39
Есенин уехал с «Почём-Солью» в Бухару. Штат нашего друга пополнился ещё одним комическим персонажем — инженером Левой.
Лева на коротеньких кривых ножках, покрыт большой головой с плешью, розовой, как пятка у девушки. Глаза у него грустные, и весь он грустный, как аптечная склянка.
Лева любит поговорить об острых, жирных и сдобных яствах, а у самого катар желудка и ест одни каши, которые сам же варит на маленьком собственном примусе в чистенькой собственной медной кастрюльке.
От Минска и до Читы, от Батума и до Самарканда нет такого местечка, в котором бы у Левы не нашлось родственника.
Этим он и завоевал сердце «Почём-Соли».
Есенин говорит:
— Хороший человек! С ним не пропадёшь — на колу у турка встретит троюродную тётю.
Перед отъездом «Почём-Соль» поставил Леве условие:
— Хочешь в моём штате состоять и в Туркестан ехать — купи себе инженерскую фуражку. Без бархатного околыша какой дурак поверит, что ты политехникум окончил?
Лева скуп до наивности, и такая трата ввергает его в пропасть уныния.
Есенин уговаривает «Почём-Соль»:
— Всё равно никто не поверит…
Лева бурчит:
— Пгистал ко мне с фугажкой, как лавговый лист к заднице…
Есенин поправляет:
— Не лавровый, Лева, а банный — берёзовый…
— Безгазлично… Я ему, дугаку, говогю… Тут фугашка пагшивая, а там тги пуди муки за эти деньги купишь…
«Почём-Соль» сердится:
— Ничего вы не понимаете! Мне для красоты инженер нужен. Чтоб из окошка вагона выглядывал…
— Так ты инженерскую фуражку на проводника и надень.
У «Почём-Соли» скулы бьют чечётку.
Лева безнадёжно машет рукой:
— Чегт с тобой… пойду завтга на Сухагевку…
Денег наскребли Есенину на поездку маловато. Советуемся с Левой — как бы увеличить капитал.
Лева потихоньку от «Почём-Соли» сообщает, что в Бухаре золотые десятирублёвки дороже в три раза.
Есенин даёт ему денег:
— Купи мне.
На другой день вместо десятирублёвок Лева приносит кучу обручальных колец.
Начинаем хохотать.
Кольца все несуразные, огромные — продевай.
Лева резонно успокаивает:
— Не жениться же ты, Сегежка, собигаешься, а пгодавать… говогю, загаботаешь — и загаботаешь…
Возвратясь, смешно мне рассказывал Есенин, как бегал Лева, высунув язык, с этими кольцами по Ташкенту, шнырял по базарам и лавчонкам и как пришлось в конце концов спустить их, понеся потери. Целую неделю Лева был мрачен и, будто колдуя, под нос себе шептал холодными губами:
— Убитки!.. какие убитки…
С дороги я получил от Есенина письмо:
«Милый Толя, привет тебе и целование.
Сейчас сижу в вагоне и ровно третий день смотрю из окна на проклятую Самару и не пойму никак — действительно ли я ощущаю всё это или читаю «Мёртвые души» с «Ревизором». «Почём-Соль» пьян и уверяет своего знакомого, что он написал «Юрия Милославского», что все политические тузы — его приятели, что у него все «курьеры, курьеры, курьеры». Лева сидит хмурый и спрашивает меня чуть ли не по пяти раз в день о том: «съел ли бы я сейчас тарелку борща малороссийского». Мне вспоминается сейчас твоя кислая морда, когда ты говорил о селёдках. Если хочешь представить меня, то съешь кусочек и посмотри на себя в зеркало.
Еду я, конечно, ничего, не без настроения всё-таки, даже рад, что плюнул на эту проклятую Москву. Я сейчас собираю себя и гляжу внутрь. Последнее происшествие меня-таки сильно ошеломило. Больше, конечно, так пить я уже не буду, а сегодня, например, даже совсем отказался, чтоб посмотреть на пьяного «Почём-Соль». Боже мой, какая это гадость, а я, вероятно, ещё хуже бывал.
Климат здесь почему-то в этот год холоднее, чем у нас. Кой-где даже есть ещё снег. Так что голым я пока не хожу и сплю, покрываясь шубой. Провизии здесь, конечно, до того «много», что я невольно спрашиваю в свою очередь Леву: «А ты, Лева, съел бы колбасу?» Вот так сутки, другие, третьи, четвёртые, пятые, шестые едем-едем, а оглянешься в окно — как заколдованное место проклятая Самара.
Вагон, конечно, хороший, но всё-таки жаль, что это не ровное стоячее место. Бурливой голове трудно думается в такой тряске. За поездом у нас опять бежала лошадь (не жеребёнок), но я теперь говорю: «Природа, ты подражаешь Есенину».
Итак, мой друг, часто вспоминаю тебя, нашу милую Эмилию и опять, опять возвращаемся к тому же: «Как ты думаешь, Лева, а что теперь кушает Анатолий?»
В общем, поездка очень славная. Я и всегда говорил себе, что проехаться не мешает, особенно в такое время, когда масло в Москве 16–17, а здесь 25–30.
Это, во-первых, экономно, а во-вторых, но, во-вторых, Ваня (слышу, Лева за стеной посылает «Почём-Соль» к священной матери), это на второе у нас полагается.
Итак, ты видишь — всё это довольно весело и занимательно, так что мне без труда приходится ставить точку, чтоб поскорей отделаться от письма. О, я недаром говорил себе, что с «Почём-Солью» ездить очень весело.
Твой Сергун.
Привет Коненкову, Серёже и Дав. Самойл.
P.S… Прошло ещё четыре дня с тех пор, как я написал тебе письмо, а мы ещё в Самаре. Сегодня с тоски, то есть с радости, вышел на платформу, подхожу к стенной газете и зрю, как самарское Лито кроет имажинистов. Я даже не думал, что мы здесь в такой моде…