22

Но до конца зимы всё-таки крепости своей не отстояли. Пришлось отступить из ванны обратно — в ледяные просторы нашей комнаты.

Стали спать с Есениным вдвоём на одной кровати. Наваливали на себя гору одеял и шуб. По чётным дням я, а по нечётным Есенин первым корчился на ледяной простыне, согревая её дыханием и теплотой тела.

Одна поэтесса просила Есенина помочь устроиться ей на службу. У неё были розовые щёки, круглые бедра и пышные плечи.

Есенин предложил поэтессе жалованье советской машинистки, с тем чтобы она приходила к нам в час ночи, раздевалась, ложилась под одеяло и, согрев постель («пятнадцатиминутная работа!»), вылезала из неё, облекалась в свои одежды и уходила домой.

Дал слово, что во время всей церемонии будем сидеть к ней спинами и носами уткнувшись в рукописи.

Три дня, в точности соблюдая условия, мы ложились в тёплую постель.

На четвёртый день поэтесса ушла от нас, заявив, что не намерена дольше продолжать своей службы. Когда она говорила, голос её прерывался, захлёбывался от возмущения, а гнев расширил зрачки до такой степени, что глаза из небесно-голубых стали чёрными, как пуговицы на лаковых ботинках.

Мы недоумевали:

— В чём дело? Наши спины и наши носы свято блюли условия…

— Именно!.. Но я не нанималась греть простыни у святых…

— А!..

Но было уже поздно: перед моим лбом так громыхнула входная дверь, что все шесть винтов английского замка вылезли из своих нор.