития, в основе которого должна лежать рефлексия над теоретическими трудностями. Этой рефлексии крайне не хватает и сейчас. По прошествии героической революционной эпохи мы, увы, опять стали сильнее грешить «теоретической беззаботностью» по А. А. Борзову, и расплачиваемся за нее отсутствием заметного прогресса в развитии нашей науки, преобладанием частных результатов, не находящих естественного места в рамках стройных концепций. Отсутствие утопического проекта в современном обществе, стимулирующего стремление к совершенству («перфекционизм» стал словом презрительным), приводит к постыдному измельчанию всей интеллектуальной продукции, будь то литература или искусство, философия или наука, идеология или теология. Мы стремились вышвырнуть утопию вон, поскольку воспринимали ее как надувательство, как средство интеллектуального порабощения тоталитарным режимом. Между тем Ю. Хабермас, которого даже при крайней антипатии нельзя записать в лагерь фундаменталистов, сказал коротко и веско: «Когда высыхают утопические оазисы, ширится пустыня банальности и беспомощности»[40]. В осознании злободневности, по Хабермасу, историческое мышление неразрывно связано с утопическим.

Для Юлия Григорьевича были одинаково характерны и широта исторического мышления, и упорное стремление заглянуть за горизонт. Он пытался осмыслить происходящее именно как область соприкосновения прошлого и будущего и говорил с глубокой озабоченностью о возрастающей нестабильности мировой финансовой системы или о прогрессирующем отставании Черной Африки. Как-то более двадцати лет назад во время одной из прогулок в Сокольниках, которые мы с Юлием Григорьевичем предпринимали время от времени для обсуждения научных проблем, он поставил на обсуждение вопрос о том, почему же все-таки возможна плановая экономика, несмотря на всю ее противоестественность. Нас обоих вдохновлял бытовавший тогда среди американских экономистов афоризм: «Плановая экономика – как говорящая лошадь. Странно, прежде всего, то, что она существует». Именно в причины ее существования мы пытались проникнуть. Безо всякого, впрочем, успеха. Но если я таких отважных попыток никогда больше не предпринимал, то Юлий Григорьевич продолжал работать над этой проблемой в обычной своей спокойной и методичной манере, причем, как выяснилось через много лет, весьма плодотворно.

Результатом его размышлений стало представление о существовании двух равновесных систем цен предложения (СЦП) – низкой и высокой, а также различных вариантов неравновесных систем. Для низкой СЦП характерна низкая стоимость всех ресурсов, включая человеческие, товаров и услуг, для высокой СЦП – наоборот. Именно переход от низкой СЦП к высокой должен привести к переходу от бедности социалистического общества к богатству высокоразвитых стран. «До 1920-х гг. во всех странах мира уровень СЦП характеризовался различными степенями неравновесия. Низкая оплата массовых профессий в промышленности, сельском хозяйстве и на транспорте, а также в сфере услуг была повсеместной и послужила важным обоснованием многих теоретических построений, в частности марксовой теории классовой борьбы. В 1920–1930-х гг. две системы цен предложения с относительным равновесием начали формироваться в глобальном масштабе.

Первая была основана на высоких ценах на труд, товары и услуги – система цен высокого уровня; вторая, соответственно, на низких ценах на труд, товары и услуги – система цен низкого уровня. В 2005 году исполнилось 90 лет со времени зарождения СЦП высокого уровня. В 1913 г. на заводах Г. Форда средняя текучесть рабочей силы составляла 31,9 % в месяц. С 1915 г. был установлен уровень минимальной оплаты труда – 5 долл/день и текучесть снизилась до 1,4 %»[41].

«Очень важно, что формирование высокой СЦП происходило в благоприятной теоретической среде – теории предельной полезности, согласно которой стоимостные и ценовые характеристики присущи в равной мере всему спектру товаров и услуг (включая третичный и четвертичный сектора) и, что особенно существенно, на все природные ресурсы, начиная с земли и воды» – подчеркивал Юлий Григорьевич. В дальнейшем высокая СЦП стала важным фактором формирования «государства всеобщего благосостояния» и ныне присуща всем странам т. н. «золотого миллиарда» или «Первого мира».

«Формирование низкой системы цен предложения, при которой также, впервые в экономической жизни, наблюдалось относительное равновесие между оплатой труда и ценами на основные товары и усЛУГИ, произошло в конце 1920 – начале 1930 гг. в СССР в ходе процессов индустриализации и коллективизации, а также банковской реформы 1930-х гг. Основными условиями ее формирования стали всеобъемлющее планирование хозяйства, монополия внешней торговли и ликвидация частного предпринимательства в промышленности и торговле, неконвертируемость рубля (с конца 1926 г. прекратился обмен червонцев на зарубежную валюту, прежде всего – на немецкие марки) и полностью автономная кредитно-инвестиционная система. При данной системе цены на товары и услуги формировались не децентрализовано, в ходе анализа спроса и принятия корпоративных решений, а центральными органами Госпланом и Госкомцен. Эти цены, при обычном дефиците как товаров, так и услуг и их невысоком качестве (Корнаи, 1990), устанавливались исходя из уровней оплаты труда, даже на импортные товары. Они держались принципиально низкими на «социальные» товары, например, хлеб и коммунальные услуги, включая энергию. Большая часть жилого фонда в городах распределялась бесплатно, равно как и услуги в области образования и здравоохранения. Цены на транспортные услуги и горючее оставались на низких уровнях в течение десятков лет. Так, железнодорожный билет из Москвы в Ленинград 40 лет стоил 10–12 руб., бензин 7,40 коп/литр и т. п., несмотря на рост реальной зарплаты с 50 до 220 р. в месяц»[42].

Переходный период Юлий Григорьевич понимал как переход от СЦП низкого уровня к СЦП высокого уровня. Этот переход еще далек от завершения и в странах – новых членах ЕС. Так, пятикратный разрыв в размерах средней зарплаты между Финляндией и Эстонией (соответственно 2500 и 500 долл.) сочетается с несравненно меньшей разницей в ценах на товары и услуги.

Юлий Григорьевич тщетно пытался донести свои идеи до реформаторов, в т. ч. Е. Т. Гайдара, с которым беседовал лично. Результатом этих контактов стал следующий теоретический вывод: «Наши реформаторы долго спорили, на чем строить. Одни говорили, что надо следовать рецептам Кейнса (совокупные расходы, базовые уравнения и т. д.). Другие, и это победило, – что нужно сделать упор на монетаристской теории, где основное уравнение выражено предложением денежного обмена. Эти оба уравнения конвергируют друг с другом, но не в этом дело. Дело в том, что и кейнсианский рецепт, и фридмановский рецепт работают, как показал не только наш опыт, но и опыт развивающихся стран, в условиях высокой системы цен. Вот там они могут работать, и те и другие рецепты. А в условиях неравновесной системы цен, заниженной оплаты труда, эти базовые положения уравнения кейнсианской и фридмановской теорий работают в крайне извращенном виде»[43]. По мнению Юлия Григорьевича, предварительные, сугубо экспертные оценки позволяют предполагать, что искомые показатели нижнего порога должны лежать в диапазоне 800–900 долл. в месяц по оплате труда. Однако эти показатели требуют корректировки с учетом различий в покупательной способности валют, которые очень заметно проявляются, прежде всего, в странах с низкой и неравновесной СЦП, что особенно четко отражено в подсчетах ВВП по паритетам покупательной способности для Китая, Индии, России и ряда других стран. Для нашей страны моделирование динамики СЦП крайне осложнено глубокой дифференциацией ценового пространства и высокой долей неформальной экономики.

Юлий Григорьевич не жалел сил в попытках разобраться в развитии мирового хозяйства и как исследователь, и как организатор науки. Он опубликовал в соавторстве с В. А. Пуляркиным и С. Б. Шлихтером прекрасное пособие для вузов «География мирового хозяйства» (М.: Владос, 1999). Широта и ответственность темы заставили авторов проявить скромность в выборе жанра, но, будучи написанной весьма доступно, эта очень богатая идеями и фактическими данными книга явно рассчитана не только на студентов. Впрочем, авторы не остановились на достигнутом, и под их общей редакцией вышла коллективная монография «Экономическая география мирового развития. ХХ век» (СПб.: Алетейя, 2003), вероятно, лучшее произведение этого рода за последнее десятилетие. В последние месяцы жизни Юлий Григорьевич напряженно редактировал новый русский перевод классической книги А. Лёша[44], который должен выйти в издательстве «Наука» в наступившем году. Особенно велика роль Юлия Григорьевича как «организатора и вдохновителя» ежегодных конференций экономикогеографов и региональных экономистов, ставших традиционным форумом для обсуждения проблем регионального развития. С 1983 г. эти конференции проходили в качестве сессий Совета АН СССР по региональным системам, которым руководил А. Г. Аганбегян, с 1995 г. эти сессии стала проводить Международная академия регионального развития и сотрудничества, руководимая А. Г. Гранбергом. Ю.Г. до последних дней жизни энергично готовил очередную сессию, посвященную проблеме «Унаследованные территориальные структуры в социально-экономическом развитии», которая, по его замыслам, должна была состояться в Кирове в начале июня 2007 г…

Катастрофическое снижение интеллектуального уровня, равно как и отсутствие вдохновляющего проекта будущего – всего лишь симптомы крайне тяжелой болезни, порожденной глубочайшими трансформационными процессами в современном обществе. И постиндустриальная трансформация, и даже «демографическая революция» – лишь отдельные аспекты этого мощнейшего тектонического сдвига. Подобно сильному землетрясению, уничтожающему целые массивы материальной культуры, этот социальный катаклизм уничтожает исключительно важную часть духовной культуры, а именно рационализм, цитаделью которого остается наука, сама все больше напоминающая тонущий корабль. На смену ученым приходят менеджеры, мышление которых не может не быть примитивным, ибо примитивность – оборотная сторона его эффективности. Менеджер не может мыслить неисчислимыми категориями, он подобен офицеру, ставящему задачу, либо получающему ее. Но офицера естественно видеть во главе роты или дивизии, менеджера – во главе фирмы или корпорации, но не во главе кафедры или лаборатории, университета или НИИ. Между тем организация духовного производства по образу и подобию материального (в смысле материальной заинтересованности) – свершившийся факт, с которым уже давно все смирились.

Вместе с наукой из мира уходит и идеология. Подобно тому, как манипулирование социальными процессами все больше вытесняется манипулированием общественным сознанием, предъявляющим спрос на PR, а не на социальную теорию, всегда отстающую от социальной практики, в международных отношениях идеология оказалось полностью вытесненной геополитикой. Фундаментальные представления о правах человека, политических свободах и демократии оказались низведенными до средства решения сугубо прагматических политических (или даже экономических) задач. Нас действительно ждет новое средневековье, с мобильниками, ноутбуками и еще более современными техническими новинками, распространяющимися со скоростью, о которой еще недавно нельзя было даже мечтать. Ведь идеологический вакуум уже начинают заполнять какие угодно лжеучения и даже самые почтенные мировые религии приобретают претензии, от которых берет оторопь. Яркий тому пример – энергичная борьба высших иерархов РПЦ против преподавания в средней школе научных представлений о происхождении человека и даже «обезьяний процесс», только уже не в 1925 г. в захолустном городишке в Теннесси, а в 2006 г. в блистательном Санкт-Петербурге.

Юлий Григорьевич преданно служил делу разума и просвещения, защищая от наваждений времени, прежде всего, свой собственный ум и в мягкой ненавязчивой форме помогая другим умам. Он мастерски умел слушать всех и всё, никого и ничего не принимая всерьез, если это с очевидностью противоречило доводам Разума. Он часто говорил в частных беседах, что концепция устойчивого развития – это гениальное изобретение чиновников, позволяющее подбирать ключи к любым сейфам с деньгами. Он ни в грош не ставил и отечественные рассуждения об энергетической сверхдержаве, и зарубежные – о газовом шантаже, поскольку смотрел без особого оптимизма как на перспективы отечественного ТЭКа, так и на добросовестность наших западных партнеров. У него в равной степени не вызывали восхищения и уровень исследований в ВШЭ, и уровень подготовки в американских университетах, поскольку и с тем, и с другим он был знаком на собственном опыте. У него был очень широкий и разнородный круг общения, но он никогда не принадлежал ни к каким тусовкам и вряд ли любил само это слово. С его уходом сократилось пространство, освещавшееся «естественным светом разума». Этого света и далее будет становиться все меньше и меньше, и если нам не удастся передать социальную эстафету тем поколениям, которые идут за нами, мир будет все глубже погружаться во тьму.