Гибель орудийного расчета

Гибель орудийного расчета

Лейтенант Смольков шагал возле машины взвода управления.

— Товарищ младший лейтенант... все имущество, как было приказано, в кузове, — встретил он командира батареи. — Митрошенко сматывает кабель... должно быть, уже на подходе к позициям.

— Хорошо... сажайте людей, — Варавин захлопнул дверцу. — На ОП!

Машина тронулась. Ветви скользили по кабине, заставляя пригибать головы. Савченко рассказывал людям взвода управления о новой задаче. Их не особенно занимала обстановка.

— Товарищ политрук, Чернигов большой город? Сколько туда километров? Как, будем стоять прямо в городе? — задавали они вопросы.

Машина миновала знакомые завалы, вышла к позициям. Орудия строились в колонну среди воронок и вывороченных вчерашней бомбежкой деревьев. Окопы, красиво облицованные свежими матами, опустели. Старшина, кажется, собрался выдавать обед.

— Сколько вам времени, Политов? — осведомился Варавин. — Пятнадцать минут?.. Не годится... выдавайте, взвод управления заканчивать еду будет в кузове. Товарищ лейтенант, — он обратился ко мне, — движение начать через пятнадцать минут.

Командир батареи не захотел есть на ходу и, как только люди заняли свои места, вернул каптенармусу котелок.

— Ну что ж, все, кажется, готово? Вперед... на Чернигов! — невесело улыбался Варавин.

Машина взвода управления ушла. Следом за нею тронулись орудия.

Наше прибытие в Васильеву Гуту вызвало немало шума. Ватага ребятишек, восторженно крича, бежала, не отставая, до самой речки. Там нас встречал вчерашний дед в полотняной одежде и, приветливо глядя на солдат, указал брод.

За деревней виднелись оборудованные наполовину орудийные окопы. Увядшая маскировка наводила на размышления. 231-й КАП оставлял днепровские берега. Но, может быть, вместо нас придут другие? Днепр — неприступный оборонительный рубеж. Под прикрытием огня и воды пехота избавлялась от угрозы фланговых охватов. Где-то на юге противник форсировал Днепр... Но, по-видимому, положение восстановлено. 231-й КАП не оставил бы свои позиции... что бы ни происходило на севере, в районе Чернигова... Капитан Значенко упоминал ведь еще перед Припятью, что отход является не вынужденным, а преднамеренным. Наше командование преследует вполне определенную цель — занять выгодный для обороны рубеж, остановить и измотать противника...

В Боровиках орудия влились в колонну дивизиона. Тягачи ровно шли по песчаной дороге. Позади клубилась пыль. Сосны, за которыми позавчера нам мерещились парашютисты, мирно раскачивались, роняя на капот коричневые иголки.

Осталась позади Вороховка. Местность вокруг казалась знакомой. Густые девственные леса, песчаные дороги напоминали западное Приднепровье.

Колонна миновала село Козпыта и повернула на север. Ландшафт стал меняться. Лишенная лесов местность убегала перекатами к горизонту. К обочинам подступали неубранные поля.

Замелькали флажки.

— Воздух!

С юго-запада, приближаясь к селу, летели «юнкерсы». Тягачи остановились.

— В укрытие!

Расчеты по заведенному порядку бросились в поле. 1-й и 3-й — вправо, 2-й и 4-й — влево от дороги.

Что касается меня, то я предпочитал не выходить из кабины, полагая, что бежать вместе со всеми неловко с точки зрения моих командирских обязанностей. Да, старший на батарее, занятый собой, не в состоянии присматривать за поведением людей и управлять ими. Он превращался в частное лицо, озабоченное одним стремлением — уйти от опасности. Вполне подходящий повод для пересудов. Любой из младших командиров и даже орудийный номер, всякий, обладающий выдержкой, а таковой всегда сыщется, имел основание рассказывать на досуге о командире, позабывшем от страха свои обязанности.

Нужно сказать, что орудийный номер снисходительно относится к недостаткам характера своего командира. Но он никогда не прощает ему отсутствия хладнокровия в выдержки, как и всякое другое проявление малодушия, хотя бы сам он был последним Трусом. Командир всегда на виду. Его внешность, привычки, поведение запоминаются подчиненным и служат примером — хорошим или дурным.

Старший на батарее, как и некоторые другие категории должностных лиц в артиллерии, в силу особенностей службы лишен выбора. Либо он соблюдает порядок и требует того же от других, невзирая на обстоятельства, либо делает вид, заведомо соглашаясь с тем, что орудийные номера не станут считаться с лицом, убегающим наравне с ними в укрытие.

Это не значит, что старший на батарее обречен. Он вправе заботиться о своей безопасности. Но ему не следует торопиться, забывать о своих обязанностях и о том, что важнейшим аргументом командирского авторитета является его собственное поведение в минуты опасности.

Впрочем, оставаясь в кабине, я рисковал не многим больше орудийных номеров. Артиллерийским командирам небезызвестно значение МОЖ[11]. Вероятность достичь попадания в узкую цель, каковой есть орудие, величина неопределенная, поскольку в лице пилота пикирующего бомбардировщика проявляется действие субъективного фактора.

Существенное значение, имел также опыт. Я видел много случаев, которые опровергают утверждение о том, будто сознательная воля человека определяет его судьбу в бою. Осколок и пуля настигали людей в укрытии, в то время когда другие за бруствером оставались невредимыми. Чем объяснить этот парадокс? Никто не знает. Так стоит ли после этого прятаться?

По этим соображениям, а может быть, и просто так, без всяких соображений, насидел в кабине и наблюдал за «юнкерсами». Они разворачивались, не оставляя никаких сомнений относительно своих намерений.

Слева все орудийные номера залегли. Но на другой стороне оба расчета бежали, удаляясь от дороги. Негде укрыться. Полегшая рожь стелилась, как будто по ней прошелся каток.

Взвыли сирены. Что такое? Расчет 3-го орудия повернул обратно к дороге. Остановить немедленно! В последнее мгновение команда Васильева или «юнкерс», камнем несшийся вниз, прижали людей к земле. Блеснула обшивка крыла, и самолет взмыл в небо. Следом поднялся столб пламени и дыма.

Стало темно. В мою голову больше не проникали звуки. Глыбы земли, поднятые в воздух, падают, словно метеориты. А между двумя воронками лежали, разбросанные взрывами, тела людей. Рожь концентрическими кругами устилала растрескавшуюся обожженную землю.

Кричал, надрываясь, раненый. Один из лежавших зашевелился. Кажется, командир орудия. Привстал, поднес к лицу руки. Признаки жизни подавал еще один из номеров. Прогрохотал новый разрыв и оба скрылись в дыму.

Налет закончился. Поднялись Савченко, Васильев.

— Зовите всех сюда... — кричали они друг другу.

Стали отрывать тела, засыпанные землей. Откуда-то появились носилки. Несколько человек углубляли воронку. Командир 3-го орудия поводил налитыми кровью глазами.

— Почему не выполнил команду? — спрашивал Васильев.

— Я хотел остановить расчет...

— Зачем повернул к дороге?

— Обогнать... побежал за ними...

Разве сержант не видел входивший в пике самолет?

— Я кричал орудийным номерам... они, как ошалелые... — и сержант заплакал.

— Ну, ну... успокойтесь... конечно, виноват... нужно действовать решительно... вы... командир, твердо запомните, — успокаивал Савченко сержанта.

Тягач 2-го орудия получил повреждения и двигаться не мог. Ремонт требовал нескольких часов. В полусотне шагов горит машина.

Беда с ранеными! Шесть человек. Три орудийных номера и три чьих-то, из горевших машин. Все в тяжелом состоянии. Санинструктор перевязал наскоро. Куда их грузить?

Прицеп на ходу качался. Стоны раненых не затихали. Санинструктор карабкался по ящикам от одного к другому.

Что делать?.. Полковая санчасть, по-видимому, ушла вместе с тылами. На попутные рассчитывать не приходилось. Неужели тащить их в Чернигов?

И ко всему еще — больной! Вчера один из номеров, кавказец, солдат, за которым не водилось никаких замечаний, съел вместе с медом и воск. На это не обратили внимания, некоторые даже посмеивались. К ночи ему стало плохо. Санинструктор обещал помочь. Теперь же обнаружилось, что он не в состоянии облегчить страданий бедняги. Живот страшно вздулся, орудийный номер извивался в судорогах, умоляя о помощи.

Много хлопот и со 2-м орудием, которое осталось без тягача. Перед селом Ведильцы на прицепе, за которым оно буксировалось, обломалось сцепное устройство.

Огневые взводы остановились. Раненые не умолкали. Оставить орудие на дороге до прихода тягача, а если он задержится?

Подошел санинструктор. Один из раненых скончался. Нужно передать остальных в санбат, но где он?

— Товарищ лейтенант, скоро поедем? Воды нет... просят пить...

— А НЗ? — спросил санинструктора Савченко.

— Выпили, товарищ политрук, все, что было... в расчетах ни капли...

— Ну найдите хоть сколько-нибудь... так надрываются, — сказал санинструктору Васильев. — Не может быть, чтобы ни у одного не осталось... Немедленно достаньте воды! Марш!

Принесли фляжку. Санинструктор полез на прицеп.

Артмастера с помощью орудийных номеров заводили за траверзу трос. Никак не удавалось приладить шкворную лапу передка, чтобы сцепить его с прицепом.

Мимо двигались чьи-то орудия. Впереди, в километре, лежал перекресток. С юга подтягивалась одна колонна, с востока — другая.

В небе слышится гул. «Юнкерсы». Началась бомбежка. Грохот разрывов удалялся и опять приближался. «Юнкерсы» бомбили перекресток.

— В укрытие!

Раненые заволновались. Чтобы успокоить их, команда была отставлена. Расчеты вернулись к орудиям.

— Задержка избавила, кажется, нас от бомбежки? — говорил Савченко, глядя на разрывы, вздымавшие невдалеке землю.

— Вроде, — отвечал Васильев. — Сейчас избавила, а тогда, перед Чернобылем, подвела... Помните «замедленную бомбу»?

Сцепку, наконец, удалось закончить. Огневые взводы тронулись. За перекрестком лежал лес. На опушке — несколько машин, вроде санитарные.

— Останавливайте, нужно передать раненых, — Савченко поднялся в кабину.

Тягач съехал с дороги, машины, оказалось, разбиты. Под деревьями в ряд лежали раненые, возле них хлопотали сестры и врачи.

Старший, военврач 2-го ранга, пожилой человек в очках, отказался принять раненых.

— Не могу... поймите... не знаю, что делать со своими... Нужно оперировать... ждем... обещали прислать транспорт... а вы едете, по-видимому, в Чернигов? Там сдадите, — ответил он, не прерывая перевязку.

После долгих уговоров Савченко одного из врачей привел к прицепу. Вопрос решился. Но больного врач не принял.

— Вот лекарство, попытайтесь заставить принять, — заявил врач, глядя строго на санинструктора.