Предпоследняя ОП

Предпоследняя ОП

Тревожные взмахи сигнальных флажков заставили меня подать команду «Стой!» В чем дело? Васильев не собирался вылезать из кабины. Что с ним? Я подошел.

— Товарищ лейтенант... нужно остановиться.

— По какому случаю?

— ...растянем колонну. Тягачи остановятся... по моим расчетам горючее израсходовано.

Я не имел ни малейшего понятия о том, что происходит. Как поступать огневым взводам, мне лично? Идти дальше на южную окраину Пирятина в район сосредоточения? В баках пусто. И что делать, если не удастся раздобыть горючее?

— ...займем огневые позиции... вот... в саду, — продолжал Васильев, — укроем людей... вдруг «юнкерсы» нападут. — Он спросил водителя: — Дотянет туда... в сад?

Водитель оглядел досыльник, которым взбалтывалось содержимое бака.

— Товарищ лейтенант, так точно...

— Сколько осталось?

— Километров на десять... двадцать.

— Говорите наличие...

— Товарищ лейтенант... кто его знает... на конце палки... не видно... может, литров семь, десять.

— Стой!

Огневые взводы не в состоянии двигаться дальше. Орудия приведены в боевое положение, развернулись под деревьями. Васильев построил людей, нужно объяснить задачу. Что сказать о противнике, своих войсках?

— ...ОП занята затем, чтобы укрыть людей на случай нападения с воздуха и принять меры для продолжения марша в район сосредоточения. Я был в штабе первого дивизиона, его подразделения получили приказание переправиться обратно на восточный берег реки Удай...

Над головами разворачивалась очередная стая «юнкерсов», но, кажется, никто не обращал внимания. «Что творится на белом свете? — читалось в глазах людей. — Куда ты завел нас? Зачем эти переходы с одного места на другое, третье, пятое, десятое, если нет снарядов и горючего? Мы спасаемся от гибели, или идем навстречу ей? И кому это все на руку, нашему командованию или немцам? Где наше начальство? Налеты учащаются, все больше пламени и все меньше смысла!»

Молчал Васильев, молчали огневые взводы.

— По местам, начать занятия!

Наступал жаркий безоблачный день. Половина людей отправлена на поиски продовольствия, снарядов, патронов, горючего. Остальные долбят твердую, глинистую землю.

Васильев ушел к 1-му орудию на дамбе, он намерен перетащить на ОП все, что оставили огневые взводы.

* * *

Расчеты несли службу так же, как месяц назад, когда существовали необходимые для этого предпосылки: боеприпасы, горючее, пища, функционировала система управления и обеспечения, когда боевые задачи имели смысл. Расчеты подчинялись требованиям дисциплины. Усилия их были оправданы вполне очевидными для каждого обстоятельствами и не вызывали сомнений.

Но течение событий вышло из-под контроля. На протяжении многих дней огневые взводы непонятным образом изолированы. Снабжение прекратилось. Контакт с противником потерян. Колонны куда-то идут, подвергаются бомбежкам.

Должностные лица не в состоянии объяснить, что происходит.

Начальники и руководители всех сортов, почти все, убеждены в том, что рядовой состав обязан повиноваться во всякой обстановке. Его принуждает к этому закон, но начальники весьма часто забывают одну важную истину: подчинение базируется на основе признания интересов обеих сторон и общих интересов. Начальник обязан обеспечить определенные предпосылки для службы подчиненных. Нельзя, скажем, принуждать орудийный расчет вести огонь из 107-мм пушки или требовать, чтобы орудие двигалось, если интендант, т. е. тот же начальник — координация его дело — не доставил снаряды для орудия и топливо для тягача.

Это совершенно очевидно, но всякий закон сам по своей сути порождает исключения. В принципе начальник обеспечивает снабжение боеприпасами, горючим и всеми прочими материальными ресурсами войны. Однако в отдельных случаях начальник вправе ожидать, что подчиненные командиры сверх своих должностных обязанностей возьмут на себя функцию самообеспечения, если, разумеется, подчиненные преданы службе в такой же мере, как начальник.

А если нет, если длительное перенапряжение привело людей в состояние крайнего ослабления? И в этом случае начальник не отрекается от своих полномочий, он уверен в собственной правоте, взывает к совести подчиненных и требования свои подкрепляет уже доводами личного характера.

Орудийные номера выражали недовольство неразберихой. Со стороны отдельных лиц подобные проступки замечались и раньше, но не так открыто. По-видимому, предел выдержке близок, а, возможно, уже перейден. Некоторые считают, что отдельные требования воинского порядка следует упразднить, поскольку они представляются бессмысленными на фоне происходящих событий.

Призыв жертвовать жизнью за светлое будущее, по их мнению, не уместен в условиях, когда система управления войсками не обеспечивает их минимумом того, что необходимо для ведения боя, ею самой утвержденному. Она побуждала сражаться, но когда силы воина на исходе, она устранилась, перестала функционировать, она бросает его на произвол судьбы.

Орудийные расчеты обучены правилам поведения на ОП и на марше, им, к примеру, запрещалось оставлять свои места. Между тем десятки тысяч людей идут по обочинам, не утруждая себя солдатскими заботами, останавливаются когда хотят, участия в стрельбе по «юнкерсам» не принимают, обращаются к местным жителям с просьбами, отдыхают у колодцев.

Почему эти люди пользуются преимуществами? Необходимо объяснить орудийным номерам. Молчание начальников, уклончивые ответы подрывают доверие к принципам воинской морали, на которых зиждется сознание долга. Воинская присяга обязательна для всех, власть ее простирается дальше, орудийный помер не должен думать ни о чем другом, кроме интересов службы, когда он поставлен перед выбором.

Люди, бредущие на обочинах, ослаблены, то, что они не осели на тяжком пути отступления в деревне, как делало большинство, говорит в их пользу. Они не выдохлись, теплится в душе надежда, еще способны сражаться. Были, по-видимому, причины, если они отстали от подразделений, может быть, затерялись в хаосе, царящем на дорогах. Они в худшем положении, чем орудийные номера, и нуждаются в сочувствии, но они не пример для орудийных номеров. Желание опуститься до их уровня равнозначно уклонению от службы и наказывается так же, как всякое другое проявление малодушия и низости.

Для таких как Васильев и Зайцев все это само собой разумеется. Уровень физической подготовки командиров выше, чем рядового состава, крепче дух. Они безропотно несут тяготы войны. Но орудийным номерам тонкости военной психологии мало доступны. Рассуждение на эту тему отвлекает ненадолго. После трех-пяти налетов сомнения наступают снова и снова тревожат усталую душу.

Мне жаль орудийных номеров. Но чем я могу помочь им? Сослаться на обстановку? Говорить о том, что слышал от штабных командиров?

Лица, посвященные в замыслы высших командиров, не испытывают ни двойственных чувств, ни угрызений совести. Штабные деятели знали обстановку в обобщенном виде и могли наверняка предсказать ее развитие на ближайшие дни и недели. То, что имело место у села Каплинцы и на всем пути к Пирятину, равно как и то, что происходит в боевых порядках частей, продолжавших сопротивление, по их мнению, не представляет ничего особенного. Издержки очередного этапа войны, может быть, неприятные, но их следует принимать такими, как есть. И сокрушаться незачем.

Подполковник и его спутники держались весьма бодро и уверенно. Па «юнкерсов» реагировали так же, как и все прочие, и не выказывали чрезмерного беспокойства. Ясно, они готовы выполнить свой долг так же, как делали прежде.

Внешний вид, решимость лиц, по-видимому, влекли к ним людей. В толпе я видел немало тех, кто потерял всякий интерес к происходящему. Громадные масштабы событий на фронте в тысячу километров и итоги, обрисованные батальонным комиссаром, заставляли забыть невзгоды, мысль приобщается к пониманию общих усилий. Я чувствовал облегчение. Жертвы 6-й батареи и всех, кто находился в этой бесконечной колонне, не напрасны. Наши войска двигались, следовательно, связывали противника. Впереди — новые испытания, они по плечу лишь тем, кто обладал силой и твердостью убеждений.

Где мои начальники? Я прыгал в пламени с одной машины на другую на протяжении всей улицы и встретил только Зайцева.

Стоит ли говорить огневым взводам?.. Нет... мои сведения нуждаются в санкции старших и едва ли избавят людей от уныния. Орудийные номера должны нести службу, как прежде. То, что происходит на дороге — их не касается. Явится командир батареи, тогда — другое дело, он мой начальник, а пока — продолжать оборудование.

* * *

Во двор вбежал встревоженный Васильев.

— Тягач вдребезги... разорвалась рядом бомба... А люди?

— Остался Орлов и два орудийных номера. На дамбе говорят, что немцы в десяти километрах от Пирятина...

Васильев забрал запасной тягач, уехал. Люди продолжали работу.

Со стороны Киева время от времени подходили машины, оставляя в неподвижном воздухе тучи густой, не оседающей пыли. Кружат стаи «юнкерсов». Один за другим неслись вниз и, сбросив бомбы, взмывали в небо, потом снова возвращались в круг и продолжали свою дьявольскую карусель.

Прибыло 1-е орудие. Что с ним делать? К стрельбе орудие не пригодно. И транспортировать нельзя, если не удастся скрепить жестко ствол с лафетом.

Артмастера ходили вокруг, качая головами. Толстый, негнущийся кусок буксирного троса пружинил, выскальзывал из петли. Очевидно, удержать таким способом полуторатонный ствол невозможно.

— Ставьте стяжки... выбирать зазоры, плотнее охватить ствол, — Васильев снял на ходу снаряжение и направился к колодцу. — Смолин, черпните ведро.

Васильев фыркал, летели брызги. Умылся, присел под кленом.

В огневых взводах — два исправных орудия, три тягача, 28 рядовых и сержантов, девять шрапнелей, непригодных к использованию из-за вмятин на стенках гильз. В баках около 15 литров горючего.