Антарктическая одиссея

После нашего возвращения с Новой Земли вскоре выяснилось, что П. А. Шумский назначен начальником гляциологического отряда Второй континентальной антарктической экспедиции и хочет взять всех нас троих с собой. К тому времени Первая советская экспедиция уже работала на Антарктическом континенте, среди ее зимовщиков были и сотрудники отдела физической географии Института Л. Д. Долгушин и Ю. М. Модель.

Приобретенный на Новой Земле опыт полевых работ был, конечно, весьма полезен, но антарктическая экспедиция во многом была не похожа на новоземельскую. Хотя научную программу в обоих случаях составлял П. А. Шумский, возможности для ее претворения в жизнь были совершенно различны. Там нас было трое, здесь в гляциологическом отряде – 26 человек; там был узкий пятачок ледника, здесь можно будет посетить даже центральные районы Антарктического материка.

Наступил ноябрь 1956 г. – время отправки в экспедицию. У нас дома собрались сотрудники отдела физической географии Института, старавшиеся излить все тепло своих душ перед долгим расставанием. Мне вручили шуточный «Диплом будущему покорителю ледяных просторов Антарктиды от благодарных современников» с 18 дорогими мне подписями. Впереди предстояла жизнь в течение года на антарктической станции Мирный.

Дома в Мирном были поставлены год назад. Главная улица, конечно, носит имя Ленина. Каждый дом состоит из двух изолированных квартир общей площадью 64 м?. Дома собирают из щитов толщиной 10 см; внутри щита несколько слоев древесно-стружечной плиты, а снаружи они обшиты фанерой. В домах установлены ТЭНы – теплоэлектронагреватели, которые поддерживали внутри дома вполне сносную температуру даже в холодные и ветреные дни антарктической зимы.

В январе 1957 г. дома благодаря таянию освободились от снега, и мы могли обозревать всю жилую часть поселка. Но уже осенью, после первых метелей, все они (кроме стоявших на вершинах близлежащих сопок) были занесены снегом, а впоследствии с каждым годом все больше и больше «увязали» в снегу. Это и погубило центральную часть поселка. Через несколько лет жить в домах практически стало невозможно. Так что нам в этом отношении повезло – наши жилищные условия можно было признать прекрасными.

С приходом «Кооперации», а чуть раньше «Оби» в Мирном появилась масса людей, большая часть которых была занята на разгрузке. Поселок был перенаселен, жили повсюду, где только было возможно. День делился на две равные части: двенадцать часов тяжелой физической работы с грузами и двенадцать часов отдыха, в основном сна. Столовая работала круглосуточно, чему способствовало практически светлое время в течение круглых суток.

В сезонной части Первой советской антарктической экспедиции приняли участие ведущие ученые – географы К. К. Марков, П. А. Шумский и Г. А. Авсюк, именно они сказали свое веское слово при выборе места будущего поселка Мирный. Вместе они летали в находящийся неподалеку оазис Бангера, а затем на обратном пути, возвращаясь по Южному океану на маленьком судне-китобойце, работали над статьей о происхождении оазисов. И Марков, и Шумский обладали непростыми характерами и из-за разногласий по научным вопросам на борту китобойца почти не разговаривали друг с другом. Более покладистый Авсюк не только работал над статьей, но и служил связующим звеном в этой троице: переносил только что написанные страницы от одного соавтора к другому.

В Первой антарктической экспедиции участвовал и Г. Д. Рихтер, он также вложил свою лепту в проблему происхождения оазисов. Вместе с ним приехала в Мирный сотрудница нашего отдела Ляля Николаева, одна из четырех женщин, участвовавших в этой экспедиции. Она задержалась в Мирном на целый месяц, и я, ступив на берег, спешил повидаться с нею. Из дневника: «…середина дня, и в проходной комнате дома, за которой в маленькой комнатушке живет Ляля, спят сейсмологи нашего отряда, работавшие в ночной смене на разгрузке. Я перешагиваю через усталых ребят, один из них просыпается и в беспокойстве говорит мне: «Куда ты? Там женщина». Но я успокаиваю его, объясняя, что это моя хорошая знакомая. Около часа ведем наш разговор, а когда я выхожу, все сейсмологи уже проснулись и провожают меня не скабрезными шутками, а наоборот, глядя с большим уважением».

Зимовка началась, а вместе с ней – заботы и трудности полярной работы и жизни. Гляциологический отряд – самый большой из трех научных отрядов (кроме нас в Мирном работали метеорологический и геофизический отряды). Возглавляемый П. А. Шумским, он получил некоторую самостоятельность: Петр Александрович еще до отъезда, в Москве, добился у начальства права вести широкие полевые исследования, требующие значительных ресурсов экспедиции, а в случае серьезных возражений начальства апеллировать непосредственно в Москву. Но, насколько я помню, подобных коллизий не возникало: начальник экспедиции А. Ф. Трешников хорошо понимал научные задачи отряда и всячески способствовал выполнению наших обширных планов.

Вновь началась наша экспедиционная жизнь, но как она была не похожа на новоземельскую! Мирный был большим поселком – свыше 20 добротных домов. Построенные на почти неподвижном льду, они были быстро занесены снегом, так что зимой мы вели в основном подснежную жизнь. В этой жизни было одно серьезное неудобство: чтобы выйти на улицу, приходилось подниматься по лестнице через люк на крышу, а в ураганные дни это было опасное дело. Крыша совершенно плоская и скользкая, и человека, ступившего на нее из люка, резкие порывы ветра нередко уносили метров на 10–20 и «бросали» на близлежащие твердые сугробы снега. Так что по дороге в столовую мы нередко получали синяки и шишки.

П. А. Шумский поручил мне возглавить небольшую группу физики снега. Помимо меня в нее входили два однофамильца – Виктор Михайлович и Михаил Артемьевич Кузнецовы, оба уже в летах и не раз зимовавшие в Арктике. Снегомерную площадку я оборудовал в 600 м от поселка. Здесь на площади в 5000 м? раз в декаду мы измеряли толщину снежного покрова в 600 точках вдоль четырех натянутых в форме квадрата тросов. Работая обычно вдвоем, мы затрачивали на все измерения три-четыре часа.

С приходом зимы работать вне помещения было очень трудно. Каждый мой поход на снегомерную площадку сопровождался длительными сборами. Нужно было одеться по погоде и продумать до мелочей все, что необходимо взять с собой: если ветер дует со скоростью менее 15 м/с, можно еще делать записи в полевом дневнике, но как только он переваливает этот рубеж да к тому же еще идет снег, – тут уж писать приходится на специальной фанерной дощечке, повешенной на шею.

Зимой на антарктическом прибережье нередко разыгрываются чудовищные метели, когда юго-восточный стоковый ветер дует со скоростью 20–25 м/с при температуре –20 °С. Временами, после периода неопределенной погоды, стоковый ветер сменяется восточным, циклоническим. Температура поднимается до –3, –5 °С, но скорость ветра возрастает до 35–40 м/с, и тогда, находясь на улице, бывает очень трудно дышать. Вдохнуть воздух, стоя лицом к ветру, почти невозможно, а, стоя по ветру, рискуешь не «ухватить» воздух, который улетает вперед, оставляя у лица разреженное пространство.

Стоковые ветры удивительно своенравны. Бывает, что они дуют струями: в то время как один край Мирного закрывает пелена низовой метели, на другом краю поселка ярко светит солнце и воздух спокоен. Но через несколько минут шквал обрушивается на поселок – он оказывается среди бушующего снежного хаоса.

Значительную часть зимнего времени мы проводили в холодной лаборатории, оборудованной под снегом по соседству с жилыми домами. Из дневника: «…обычно здесь царит мороз около –8, –10 °С, так что можно работать даже с тонкими шлифами льда. Но если все рабочие места, а их было четыре, оказываются занятыми, температура ползет вверх и к полудню поднимается до угрожающей: –3 °C. Это уже много, чтобы лед в образцах оставался неизменным. В таких случаях ставим у вытяжной трубы вентилятор, – приходится работать на сквозняке. А по соседству, в снежной нише, Свенельд Евтеев определяет содержание воздуха во льду, растапливая лед в керосине. Время от времени здесь слышатся взрывы, когда отдельные куски льда разрываются под давлением содержащегося в них воздуха».

28 февраля из Мирного отправился главный санно-тракторный поезд для организации станции Восток. Однако он вынужден был остановиться на высоте 3250 м, где была организована временная станция Восток-1. Лишь в конце нашей экспедиции, с приходом лета новый санно-тракторный поезд «передвинул» станцию на запланированное ранее место, и она была открыта 16 декабря 1957 г. на высоте 3490 м. С тех пор эта станция – одна из основных российских антарктических станций, где проводится широкий комплекс наблюдений, а также проводилось многолетнее бурение глубокой скважины, завершенное в 1998 г. почти у подошвы ледникового покрова.

Мое снежное «хозяйство» располагалось на склоне ледникового покрова от Мирного до 50-го километра от берега моря. Склон ледника, медленно повышающийся к югу, здесь уже поднимается почти на 1000 м над ур. моря. Это была начальная, наиболее крутая часть пути санно-тракторных поездов к внутриконтинентальным станциям. Вдоль дороги ориентирами стояли высокие бамбуковые вехи. По 50 вехам, т. е. через каждый километр, мы вели периодические наблюдения: отмечали высоту поверхности и плотность снега, а также особенности снежной поверхности.

Для объезда вех снаряжался тягач с балком, в котором и жила наша походная команда – кроме меня обычно еще 2-3 человека. Каждое такое путешествие занимало около недели и проходило без особых приключений. А вот работы в непосредственной близости к берегу не обходились без треволнений.

Здесь, в 7 км от береговой линии я оборудовал площадку для изучения снежного покрова; мы ее называли «бамбуковой рощей», потому что на площади 50?50 м стояло много бамбуковых вех, по которым регулярно снимали отсчеты. В хорошую погоду путь до «бамбуковой рощи» на легком вездеходе занимал не более часа, и мы проделывали эту операцию не реже раза в месяц. Но однажды такая поездка оказалась на грани риска, так как неожиданно нас настигла «белая мгла». Это явление природы возникает, когда над однородной снежной поверхностью появляются перисто-слоистые облака, которые, опускаясь все ниже, переходят в равномерное покрывало высокослоистых облаков. «Вот тогда-то все вокруг и растворяется в потоке яркого молочного света. И хотя этого света достаточно, чтобы вдеть нитку в иголку, человек чувствует себя так же беспомощно, как в кромешной тьме», – так написал о белой мгле М. А. Кузнецов, который в ту памятную поездку вместе со мной пробивался в Мирный.

Белая мгла возникает потому, что несильно насыщенная влагой облачность в полярных областях слабо поглощает проходящий через нее радиационный поток, который, доходя до поверхности снега, многократно отражается между облаками и снегом. Создаются условия, когда яркость снежной поверхности, атмосферы и облаков воспринимается глазом совершенно одинаково; теряются всякие ориентиры, и окружающая действительность как бы пропадает. Расстояния искажаются, и лежащий на поверхности снега темный предмет кажется далекой горой.

В один из октябрьских дней выезжая на площадку в хорошую погоду, мы заметили некоторые признаки ее ухудшения. Небо постепенно затягивалось перисто-слоистыми облаками, сквозь которые пока просвечивало солнце. Работая на площадке, сквозь шесты «бамбуковой рощи» мы видели, как постепенно исчезает дальний горизонт с полоской открытого моря. А вскоре исчез и привычный, окружающий нас ландшафт. Мы оказались в светящемся ровным молочным светом пространстве. Исчезла поверхность снега, каждое движение давалось с трудом, – шагая, мы все время задевали за ее неровности и не раз летели носом в снег.

Вскоре перисто-слоистая облачность сменилась высокослоистой, которая, наконец, опустилась – пошел снег. Всю сложность своего положения мы поняли уже через несколько минут, когда появился и стал быстро усиливаться ветер. В таком «молоке» передвигаться можно было только по следам. Вездеход медленно тронулся под уклон, но след вскоре исчез – его уже занесло свежим снегом. На всем нашем пути через каждые 200 м стояли высокие бамбуковые рейки, но сейчас их можно было рассмотреть лишь за 10-20 м. Ветровое стекло вездехода было залеплено мокрым снегом – температура повысилась до -3 °С. Пришлось мне вылезти наружу и идти впереди, внимательно глядя под ноги, чтобы по каким-либо мелким штрихам находить остатки следов.

Так мы двигались медленным шагом, а впереди были зона трещин и полоса открытого льда. По льду передвигаться стало еще труднее. Ветер достиг 30 м/с, по-прежнему ничего не было видно, так как неслась уже сплошная пелена мокрого снега. Пришлось привязаться к вездеходу, чтобы ветром меня не унесло за пределы видимости. Сколько раз я падал и ударялся об лед, чуть не попадая под гусеницы вездехода, – не счесть. Одежда промокла насквозь, но в то время я этого не замечал. Мысль работала лишь в одном направлении – найти верную дорогу, обойти опасные трещины. Это было трудное возвращение. На путь в 5 км мы потратили больше шести часов. Временами появлялась мысль остановиться, забиться всем в вездеход и ждать прекращения пурги. Но метр за метром мы продолжали продвигаться. Как выяснилось, это было единственно правильным решением, потому что начавшаяся в тот день метель продолжалась целую неделю.

Для изучения снега приходилось ездить во многие антарктические районы; путешествия на самолете и вездеходе были регулярными даже в разгар зимы. А в конце зимы, когда день стал заметно длиннее, пришло время моих работ на внутриконтинентальных станциях. В один из погожих дней самолет взял курс из Мирного в глубь континента и через три часа совершил посадку на станции Комсомольской. Со мной было два помощника, но оба они поначалу трудно перенесли перепад высот почти в 3000 м. Я же чувствовал себя превосходно, – одевшись в легкую, но очень теплую одежду (ведь на воздухе было около 60 градусов мороза), я ступил на снежную целину и побрел дальше от станционных строений, чтобы начать копать снежный шурф.

Погода была изумительная: дул легкий, почти незаметный ветерок, и из прозрачного голубого неба падали мельчайшие снежные кристаллики, искрящиеся в лучах низкого солнца, медленно движущегося вдоль горизонта. Копать поверхностные слои рыхлого снега отсутствие помощников пока не мешало. Дальше, когда глубина шурфа достигнет и превысит два метра, придется поднимать снег наверх бадьей, и тогда помощь будет необходима. А пока я наслаждался необычными природными условиями, не торопясь откапывая первые дециметры снежной толщи. Незаметно пролетели два часа, солнце скрылось за горизонтом, и сразу стало как-то неуютно и холодно.

Регулярно по воскресеньям – обычным рабочим дням, в Мирном собирался научный семинар нашего отряда. Все были молоды и пытливы, и многим казалось, что выполненные работы уже привели к принципиально новым открытиям. Подобные «открытия» становились все более частыми, и в разговорах нет – нет, да и проскальзывало, что тому или иному сотруднику удалось «сформулировать пару законов». Семинары стали превращаться в дискуссионный клуб, пока как-то утром у умывальника ни появилось такое уведомление:

«Если ты открыл закон, не поднимай шума и не докучай своим открытием соседям. Дай и другим возможность сделать то же, что удалось сделать тебе. Но если желаешь излить свои чувства и оповестить всех о факте открытия немедленно, пройди в лабораторию и ударь деревянным молотком в там-там Научных Открытий (по инвентарной ведомости – таз хозяйственный, оцинкованный). После этого проследуй к умывальнику и в списке поставь против своей фамилии галочку. Оформив открытие, садись и продолжай работу. Может быть, до ужина успеешь открыть еще пару законов.

Мой антарктический диплом.

Примечание. От очередных дежурств по квартире и комнате первооткрыватель закона не освобождается из соображения, что труд, сделав из обезьяны человека, продолжает облагораживать последнего, стирая в нем черты первой».

Семинар вновь вернулся к своим основным задачам: рассказывали о проведенных исследованиях, высказывали новые предположения, строили рабочие гипотезы, которые в последующие дни предстояло проверить. На этих интересных заседаниях родилось много новых идей – о характере движения Антарктического ледникового покрова, о таянии на поверхности снега при температуре до -30 °С, об источниках питания ледникового покрова и много, много других.

Но природа брала свое, зима завершалась, и в декабре пришло время массированных полевых работ. Нас ждал остров Дригальского – одинокий ледниковый купол в 78 км к северу от Мирного. Окруженный со всех сторон отвесным ледяным обрывом, он поднимается более чем на 300 м и представляет собой Антарктиду в миниатюре. Это своеобразная модель ледяного континента, и мы решили детально исследовать ледниковый купол. От вершины до южного края протянулся радиальный профиль с несколькими бамбуковыми вехами, около которых мы совершали посадки на самолете для комплексных гляциологических работ.

«Первыми посадками» назывались приземления самолета на снежной целине вне аэродрома, т. е. в неизвестных местах. За риск, сопровождавший такие посадки, экипажу и находящимся на борту научным сотрудникам полагалась специальная оплата. Место такой посадки определял руководитель данного полета. Для работ на о. Дригальского таким руководителем П. А. Шумский назначил меня. Дождавшись довольно длительного периода хорошей погоды, мы вылетали на остров несколько дней подряд. Пока садились в верхней части купола, где подстилающей поверхностью служил рыхлый, слегка подтаявший снег, все шло благополучно, но вот осталась последняя посадка, в самой нижней части склона, где снега уже не было, а недалеко от поставленной нами вехи просматривалось поле ледниковых трещин. Я указал возможное место посадки, и летчик, сделав два пробных круга, направил машину к поверхности льда. Резко ударившись об лед, самолет покатился вдоль склона, но уклон был достаточно велик, и машину стало разворачивать в сторону трещин. Отчаянно тормозя закрылками (другой возможности уменьшить скорость у самолета на лыжах не было), мы продолжали приближаться к трещинам и остановились всего метрах в десяти от первой из них. Пилот вышел на лед, осмотрел самолет и глухо мне пробасил: «Лучше бы я тебе приплатил, чтобы ты больше не указывал таких мест для первых посадок». К счастью, это была наша последняя точка на о. Дригальского.

Все материалы теперь собраны, и можно в спокойной обстановке моделировать поведение «большой» Антарктиды, глядя на этот маленький ее прообраз.