Гибель «Челюскина»[9]

Гибель «Челюскина»[9]

10 февраля с утра подул свирепый северо-восточный ветер. Он поднимал тучи мелкого снега. К полудню ветер достиг штормовой силы. Пурга. В нескольких шагах ничего не видно…

Вдруг я услышал легкие удары по корпусу парохода. У нас уже были сжатия, и мы привыкли к таким ударам. Это двигался лед. Я вышел из каюты.

С капитанского мостика было видно, что в полутораста метрах возникла ледяная гряда, достигающая пятнадцати-восемнадцати метров вышины. Эта чудовищная громадина двигалась на пароход.

Шмидт распорядился начать выгрузку на лед продуктов, теплой одежды, палаток и остального снаряжения. Все это было заранее приготовлено на палубе парохода. Коллектив был разбит на группы, на бригады: каждый из нас знал, что ему надо делать.

Началось сжатие. Сперва – редкие, одиночные удары, как будто винтовочные выстрелы. Но затем послышалась такая канонада, что казалось, будто огонь ведут десятки станковых пулеметов… Под давлением льда трещали стенки судна. Вылетали заклепки – настолько сильное было сжатие. Это продолжалось не больше пятнадцати-двадцати минут.

Страшный удар потряс пароход: под водой пробило борт. Одна льдина влезла в первый и второй трюмы, другая – в машинное отделение. Она уперлась углом в котел, сдвинула его с места и порвала паропровод. Остановились пародинамо и другие агрегаты. Срочно запустили аварийную динамо, чтобы дать свет в трюм для разгрузки.

Под новым напором льда лопнула надводная часть кормы; образовалась брешь шириной в полтора и длиной в пять-шесть метров. Из кают команды посыпались разные предметы, чемоданы, обувь….

Стало ясно, что «Челюскину» спасения нет, корабль погибает. Все силы были брошены на выгрузку.

Минут за десять до катастрофы спасли самолет.

«Челюскин» погружался в воду носом, корма поднималась все выше, обнажая винт. Самолет находился на носу, и наш «Ш-2» сняли буквально на руках.

Раздалась команда:

– Все за борт, на лед!

В кормовой части стояли Воронин и Шмидт, наблюдая, все ли спрыгнули за борт. Позади их остановился Борис Могилевич – наш завхоз. С трубкой во рту он спокойно выжидал. Ни капитан, ни Шмидт не заметили его и в самый последний момент спрыгнули на лед.

Внезапно расстояние между кормой и льдом стало увеличиваться.

– Прыгай скорей, Борис! Будет поздно! – крикнули со льда Могилевичу, но он замедлил, подумал и, вместо того чтобы прыгнуть вперед, отскочил назад…

Видимо, его подвели сапоги, скользнувшие по обледенелой и накрененной палубе. В этот момент сорвались с мест бочки, бревна, ящики. Они покатились по судну, сбили с ног Могилевича и увлекли его за собой… Больше мы не видели нашего славного и смелого товарища Бориса.

«Челюскин» скрылся под водой. Сделали перекличку: все ли налицо? Не оказалось одного Бориса Могилевича.

Только одну жертву мы отдали грозному Чукотскому морю. На льду осталось сто четыре человека. Мы постарались уберечь весь наш коллектив от опасности. Мы знали, что Родина не оставит нас.

Люди быстро ставили палатки, разбирали теплую одежду, спальные мешки, готовились к первой ночевке на льду.

Трудно было ставить палатки в темноте, в пурге. Некоторые товарищи промокли, вытаскивая из воды разное снаряжение и материалы.

Кое-как переночевали, а утром стали строить лагерь на пловучих льдах. Оборудовали палатки. В палатку для наблюдения за движением льдов (она была поставлена еще до гибели парохода) поместили женщин и детей. Мы хорошо ее отеплили, чтобы там можно было переодевать и купать ребятишек – Аллу и Карину, родившуюся за несколько месяцев до гибели корабля.

Три дня вылавливали доски и бревна из полыньи, в которой исчез «Челюскин». У нас на пароходе имелись материалы для постройки двух домов на острове Врангеля.

Когда пароход затонул, большая часть этих материалов всплыла. Мы выловили их и построили барак, в котором поместили всех женщин с детьми, а также больных и слабых. В бараке устроили две печки из бензиновых бочек. В общем, это был настоящий дом, с той лишь разницей, что стоял он не на земле, а на пловучей льдине.

Зажили мы обычной жизнью, продолжали научные занятия и работы. Организовали кружок по изучению диалектического материализма; это были самые лучшие часы, когда мы отдыхали и учились.

Огромной радостью была для нас радиограмма из Москвы, принятая Кренкелем:

«Шлем героям-челюскинцам горячий большевистский привет. С восхищением следим за вашей героической борьбой со стихией и принимаем все меры к оказанию вам помощи. Уверены в благополучном исходе вашей славной экспедиции и в том, что в историю борьбы за Арктику вы впишете новые славные страницы.

Сталин

Молотов

Ворошилов

Куйбышев

Орджоникидзе

Каганович».

Мы ответили товарищу Сталину, что всю нашу жизнь и труд отдадим на борьбу за дело Ленина – Сталина.

Все мы знали об огромном размахе мероприятий по оказанию помощи челюскинцам. В Москве была создана Правительственная комиссия во главе с В. В. Куйбышевым. На Чукотке работала Чрезвычайная тройка. К нам направлялись на выручку самолеты, пароходы, дирижабли, ледокол «Красин». Челюскинцы были спокойны за себя и свою жизнь.

Дружно расчищали мы новую посадочную площадку (за время пребывания в Чукотском море было устроено пятнадцать аэродромов!), как бы не желая и думать о том, что разъяренная стихия еще не один раз заставит нас проделать эту работу.

Наконец на двадцатый день после гибели корабля над лагерем появился первый самолет. Это была советская двухмоторная машина «Г-1» Анатолия Ляпидевского. Он прилетел к нам из Уэллена, взял на борт самолета десять женщин и двух детей и благополучно доставил их на Чукотку.

Наши женщины все время держались с большим достоинством, ни разу не проявив страха или паники. Они трудились наравне с мужчинами и обижались, когда их освобождали от тяжелой физической работы, например от постройки аэродромов. Когда женщинам сказали, что они будут вывезены на материк с первым самолетом, раздались такие возгласы:

– Почему мы, женщины, должны покинуть лагерь первыми, когда здесь есть слабые мужчины?! Их и следует отправить в первую очередь.

Пришлось перейти на «дипломатический» язык:

– Поймите, что за нами следит весь мир. Что скажут за рубежом? Ведь там плохо разбираются в нашей жизни, не понимают, что у нас в СССР женщина стоит наравне с мужчиной. За границей еще, чего доброго, скажут: «Какие звери большевики – отправили сперва мужчин, а потом уж женщин»…

Этот довод произвел впечатление. Женщины согласились лететь первыми.

Когда женщины и дети покинули лагерь, нас уже не терзали опасения за их здоровье. А ведь дети легко могли заболеть в необычных условиях лагерной жизни.

Из всех челюскинцев серьезно захворал только Шмидт. Правда, потом, когда люди прибыли на материк, несколько человек заболели гриппом. Врачи объясняли это тем, что мы долгое время жили среди льдов, на свежем воздухе, где нет инфекции; наш организм, так сказать, «разучился» бороться с микробами.

Барак, в котором жили женщины и дети, был рассчитан на сорок человек, и после отлета Ляпидевского осталось много свободных мест. Расселились мы довольно удобно.

В ночь на 6 марта опять поднялся сильный ветер, началась передвижка полей, и льдина, на которой расположился лагерь, треснула как раз под бараком. Это произошло ночью, но у нас всегда дежурили вахтенные.

Мгновенно началась эвакуация. В бараке имелась запасная дверь; через нее все быстро покинули помещение, захватив вещи, спальные мешки, одежду.

Плотники, забравшись на крышу, наскоро перепилили балки. Льды разошлись, и наш барак разделился на две части, которые отошли в разные стороны. Мы обосновались в одной из половинок. Вторую разобрали на дрова. Стало теснее, но зато теплее и даже как-то уютнее. Правда, вначале мы жили по-первобытному, потом все устроилось.

В палатках у нас тоже было довольно хорошо. Мы устроили деревянный каркас, внутри обили его фанерой, так, чтобы между палаткой и стенками оставалась воздушная прослойка. Поэтому в палатках не стало инея. Раньше иней нередко покрывал все внутри, таял, и капли попадали за воротник.

В окна вместо стекол вставили аптекарские бутылки: они не промерзали. Для всех палаток бутылей нехватило, и тогда мы пустили в дело фотографические пластинки, соскоблив с них пленку.

Печи-камельки отапливались дровами или углем. Наши «полярные робинзоны» ухитрились использовать и жидкое топливо, спасенное с «Челюскина»: сделали форсунки у печек, и они круглые сутки давали тепло. Приходилось без конца чистить трубу, потому что при нефтяном отоплении выделялось много сажи и копоти.

Усы и бороды были у всех небритые. Копоть забавно изменяла лица людей. Встанешь утром и друг друга не узнаешь. Тогда и порешили мы перейти опять на дрова.

Температура в палатках достигала двадцати пяти градусов тепла. Все раздевались, спали в белье, залезая в спальные мешки. Когда печка остывала, становилось холодно, как на улице, но в мешках мы этого не замечали.

У самого входа в большую палатку, там, где была раньше кухня, настлали пол. Дальше небольшое возвышение – сплошные нары, на которых мы спали. Туда разрешалось входить, предварительно сняв обувь. Чистоту поддерживал весь коллектив.

Для умывания мы выдолбили в кухне ямку во льду и закрывали ее куском доски. Ежедневно все чистили зубы и мылись, благо воды было сколько угодно; мы добывали ее, растапливая старый, потерявший соленость лед. Вода хранилась в больших бочках.

Так жили в ледовом лагере девяносто два полярника, граждане Советского Союза. Мы знали, что наш могучий народ заботится о нас. Товарищ Сталин лично руководит спасением челюскинцев. Значит, все будет хорошо!