Гибель Дуррути
Гибель Дуррути
В военном министерстве я встретил Хаджи. Он временно состоит военным советником у Дуррути — вожака испанских анархистов. Хаджи рассказал: бригада Дуррути недавно пришла из Каталонии. Анархисты подняли по этому поводу невероятную шумиху. Они идут спасать Мадрид! Они потребовали поставить бригаду на самый тяжелый участок обороны Мадрида! Они, наконец, разгромят полчища Франко!
На второй день на их участке марокканцы форсировали Мансанарес и просочились в Университетский городок. Это очень опасно. Теперь фашисты — в черте города. Анархисты дали Хунте торжественное обещание исправить положение. Никто в это не верит. А сегодня утром они вдруг потребовали вывести их на отдых. Чудовищно!
— А какую позицию занимает Дуррути? — спросил я. Хаджи задумчиво мял свой берет.
— Понимаешь, — сказал он, — я полюбил его. Вот полюбил, и все. Верю в его честность. Он по-настоящему ненавидит фашистов, горячо любит Испанию. Но в каком он ужасном окружении! Меня иногда пугает его трагическая обреченность. В минуты откровенности он не в силах скрыть от меня своего отвращения ко многим авантюристам и негодяям, которые, как он говорит, позорят чистые его идеи. Вот я убежден, что он противник отвода бригады в тыл. Я еду к нему сейчас, хочешь, поедем вместе?
Особняк на тихой улице Мадрида, обсаженный большими развесистыми деревьями. Он принадлежал древнему аристократическому роду. Хозяева, конечно, удрали. По мраморной лестнице мы с Хаджи поднялись в бельэтаж, прошли по большому залу, обтянутому темно-зеленой шелковой материей. На стенах полотна старых мастеров. Из полумрака на нас смотрят глаза далеких предков хозяина дома. У дверей — рыцари в латах. Горят люстры. Нога утопает в мягких коврах. Прошли анфиладой роскошных комнат, никого не встретив. Издалека мы услышали стук пишущей машинки и, наконец, попали в комнату, где разместилась канцелярия штаба бригады. Массивная дверь из черного дуба охраняется четырьмя здоровенными парнями. У каждого по два маузера. Нас провели в кабинет, где Дуррути диктовал что-то машинистке. Он порывисто встал и, кинувшись навстречу Хаджи, долго пожимал ему руку, словно боясь ее выпустить. Он очень нервен. Его черные глаза, всегда светящиеся неистовыми вспышками, сейчас излучали еле уловимую грусть и растерянность.
Хаджи представил меня Дуррути, и я ему напомнил о нашей первой встрече. Это было три месяца назад. Мы с Ильей Григорьевичем Эренбургом с трудом отыскали ночью его штаб в Каталонии под Уэской, почти всю ночь просидели в подвале разбитого дома. Дуррути пламенно излагал Эренбургу свои политические взгляды. В одном нельзя было заподозрить этого горячего человека: в неискренности его желания драться с фашизмом. А в остальном его речь была беспорядочным наивным бредом о всеобщем равенстве, о торжестве анархии. Илья Григорьевич часто своими вопросами припирал его к стене, Дуррути вскакивал, горячился и даже вдруг в сердцах воскликнул, что он за такие слова может и расстрелять. На рассвете, усталый, грустный, он провожал нас к машине, дал конвой и крепко пожал на прощанье наши руки.
Он вспомнил сейчас эту встречу и, явно желая оттянуть неприятный разговор, который предстоял ему, повел нас за собой.
— Посмотрим дом. Здесь так красиво…
Мы пошли за ним. Он останавливался у каждой картины, статуи, любовался, вглядывался в детали тончайшей работы. Вдруг, обернувшись ко мне, он сказал:
— Все, что тебе понравится, можешь взять на память о Дуррути…
Я поблагодарил, сказал, что обязательно захвачу пару рыцарей в латах и, откровенно говоря, даже не пойму, как я жил без них до сих пор. Дуррути весело рассмеялся. Хаджи молча взял его за руку, усадил на большой диван, обитый голубым атласом. Тот покорно сел и опустил глаза.
— Это верно, Дуррути, что ты отводишь бригаду в тыл? — спросил Хаджи. — Резервов нет, ты оголишь самый ответственный участок фронта.
— Да, я отвожу бригаду! — почти закричал Дуррути. — Люди устали! Устали от бомбежек и артиллерии! Люди не выдерживают! Я не могу!..
— Но твоя бригада всего лишь два дня на передовой. Ты знаешь, как народ оценил, что анархисты наконец из глубокого тыла пришли драться в Мадрид. Какое же впечатление произведет уход бригады? Что тебя заставляет предпринять этот шаг?
Дуррути опустил голову и, стиснув виски, тихо сказал:
— Знаю, все, все знаю, но они требуют. — Слово «они» он произнес со злобой.
Снова вскочил и зашагал по ковру. Стиснув кулаки, остановился около рыцаря и, сверкая глазами, сказал:
— Поеду в бригаду. Сейчас же.
— Я с тобой, — предложил Хаджи.
— Нет, нет! — словно испугавшись, воскликнул Дуррути. — Нет, я один поеду, — и решительным шагом направился к себе в кабинет, кивнув на ходу охране: — Машину. В бригаду.
Он быстро затянул на байковой куртке пояс с пистолетом, мы вышли на улицу. К дому подъехала машина с охраной, из нее вышел начальник штаба бригады Дуррути. Рука его на перевязи. Я попросил Дуррути взять меня с собой: хотел снять его в Университетском городке. Он резко сказал:
— Нет, нет. нет, только не сейчас, — и подбежал к раненному начальнику штаба.
— Ну, что там у нас? — Тот вкратце доложил обстановку. Я снял их беседу. Дуррути кинулся в машину, и она в сопровождении четырех мотоциклистов рванула с места. Мы с Хаджи поехали в штаб обороны Мадрида.
Через час, проходя по коридору штаба, я увидел Хаджи. Он стоял спиной ко мне, глядя в окно. Я окликнул его. Он не ответил. Я тронул его за плечо. Он повернулся ко мне, его глаза были полны слез.
— Что случилось?
— Они убили его. Только что.
Предательский выстрел в спину оборвал жизнь Дуррути в момент самой напряженной борьбы его с самим собой и с «классическими» анархистами. Он мучительно хотел порвать с окружавшей его камарильей авантюристов и начать настоящую безоговорочную борьбу за свободу Испании. Он был честным человеком, он готов был сделать правильные выводы из всего, что происходило на его родине, — очевидно поэтому его и убили.