В немецкой колонне

В немецкой колонне

В 21 чае 40 минут 4-я батарея снялась со своих позиций в Миргороде. Меня, как и людей, сидевших по местам в автомобилях, занимала мысль о наших боевых друзьях на берегу речки Мжи.

Фронтовики не строили себе иллюзий относительно обстановки в районе Харькова. Конечно, успех, достигнутый чехословацкими воинами в позиционном бою, не нуждался в комментариях. Но для ведения маневренной обороны, наряду со стойкостью духа, необходимы еще много других предпосылок. Были ли они в тот момент? В условиях отступления чехословацкий батальон, как и всякую иную пехотную часть, когда она имеет дело с танками, ожидают тяжелые испытания, и никто из нас не думал, что встреча у Соколове не последняя.

Общее положение продолжало обостряться. Противник, пользуясь численным превосходством и выгодами оперативного построения, теснил наши войска, настойчиво стремясь к своей цели. Харьковский участок фронта на какое-то время стал главным театром войны. Ожесточенные бои не затихали ни днем, ни ночью. Наши измотанные полки, батальоны и дивизионы отражали непрерывные атаки с фронта, с флангов и тыла, сражались в перевернутых боевых порядках, отрезанные от соседей, в разного рода окружениях и полуокружениях.

11 марта около пятнадцати часов танки противника ворвались по Белгородскому шоссе в Харьков. Оборонявшиеся там батальоны 17-й бригады НКВД начали поспешно отходить[99], запрудили Сумскую и прилегающие к ней улицы. Несколько танков и два бронетранспортера противника выскочили на площадь Дзержинского и открыли огонь.

595-й ИПТАП РГК был спешно снят с позиции на Богодуховском шоссе по личному распоряжению командующего артиллерией Воронежского фронта генерал-лейтенанта артиллерии Баренцева, руководившего обороной, и направлен навстречу противнику[100]. Выдвинувшись к памятнику Шевченко, орудия 4-й батареи открыли огонь по Госпрому и близлежащим зданиям. После того, когда фашистские танки отошли, лейтенант Глотов выбил и автоматчиков[101], 4-я батарея удерживала центр города, площадь Дзержинского до полудня 15-го марта[102]. К тому времени Харьков был окружен со всех сторон.

Поставленный перед свершившимся фактом командир 595-го ИПТАП РГК майор Таран приказал оставить площадь Дзержинского и всем батареям сосредоточиться на юго-западной окраине города в районе пивзавода.

Восемнадцать часов тридцать минут. В служебном помещении, заставленном рядами стульев, собрались командиры батареи[103]. Капитан Громов подал команду для встречи. Командир полка выпрямился, отодвинул лежавшую перед ним карту, вышел из-за стола.

— Вольно... садитесь. Товарищи командиры и политработники... — начал майор Таран своим хрипловатым, необычно глухим голосом. — Фронтовая дисциплина не различает ни лиц, ни рангов... Всякого, кто поступает против интересов службы по слабости духа или неразумию, ждет суровое наказание... пятьсот девяносто пятый ИПТАП РГК во всех обстоятельствах неукоснительно повиновался законам фронтовой дисциплины. Ни одна батарея, ни одно орудие не покинуло поле боя без ведома старших... Так было все годы войны, так будет и впредь. Командующий артиллерией фронта приказал мне удерживать центральную часть Харькова и не отходить без его разрешения... Но, тщательно взвесив мотивы требований командующего, я пришел к выводу, что старший из командиров, а таковым со вчерашнего дня являюсь я, руководящий обороной Харькова, не имеет права не считаться с реальными факторами в данной конкретной обстановке... По состоянию на двадцать четыре часа пятнадцатого марта помимо пятьсот девяносто пятого ИПТАП РГК в городе никого не осталось... Штаб артиллерийской группы обороны района Харькова отошел за Северский Донец, и радиосвязь с ним со вчерашнего дня из-за помех прервана. Последняя дорога, по которой поддерживалось сообщение, перерезана. Противник занял рубеж поселок Южный... Рогань... — Излагая детали обстановки, командир полка отметил, что части противника, блокирующие город, по-видимому, в ближайшие часы уйдут со своих позиций, поскольку сопротивление прекратилось. Затем он охарактеризовал состояние подразделений полка и начал ставить задачи. Управлять полком в прежнем организационном составе майор Таран не находил возможным. Полк расчленяется и должен действовать побатарейно. Командирам батарей предоставлялось право толковать обстановку и принимать решения, исходя из своего понимания воинского долга и присяги. Коснувшись дальнейших задач, командир полка сказал, что внешний фронт окружения отодвинулся, по его мнению, на восток, возможно даже к Северскому Донцу.

Командир полка вполне отдавал себе отчет в том, что говорил, и, глубоко потрясенный случившимся, тем не менее не утратил надежды. Всем, кому удастся выйти из вражеского кольца, он указал сборный пункт — город Купянск[104].

— ...может быть, не увидимся... — продолжал майор Таран. — Я хочу воздать должное мужеству командиров и рядовых пятьсот девяносто пятого ИПТАП РГК... Благодарю вас за службу! Присущий вам дух является залогом того, что личный состав полка в этой чрезвычайной обстановке исполнит свой долг до конца.

Майор Таран умолк, ж в полупустом помещении наступила тяжелая гнетущая тишина. В узкие высокие окна падали лучи заходящего солнца. Командир полка хранил молчание, как будто страшился последствий принятого решения. Молчали и все присутствующие. Снаружи доносились выстрелы танковых орудий. Назойливо дребезжало оконное стекло.

Потом кто-то встал (кто именно — не помню) и обратился к командиру полка, спросив разрешения выйти. Стулья задвигались. Все, кто был в помещении, прощались друг с другом.

Я вышел из калитки. Напротив, под кирпичной стеной пивзавода, стояла в колонне моя батарея — два орудия[105] на крюке у ЗИСов, окрашенных в белый зимний цвет, и два автомобиля — оба трофейные, принадлежавшие взводу управления. Люди понуро сидели по местам, прислушиваясь к выстрелам, которые раздавались все ближе и ближе.

Лейтенант Глотов, нарушив запрет, обрадованно вышел навстречу. Кончились невыносимые десять минут бездействия. Сейчас колонна двинется дальше!

Куда? Я не имел об этом ни малейшего представления, садясь в кабину. За домами громыхнул выстрел один, другой. Немецкие танки приближались со стороны центра города, где совсем недавно занимала ОП 4-я батарея.

Я не мог сосредоточиться и подать команду «Марш!». В юго-западном направлении, куда вела улица, батарею ждало то же, что и позади.

Оба мои орудия не пригодны к стрельбе. Жидкость из противооткатных устройств, продырявленных пулями, под бешеным давлением вытеснена при последних выстрелах в переулке Гиршмана. Ствол второго орудия не накатился и залег на полпути, поравнявшись дульным срезом с торцом люльки. Ручных гранат — ни противотанковых, ни противопехотных — в 4-й батарее не водилось: я не верил в это оружие и во избежание ЧП запретил получать гранаты со складов. В колонне — два ручных пулемета, карабины, автоматы. В баках автомобилей горючего — не более чем на 50 километров.

Водитель старший сержант Божок ерзал на сидении, поворачивая ключ зажигания. Красная лампа кнопки стартера в нижней части щитка приборов вспыхивала и гасла. Над нею за стеклом — шкалы, стрелки, надписи: вассер, оиль, ампер... 4-я батарея пойдет на юг, прямо по улице в сторону деревни Жихорь... Стрельбы там не слышно.

Пролетевшая с шумом и фырканьем болванка положила конец колебаниям. Я сошел на тротуар и передал по колонне решение, принятое командиром полка, назвал сборный пункт и порядок дальнейших действий для 4-й батареи, меры на случай встречи с противником.

Второй трофейный автомобиль занял место в хвосте, и колонна тронулась. Подмораживало.

Не знаю, что заставило меня вылезть в приоткрытую дверцу и оглянуться, но убежден, что это избавило 4-ю батарею и других от неприятностей, а может быть, и гибели. За автомобилем Глотова — он шел замыкающим — ползли полтора десятка тягачей и орудий.

Остановить... немедленно! Я вернулся в хвост колонны и сказал старшему лейтенанту Романову (1-я батарея шла вплотную за автомобилем Глотова), что требую соблюдать дистанцию, либо оставить колонну 4-й батареи: неровен час, выскочит танк, а тут — этакая орава...

Романов не стал спорить. Вышел из машины, спросил о моем намерении. Я избрал юго-западное направление в расчете на беспечность встречных немецких колонн и темноту.

Удивленный Романов некоторое время шел молча за мной, потом попрощался и побрел назад к своим орудиям.

Над пустынными улицами опускались сумерки. Мой автомобиль свернул в переулок, потом в следующий. Новый поворот вывел меня на улицу, посреди которой на удалении прямого выстрела стояли немецкие танки со стволами, развернутыми навстречу. Люди из экипажей сновали вокруг.

Водитель вывернул руль. Автомобиль пересек улицу, миновал угол дома. Подошло одно, потом другое орудие и замыкающий автомобиль.

Первая встреча с противником на пути из окруженного города явилась для людей 4-й батареи как бы предупреждающей и закончилась без стрельбы.

Но здесь, на страницах, посвященных чехословацкому батальону, я не стану рассказывать о приключениях 4-й батареи в ночь после оставления Харькова. Напомню только обстоятельства, предшествовавшие эпизоду, который связан со встречей у Соколове и отражает характер отношений между советскими и чехословацкими воинами.

* * *

...Стрелки показывали два часа ночи. 4-я батарея оставила русло речки и тащится с потушенными фарами по полю, в объезд Безлюдовки. Моя колонна увеличилась за счет орудия 3-й батареи, которое я вынужден был принять, когда обнаружил его в хвосте перед деревней Жихорь.

Люди в кузовах укрылись трофейным имуществом — немецкими плащ-палатками, огромными венгерскими тулупами и одеялами. Орудийные щиты завешены белым тряпьем и вместе со стволами завернуты рваной трофейной маск-сетью. Хотелось придать 76-миллиметровым пушкам хоть какое-то сходство со 105-миллиметровыми немецкими гаубицами.

Вынуты магазины из автоматов. Приняты и другие меры, которые должны исключить всякую возможность произвольной очереди. Люди 4-й батареи достаточно опытны и умеют, в случае необходимости, быстро изготовить к стрельбе свое оружие.

Автомобили ползут по полю вдоль железнодорожной насыпи. Команда из трех человек — уже в который раз — возвращается с одним и тем же известием: насыпь для автомобилей недоступна.

И вот новое сообщение: железнодорожный переезд, на который я возлагал надежды, занимает противник. 4-я батарея, продолжая следовать в восточном направлении, вышла на грейдер. Дорожное полотно подмерзло. Я намеревался продвинуться дальше и после поворота продолжить путь. Автомобиль поднялся на бугор. Внизу — огни... красные, целый ряд. Немецкая колонна! Съехать с дороги!? По сторонам — широкие заснеженные канавы... Повернуть обратно? Водитель притормозил.

— «Валет-сорок один»... Позади свет фар. За нами идут машины... Много, — передал по РБМ лейтенант Глотов из замыкающего автомобиля. — Как понял? Я «Валет-сорок три»... прием.

Водитель волновался и дергал руль, будто хотел замедлить то, что должно произойти. Красные огни впереди вдруг закачались, стали перемещаться. Вспыхнули фары, осветив орудия, тягачи, машины. Немецкая колонна пришла в движение, и 4-я батарея оказалась посредине между дивизионом 105-миллиметровых гаубиц и двумя десятками машин, которые заливали светом бугор позади.

На всех немецких тягачах горели габаритные огни. Время от времени они включали фары, освещая обочины, орудия, машины, окрашенные в белый цвет. В кузове с открытой полостью тента из-под одеял торчали солдатские головы в шапках.

— Товарищ старший лейтенант, немцы тоже ездят на трофеях, — полушепотом произнес сидевший позади ефрейтор Костыренко. — Глядите... перед стопятимиллиметровкой наши ЗИСы...

В хвосте 105-миллиметровое орудие шло без чехла, с оголенным дульным тормозом. Дежурное. Перед ним — две машины без тентов. Костыренко не ошибся. Кабина с прямыми углами, заднее стекло и длинный кузов выдавали нашу марку.

Приоткрыв дверцу, я оглядел шедшие следом мои орудия. Их освещали фары немецких машин, спускавшихся по грейдеру в лощину.

Никто не верил в спасительную силу маскировки. Катастрофа могла разразиться внезапно, при первой же остановке немецкой колонны. 4-й батарее грозила неминуемая гибель.

Как избавиться от наших враждебных попутчиков? Оставить место в чужой колонне, однако, оказалось намного труднее, чем занять его. Как только мой автомобиль сбавлял скорость, разрыв впереди увеличивался, и свет немецких фар в хвосте колонны делался опасно ярким.

4-я батарея миновала один перекресток, потом — еще один. Колонна немецких гаубиц замигала огнями и начала сбавлять ход. Вдоль обочин стояли толстые приземистые ветлы, за ними — черная пустота. Справа — неглубокий кювет, в ряду ветел — разрыв. Шедшее впереди 105-миллиметровое орудие приостановилось, рядом с тягачом появился немец, сверкнул луч фонарика, и орудие двинулось, освободив съезд.

Старший сержант Божок резко переложил руль, задние колеса заскользили. Мой автомобиль, едва не коснувшись 105-миллиметрового орудия, описал поворот и стал удаляться в темноту.

Немецкому командиру полагалось остановиться и подождать, пока пройдет мимо вверенное ему подразделение. Но возбужденный водитель только после третьего напоминания нашел в себе силы нажать тормоз. Я следил в приоткрытую дверцу за движением. Автомобиль Глотова сделал поворот и проследовал мимо, освещенный фарами немецких машин, заполнявших промежуток, оставленный 4-й батареей. Я захлопнул дверцу. Меня более не интересовала немецкая колонна. Прибавив скорость, мой автомобиль вышел вперед. В наушниках послышался шорох, потом — голос лейтенанта Глотова:

— «Валет-сорок четыре»! Что делать? Хочу выразить признательность. У нас не имеется с немцами общих сигналов. Это будет мучить мою воинскую совесть... Я «Валет-сорок три», прием...

Микрофонно-телефонная гарнитура висела у меня снаружи под воротником полушубка на шее. Телефоны глушили на близком расстоянии, я их отворачивал. Услышав, о чем речь, Костыренко недовольно пробормотал:

— И всегда он, лейтенант Глотов, со своими шутками... дойдет и до рукопожатий, когда не переправимся к утру через Донец... плутаем в этой проклятой темноте...

Мой ординарец подсвечивал карту, и по тому, как я обращался с ней, понял, что дело принимает скверный оборот. Я не мог сориентироваться и знал только то, что нахожусь севернее железнодорожной линии. Но этих сведений совершенно недостаточно для подразделения, ускользнувшего из-под вражеского конвоя, которому нужно во что бы то ни стало пересечь железную дорогу и двигаться еще неведомо сколько по территории, занятой немецкими войсками.

Наблюдая за звездами, я определил направление на восток. Движение продолжалось. 4-я батарея вскоре вышла на проселочную дорогу, которая привела к железнодорожному переезду.

Мерцавший в будке стрелочника огонек заставил остановиться. Но я пребывал в неведении не более пяти минут. Посланный к будке Костыренко нашел там своих. Пехотинцы, летчики, артиллеристы у раскаленной печки сушили валенки. По их словам, в селах — названий никто не знал — немцы. Только летчики отвечали определенно — Роганьский аэродром немецкие танкисты захватили вчера утром. Весть о прибытии колонны вызвала в будке радость и замешательство... Люди бросились к автомобилям. Но чем могла помочь ям 4-я батарея?

Кузова перегружены. Младший лейтенант Серебряков вчера на выезд из Харькова принял шесть раненых. В поле за Березовкой подобрали еще четырех...

С размещением удалось покончить. Двенадцать человек заняли места на орудийных лафетах. Но у 4-й батареи были заботы важней этой. Я не мог определить свое местонахождение и после раздумья решил не оставлять дорогу и двигаться дальше на юг.

Прошло еще четверть часа мучительной езды наугад. Водитель испуганно крякнул и затормозил. На обочине маячил силуэт машины. Колонна остановилась.

— ...наша зенитка и два «студебеккера», — сообщил Костыренко. — Никого нет... брошены.

37-миллиметровая зенитная пушка и тягач — «студебеккер» перегородили дорогу. Рядом еще машина. Вокруг разбросаны ящики со снарядами, имущество. В металлическом кузове «студебеккера» — след попадания болванки. В баках — горючее!

Пока водители перекачивали горючее из баков «студебеккера» в тягачи, лейтенант Глотов, уехавший вперед, передал радиограмму:

— «Валет-сорок четыре». Нахожусь на окраине населенного пункта. Жители говорят: немцы прошли вчера. Положение на другом конце села неизвестно... Я «Валет-сорок три», прием!

Автомобиль увеличивал скорость. Я знаю, куда ехать. Деревня называется Терновая. Человек, с которым беседовал Глотов, показал, что вчера, пополудни, на дороге со стороны Безлюдовки началась стрельба. В село вошли немецкие танки и машины, пятнадцать или двадцать. Часть их повернула к мосту через речку Уда, а часть ушла на восток.

Терновая... вот на карте. До Чугуева осталось километров двадцать. Но кто занимает это пространство? Нужно спешить. Чем раньше 4-я батарея придет на берег Северского Донца, тем больше шансов переправиться. А если противник уже вышел к Северскому Донцу? Зенитчиков, несомненно, настигли танки...

Люди подправляют одетые для маскировки трофейные палатки, готовились встретить наступление дня. Я садился в кабину.

— ...вчера, когда стемнело, — продолжал словоохотливый житель, — баба услышала голос... за воротами... на чужом языке. Я позвал соседа... чтобы помочь человеку, а он лопочет что-то, грозит оружием... не подходи, мол... напугал до смерти...

— На чужом языке... значит, немец? — спросил Глотов.

— ...кто его знает... В темноте не разглядеть... может, немец... или, как их называют, мадьяр...

— Любопытно, где же он... ушел?

— Куда ему идти... там и лежит... должно, помер уже... упокой господь его душу.

Посланный для осмотра старший сержант Ибадов вернулся и подтвердил сообщение жителя. Неизвестный в канаве был мертв.

— ...шинель вмерзла, не отдерешь... Ломик нужен, — закончил Ибадов.

Даже появление противника не заставило бы колонну двинуться с места, пока не установлена личность мертвеца. Кто он? Какой части? За документами -умершего вместе с Ибадовым отправились Глотов и Плюхин.

Окоченевшие люди ждали, сидя в кузовах. Сколько будет еще длиться канитель с мертвецом? Ефрейтор Костыренко убежал и тут же вернулся вместе с лейтенантом Глотовым.

— Товарищ старший лейтенант, жив он! — сообщил командир взвода управления. — Начали обрубывать лед... зашевелился. Где наш санинструктор?..

Вмешательство санинструктора Луковникова нисколько не ускорило дело. Немец — без всяких чувств, при последнем издыхании. Луковников не обнаружил ранений на его теле. По-видимому, замерз.

Но переговорить с ним есть возможность? Я готов был отправить санинструктора обратно, когда снова явился. Глотов. Немца освободили наполовину от ледяных пут, но ни одной бумажки при нем не нашли.

Что же, сам он уничтожил свое удостоверение личности или его унесли другие? Если так, то кто именно? Может быть, документы валяются поблизости в кювете?

— ...шарили вокруг, и никаких следов, — заявил лейтенант, — давайте заберем... Черт его знает, вдруг прикинулся... свидетель ведь... оставлять нельзя...

Устроить «свидетеля» оказалось не так-то просто. Мест в кузовах не было.

— Что с фашистом возиться... отправить и все... — предложил кто-то возле второго орудия, когда я в поисках мест осматривал кузов.

Снова голос лейтенанта Глотова.

— Товарищ старший лейтенант, это... чех. Плюхин нашел в кювете автомат, шапку... кокарда квадратная. Я не распознал шинель в темноте... а похожа... без петлиц, как у немцев, — Глотов повернулся и, мигнув фонариком, задержал луч. Разведчики опустили на землю завернутое в плащ-палатку тело.

Чех? Как он очутился здесь, один, в деревне, где прошли немецкие танки?

Был снова призван житель. Уяснив, что и повторный вызов не угрожает его жизни, крестьянин оглядел безучастно лежащего в свете фонарика человека и начал припоминать:

— ...вчера отступали... много... на машинах... наши солдаты шли. В полдень в лесу и за речкой стали стрелять... Что-то загорелось на дороге. Село захватили фашисты с танками. Перед вечером уехали...

Танки ушли, а после кто был в деревне? Пехота? Машины с орудиями? Какие?

— ...когда стемнело, слышал, шли... может, наши, может, фашисты... не скажу... не ручаюсь...

— В каком направлении? Много?

— В сторону Донца... сколько?.. Не знаю. Боязно, в лесу стреляли... То там, то там... небо освещают...

В стороне вспыхнула ракета. Мой собеседник вздрогнул, опустился на корточки.

Он знает одежду у немцев? А людей в шинелях коричневого цвета видел? Вот такого покроя, как эта?

— Нет, не припомню... Такие в Терновую вроде не приходили... — ответил житель и отошел.

Повторное обследование подтвердило уже имеющиеся данные. Это — чех. В кармане обнаружен жетон с номерным знаком. Санинструктор заявил, что пока чех жив, но не известно, сколько еще протянет. Он в бессознательном состоянии, и пытаться говорить с ним бесполезно.

Известие о том, что человек, подобранный в кювете, — воин полковника Свободы, быстро распространилось по колонне.

Нашлось для чеха и место, и теплый тулуп с солдатского плеча. Его догрузили в кузов тягача 2-го орудия. Принесли флягу. Санинструктор пытался оживить беднягу трофейным ромом, но не сумел разжать стиснутых челюстей.

Лейтенант Глотов, фонариком подсвечивавший Луковникову, спрыгнул на землю и объявил во всеуслышание:

— Раз уж он не отдал богу душу тут…в этой ледяной канаве... значит, ждал нас... людей, которые спасут... я лучше знаю чехов, чем Луковников. Выживет, готов держать пари. Товарищ старший лейтенант, мы можем ехать. Разрешите подать команду «По местам»?

4-я батарея миловала крайние жаты и после двинулась в объезд деревни вниз к речке Уда.

Излишне соблюдать осторожность, когда до рассвета осталось не более двух часов. Автомобиль спускался с бугра. Боковые целлулоидные стекла «хорьха» сняты. Это необходимая мера — включать свет рискованно. Мы — слева водитель, справа я — ведем наблюдение. Морозный ветер обжигает лицо, забирается под мех полушубка. Слезятся глаза. Но все это пустяки. Я знаю, где нахожусь, и обретенное вновь ощущение почвы под ногами позволяло в какой-то мере ориентироваться, когда вокруг темнота и мрак. 4-й батарее остался единственный шанс выйти к переправе, и я не хотел потерять его.

Гудят двигатели. Я следил за картой. Избранная для объезда Тернового — села протяженностью в добрых пять километров — луговая дорога схвачена непрочным мартовским льдом. Застрянешь — и не выбраться. Досадно, но делать нечего — топографические карты не содержат сведений по состоянию путей сообщения, вызванном погодными условиями.

Мой автомобиль шел поверку. ЗИСовскне колеса — тяжелее. Тягачи ползут по ступицы в воде, с шумом и треском ломая лед.

Слева, там, где лежит деревня, взвилась ракета. На мгновение стал виден луг — плоская равнина, по краю образовался, заполненный водой и льдами, канал — я полукилометровый отрезок впереди, отделяющий колонну «т зарослей, у подножия холмов.

Головной автомобиль с ходу проскочил барьер, возникший вследствие колебания уровня талых вод. Но для ЗИСов с орудиями нагромождение лада явилось серьезным препятствием. Орудию из 3-й батареи удалось преодолеть барьер только с помощью людей, собранных со всех машин.

Растительность, напоминавшая в свете ракет кустарник, в действительности представляла собой участок леса на склонах бугров по северному берегу реки Уды. Едва заметная дорога петляла среди деревьев. Автомобиль прокладывает колею в рыхлом снегу на просеке, где с прошлого года не ходили, кажется, не только повозки, но и люди.

В лесу — темень. Скользкий наст ломался. Ноги грузнут в снегу. За мной бежит Костыренко, следом еще двое перед радиатором «хоръха» в роли поводырей.

Слева взлетела ракета. Черные косые тени прыгают по снегу, ложатся поперек карты. Костыренко подсвечивает лист фонариком. Уже нет никаких примет дороги.

Положившись на карту, я повернул в поле, и колонна двинулась по снежной целине. Стоп! Железнодорожное полотно. Снова — «Два… три… взяли!» Тягачи один за другим перевалили через насыпь. И вот под колесами грейдер — он не выходил из моей головы ни на мгновение с момента прибытия в Терновое. И не только моей.

Людям в колонне запрещено вступать между собой в разговоры. Запрет необходим для поддержания воинского порядка в условиях обстановки, требовавшей особой осторожности. Но чувства, волновавшие солдатские души, выше рассудка. Как только автомобиль, переехал кювет, все, кто сидел за моей спиной, облегченно, вздохнули.

До Чугуевского моста осталось километров семнадцать. И еще одно дефиле — опасная узость в виде населенного пункта.

Близился рассвет. Первые признаки улучшения видимости я заметил на грейдере. Шуршание колес, тревожившее водителя, вызвано состоянием колеи. Обледенелое полотно было испещрено траками. Многие гусеницы прокатились здесь после захода солнца, может быть, вечером или ночью, потому что дорожное крошево, густо припудрено порошей. Где же танки, отутюжившие зимний ухабистый грейдер?

Представление об этом можно было получить, если обратиться к карте. Я читал все, что нанесено в квадратах, лежавших на пути 4-й батареи, и в воображении рисовался местный ландшафт, высоты и склоны, овраги и ручейки, дорога и населенный пункт.

Танки... либо они ушли к чугуевскому мосту, либо ожидают, остановившись в деревне, поддержку, может быть, ту самую колонну, в составе которой 4-я батарея двигалась в течение семнадцати минут.

— ...там село, — проговорил Костыренко и запнулся, — ... по нашей дороге вроде танки проехали.

За снежным гребнем возвышались крыши хат деревни Покровка. Что же предпринять? Обращаться к жителям? Только время потеряю... И скажет житель лишь то, что мне уже известно... Совсем светло! Обойти Покровку? Справа железная дорога. На другой стороне села заснеженные бугры с крутыми склонами. В лощинах рыхлый снег, под низом вода. Тягачи увязнут, как за Безлюдовкой... Прямо!

В тот ранний час жители Покровки спали. На улице все заиндевело — заборы, деревья, соломенные крыши, даже стены хат. И нигде — ни одного человека!

С треском ломался лед в придорожных лужах. На повороте мой автомобиль заскользил. А когда водитель выровнял руль, я увидел танки. Целая колонна. Стоят впритык один к другому, забрызганные до самых башен желтоватой замерзшей грязью.

Три танкиста в коричневых тулупах глядели, вытаращив глаза. Автомобиль брызнул льдом и пронесся мимо. Черные кресты на башнях мелькали в двух шагах раз за разом, сливаясь в одной полосе с обожженными длинными орудийными стволами.

Улица поднималась в гору. Оглянувшись, я пришел в ужас. Вместо тягача позади катилось непроницаемое серое облако. Темный бесформенный предмет отскочил, кувыркаясь, к танку. В клубах пара явился и пропал белый борт, полуопрокинутое на колесо орудие. В наушниках послышался голос:

— «Валет-сорок четыре»! У них тревога. Сейчас откроют огонь... Если можно, увеличьте скорость! Я замыкаю. Разрешите дать очередь? Я «Валет-сорок три», прием!

Закончив передачу ответа, я снова выглянул в дверцу. ЗИСы на подъеме теряли скорость. Из хат бегут экипажи. Немец карабкался по броне к люку. Над двумя или тремя танками задымили выхлопные трубы. Сверкнуло пламя. Раз, другой. Болванка ударила в мерзлый грунт обочины и улетела в сторону.

За первыми выстрелами последовали другие. Но я уже не видел — ни вспышек, ни танков. Мой автомобиль мчался под уклон. За ним без всякой дистанции — тягач, другой носился выброшенный из колеи вместе с орудием по всей ширине улицы.

— «Валет-сорок четыре»! Ушли, вроде, все. Я на гребне. Два танка выдвинулись... Вдруг подымутся на гребень и начнут щелкать. Жалко, на станинах никто не усидел... Я «Валет-сорок три», прием!

Промелькнуло окно крайней хаты. Дальше дорога открыта. Только справа на карте обозначена лощина. Может быть, я успею проскочить и укроюсь, но остальные!!! 600 шагов заснеженного поля...

Взглянув на меня, старший сержант Божок переложил руль. Автомобиль перескочил кювет, струя колючей крупы ударила в лицо. В снежном вихре позади не разглядеть ни тягачей, ни орудий.

По бугру полз танк. Взметнулся факел выстрела. Танк послал одну болванку, другую, третью, потом ударил осколочными. Снаряды легли за лощиной, рассеяв конусом осколки.

Автомобиль Глотова — я считал его пропащим — в снежном вихре вынырнул вдруг и, сделав немыслимый разворот, затормозил перед орудийным стволом. 4-я батарея достигла склона, не наблюдаемого в танковый перископ.

— «Валет-сорок четыре»... у тягача струится пар... ЗИС второго орудия просел на левый борт... у меня горючего на десять километров. Я «Валет-сорок три», прием!

Эту радиограмму я принял, когда уже был на другой стороне ручья Студенок. Под колесами стелется дорога. Два-три заброшенных домика с зияющими провалами окон торчат за обочиной. Покровский холм остался позади. Остался позади и провал — незамерзающая в морозы предательская колдобина на склоне, едва не затянувшая первый тягач вместе с орудием в глубины земли.

* * *

В утренней дымке показались строения Чугуева. Справа — длинный крутой овраг. Ниже, вдоль дороги, в самом конце спуска — хаты, над трубами вьются дымки. Было восемь часов.

Из зарослей, которые покрывали пространство за обочиной, выбежал солдат, вскинул руку, требуя сбавить ход. К нему присоединился еще один. Пришел лейтенант. Колонна остановилась. Наконец-то я мог позволить людям сойти с мест, снять декорации: камуфлированные палатки и всякий трофейный хлам, выставленный для отвода немецких глаз.

Лейтенант из наблюдательного пункта, расположенного в зарослях, рассказал о положении в районе Чугуева. Двухорудийная батарея пушечного артиллерийского полка, к которой он принадлежал, выдвинута на противотанковые позиции и прикрывала дорогу со стороны Покровки.

Пока продолжался обмен сведениями, лейтенант Глотов, младший лейтенант Серебряков, замполит 3-й батареи политрук Дмитриев успели произвести осмотр своих машин. Неисправность одного из тягачей устранить не удалось, но двигатель еще мог работать.

— ...здесь был представитель штаба артиллерии Воронежского фронта, только уехал... — сообщил лейтенант, — Осматривал наши позиции, приказал направлять к нему всех, кто едет со стороны Харькова...

Лейтенант усадил ко мне в автомобиль проводника, и колонна тронулась. Из-за угла хаты угрожающе глядел ствол 152-миллиметровой пушки-гаубицы. Другое орудие развернуто на противоположной стороне улицы. Рядом — штабеля ящиков со снарядами. У массивных станин притопывали озябшие дежурные номера орудийных расчетов.

Развитие событий, однако, опередило движение моей колонны. Со двора дома, куда указал проводник, вырулил небольшой автомобиль под тентом — «виллис». На командирском сиденье я узнал Прокофьева, моего прежнего командира и сослуживца по 2-й и 5-й батареям 595-го ИПТАП РГК. На радостях мы обнялись. Я доложил о состоянии 4-й батареи, о том, что произошло вчера и сегодня по пути к Чугуеву.

— ...говорите, у вас, кроме этих, есть еще два орудия? — спросил Прокофьев.

Да, те, что повреждены на площади Дзержинского… С ведома командира полка я отправил их сюда в Чугуев.

— Вы уверены... орудия прибыли?

Думаю, да... Дорога до вчерашнего дня была открыта.

— Местонахождение их установлено?

Это нетрудно сделать. Стоит послать человека в условленное место. Наш обычай свят.

— О, не так уж плохо. Пять орудий... Теперь у нас есть основания причислить пятьсот девяносто пятый ИПТАП РГК к списку частей, которые вырвались из окружения, — повеселевший Прокофьев сообщил, что для прикрытия моста через Северский Донец развернуты два артиллерийских полка.

В моей колонне около десяти раненых... Как поступить с ними?

— ...тыловые учреждения на восточном берегу, — продолжал майор Прокофьев. — Я задержу вас недолго... Пойдете на Купянск, передадите по пути раненых. Можете сослаться на меня. Да... принесли первую весть из Харькова, — Прокофьев улыбнулся. На его плечах — новые командирские погоны, только введенные в обиход. Прокофьев был третьим лицом, кого я видел в обнове. — Новые символы службы? Да... нам вернули погоны. Верховный Главнокомандующий определил срок: в течение двух месяцев заменить войскам на фронте знаки различия.

Майор Прокофьев оглядел зорким взглядом мою батарею и принял деловой вид. Он, старший сотрудник оперативного отдела штаба артиллерии Воронежского фронта, сопровождает командующего артиллерией и по его поручению занят в данный момент выяснением участи, которая постигла 595-й ИПТАП РГК.

— ...с четырнадцатого марта командующий артиллерией фронта не получал никаких сведений... считал, полк погиб в окруженном Харькове и очень сожалеет об этом. Ваша батарея пришла... где остальные? — спросил Прокофьев.

Майор Таран решил расчленить полк. 4-я батарея шла своим путем. Что сталось с другими, я не могу сказать.

— Вот что... вы лично доложите командующему. Я представлю вас. Но имейте в виду, генерал-лейтенант артиллерии Баренцев недоволен... Майор Таран израсходовал ресурсы полка до уровня, по мнению штаба артиллерии, совершенно недопустимого для командира ИПТАПовской части. Когда командующий потребовал сменить боевые порядки, Таран ответил, что в баках пусто... Вы знаете об этом?

Да, разумеется. Горючее было израсходовано. Полк маневрировал, беспрерывно менял позиции...

— Этого требовали интересы боя, — ответил Прокофьев, — и обычные правила применения противотанковых частей резерва Главного Командования.

Да, правила... я не собирался возражать. Но штаб артиллерии, выдвигая обвинения против командира полка, не должен заблуждаться... 595-й ИПТАП РГК курсировал туда и сюда не по желанию майора Тарана... Полк выполнял задачи, которые ставились командующим противотанковой группой обороны Харькова.

— И что же? — возразил Прокофьев. — Полк входил в состав группы...

В течение месяца мы испытывали перебои в обеспечении горючим, боеприпасами... Майор Таран, насколько я знаю, доносил... Но обстановка всякий раз заставляла командующего группой, и может быть вполне резонно, пренебрегать тем, что называется, насущными нуждами... В 4-ю батарею, к примеру, горючее было подано в ночь с 14-го на 15-е марта... воентехник Кандалаки нашел случайно десяток бочек в окруженном городе...

— ...мелочи... ответственность за состояние полка лежит на совести командира... Незыблемые законы войны требуют равномерного расхода боевых ресурсов... При нарушении пропорции командир полка обязан принимать решительные меры к восстановлению баланса... — объективность старшего командира не позволяла Прокофьеву принять во внимание аргументы, которые мне представлялись вполне убедительными, — ...баки и все прочее в компетенции командира полка... если он не в состоянии поддерживать боеспособность, то должен обращаться к старшим начальникам, всегда, во всяком случае и когда угодно... но только не в тот момент, когда подана команда «По местам!»...

«Моменты» следовали один за другим. Много дней подряд. В приказаниях, которые получал, к примеру, я, неизменно фигурировали выражения: «срочно», «во что бы то ни стало», «до последнего снаряда»...

— Манера штаба полка формулировать свои распоряжения и реальность... не всегда одно и то же... в Харькове критическая ситуация сложилась пятнадцатого марта, когда немцы прорвались со стороны Белгорода... генерал-лейтенант артиллерии Баренцев решил снять 595-й ИПТАП, известный всем своей доблестью, с Богодуховского шоссе и выдвинуть на северную окраину... С Холодной Горы пять километров вы катили орудия на руках... полк запоздал на целый час... скомпрометировал артиллерию в глазах 17-й бригады НКВД... Возмутительно! Не имея обещанной артиллерийской поддержки, части НКВД, преследуемые танками, начали отходить, факт, предопределивший на тот день судьбу Харькова...

Майора Тарана ждет наказание? Он, Прокофьев, знает об этом?

— Командующий зол... готов был передать дело в трибунал, но старик отходчив... ехали в Чугуев... вспоминал полк, смягчился: дескать, Таран, молодой командир, не имеет должного опыта, а в той обстановке теряли голову и люди покрепче его...

Что все-таки ждет майора Тарана?

— ...дело, думаю, кончится дисциплинарным взысканием... если, конечно, этот Таран не затеряется в лабиринте харьковских улиц и неведомых загородных троп... и если не будет раньше наказан немцами... они, знаете ли, неуступчивы... — Прокофьев взглянул на часы, командующий прилег отдохнуть... подымется минут через тридцать, — майор развернул свою карту. — Сколько вы сейчас готовы выставить орудий на позиции?

В моей колонне огонь могло вести только одно орудие... 3-й батареи... Но расчет не имеет командира.

— А ваши орудия, которые здесь, в Чугуеве?

Одно непригодно, в другом повреждены прицельные приспособления... Но, если нужно, я пошлю за старшим лейтенантом Никитиным и прикажу укомплектовать людьми орудие третьей батареи.

— Нет, не стоит, — ответил Прокофьев. — Подойдет ИПТАПовский полк. Есть еще два дивизиона «катюш»... С десяти часов начинается пристрелка... Так вы говорите, в Покровке два десятка танков?

Да, тридцать восемь минут назад они были там... Один увязался... послал с бугра вдогонку десяток снарядов. Какая обстановка на берегу реки?

— Чугуев эвакуируется. Передний край... по Северскому Донцу... К двадцати двум часам отход должен быть закончен.

Мост цел?

— ...да, взрыв назначен на завтра... если не разбомбят «юнкерсы», — Прокофьев вынул портсигар. Закурили. — Возле третьего тягача, кажется, знакомый. Уж не Дмитриев ли? Как он попал к вам?

Замполит 3-й батареи со своим орудием напугал ночью моего замыкающего... Да и сам едва не погиб. Тащится на расстоянии — ни туда, ни сюда. Лейтенант Глотов вообразил, будто немец следит... Так-то Дмитриев и был включен в состав четвертой батареи.

— Посылайте за вашими орудиями. Я должен убедиться, что они в Чугуеве. Пусть Дмитриев подойдет сюда... отправляйтесь, я подожду.

Когда я вернулся к «виллису», Прокофьев разговаривал с политруком Дмитриевым.

— ...так, значит, вы расстались с полком вчера, в девятнадцать часов возле пивзавода, — спрашивал Прокофьев. — До свидания... — он пожал руку Дмитриеву и обратился ко мне: — Садитесь, поедем. То-то обрадуется Седая Голова[106].

«Виллис» начал разворачиваться. На тротуаре я заметил старшину медицинской службы Луковникова. Санинструктор имел вид человека, явно намеренного сделать срочное сообщение. Прокофьев узнал Луковникова и потребовал остановить автомобиль.

— ...чех пришел в себя, — сообщил старшина, — а после, когда отведал малую толику рома, заговорил... припомнил свою фамилию. — На старом лице санинструктора появилась улыбка: — ...я записал, — и он протянул мне клочок бумаги с надписью — Барат.

* * *

На этом я хочу закончить рассказ о встрече с 1-м отдельным чехословацким батальоном. В масштабе событий того дня бой за Соколова не выходил из ряда обыденного, но в историческом плане появление на советско-германском фронте чехословацкой воинской части знаменовало собой начало нового этапа в отношениях двух славянских стран. Дух чехословацких воинов питала любовь к родине, порабощенной нацистами, и сделалась зародышем истинно воинской дружбы, в последующих боях обретшей силу нерасторжимого братства, узы которого связывают и поныне армии стран Варшавского Договора.

Именно эти чувства удерживали ночью на окраине деревни Терновая лейтенанта Глотова и санинструктора Луковникова — двух военнослужащих, которым обязан чехословацкий воин Барат своим спасением, и заставляли медлить в то время, когда для 4-й батареи была дорога каждая минута и когда никто не знал, что ждет его за следующим поворотом. Впрочем, те, кто поддерживал чехословаков у Соколове, не могли бы поступить иначе.

Подвиг воинов полковника Свободы вписал славную страницу в героическую летопись Великой Отечественной войны. Соколове... Это не только населенный пункт, ко и символ ратного подвига чехословацких воинов. Этот подвиг — в памяти и сердце народов-братьев,

В многотомном советском издании «История второй мировой войны 1939–1945» говорится о тех днях:

«...В составе 25-й гвардейской стрелковой дивизии доблестно сражался 1-й отдельный чехословацкий батальон под командованием полковника Л. Свободы. Особенно ожесточенные бои 8 марта развернулись за поселок Соколов», который обороняла 1-я рота. Против нее противник бросил до 60 танков и мотопехоту. В ходе наступления врагу удалось обойти Соколове, но его защитники продолжали вести бой в окружении. Вечером командир батальона в боевом донесении докладывал командиру 25-й гвардейской стрелковой дивизии: «Бой продолжался в окружении, в церкви и в окопах возле нее. В результате боя враг занял Соколове. Реку Мжу не перешел. Подбито и сожжено 19 танков, 4–6 транспортеров с автоматчиками. Враг потерял убитыми около 300 человек.

В тяжелом неравном бою с гитлеровцами многие защитники Соколове пали смертью храбрых или были ранены. Б числе погибших был и командир роты надпоручик О. Ярош, которому 17 апреля 1943 г. посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Это был первый иностранец, удостоенный столь высокого звания. 84 солдата и офицера чехословацкого батальона за образцовое выполнение воинского долга награждены орденами и медалями СССР. В боях под Соколове кровью скреплена дружба народов Чехословакии с народами Советского Союза»[107].

Вернусь, однако, к Барату. Он плохо помнил то, что происходило после отступления с рубежа речки Мши. Занемог Барат еще раньше. По пути к Северскому Донцу 13-го или 14-го марта чехословацкие подразделения недалеко от села Мохнач обнаружили немецкую танковую колонну, поспешно начали отходить в лес. Барата, раненых и женщину фельдшера, на попечении которых они находились, усадили в повозку. Вскоре лошадь пала. Как попал Барат в деревню Терновую, куда девались раненые, он не припоминал,

На Барата произвели сильное впечатление обстоятельства его возвращения к жизни. Пришлись ему но нраву лица и воинский порядок, принятый у противотанкистов. После выздоровления Барат изъявил желание нестн службу в 4-й батарее и был назначен 7-м номером 2-го орудия. Среднего роста и не отличаясь чрезмерной крепостью телесной, чехословацкий воин проявлял смелость, сноровку и выносливость — качества, которые высоко ценила новая для него среда.

В Купянске подразделения 595-го ИПТАП РГК имели всего несколько дней для приведения себя в порядок. 23-го марта 595-й ИПТАП РГК, частично пополненный, выступил на фронт.

Маневренный период войны закончился, и стороны на обоих берегах Северского Донца перешли к позиционной обороне. 595-й ИПТАП РГК использовался для поддержки частей 48-й гв. СД, малочисленной, ослабленной в предшествующих боях, части которой оборонялись на двадцатикилометровом участке от хутора Троицкий на севере до городка Печенеги на юге.

4-я батарея действовала повзводно. 1-й огневой взвод с открытых позиций на западной окраине села Мартовая прикрывал около двух километров переднего края в промежутке между опорными пунктами, не занятыми пехотой по восточному берегу. 2-й огневой взвод занимал закрытые позиции в селе Артемовка и обеспечивал поддержку 1-го огневого взвода.

В начале апреля немцы начали отводить с переднего края танковые соединения, на смену им пришла 113-я пехотная дивизия[108]. Угроза форсирования реки ослабла. Производилась перегруппировка наших частей и подразделений.

4-я батарея была отведена на закрытые огневые позиции южнее села Артемовка для поддержки пехоты в секторе Печенеги. Огневики и люди взвода управления обслуживали ежедневные стрельбы.

В полосе обороны 113-й стрелковой дивизии немцы не имели дальнобойной артиллерии. Две батареи, 5-я и 4-я, беспрепятственно вели огонь с закрытых позиций, оставаясь недосягаемыми для немецкой дивизионной артиллерии. С мартовских дней в воздухе не показывались и «юнкерсы».

И вдруг — три девятки пикирующих бомбардировщиков. Телефонист передал на огневые позиции сигнал воздушной тревоги. Самолеты пересекли Северский Донец, пролетели над НП, в районе Артемовки разделились на две партии. Восемнадцать «юнкерсов» сохранили прежний курс, девять — повернули на юг.

Минут за двадцать до появления самолетов старший лейтенант Никитин спросил разрешения помыть людей. Для этой цели на позициях использовался блиндаж, под крышей согрели в бочках воду, политрук Кокорин решил побриться.

Весь персонал НП наблюдал за маневром бомбардировщиков. Они развернулись над Артемовкой, прошли дальше и начали пикировать.

Этот налет дорого стоил 4-й батарее. Она потеряла два орудия и тринадцать человек. Был тяжело ранен Александр Григорьевич Кокорин.

При отражении удара «юнкерсов» вместе с другими отличился рядовой Барат. Был представлен к награде. 15 апреля, за два дня до моего отъезда в госпиталь, его служба в 4-й батарее закончилась. Рядовой Барат со знаком артиллериста-противотанкиста на рукаве отбыл в распоряжение чехословацкого командования, оставив у всех нас добрую память.