Отход продолжается

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Отход продолжается

Колонна катится без остановки. Дождь прибил пыль, в отсветах пламени горящих машин поблескивают лужи на обочине. Южнее Галицы полыхает пожар. Я считал, горят хаты, но оказалось, военный транспорт, не менее полусотни машин.

15-го сентября. К утру дождь перестал. Вслед за машиной командира батареи огневые взводы оставили грейдерную дорогу. В стороне на расстоянии 3–4-х километров — село. Владимир-Девичье. В центре — площадь, поросшая бурьяном, ближе к забору — колодец. Ни людей, ни машин.

— Стой... глуши моторы... привал.

Село только просыпалось. Поют петухи. Васильев делал разминку перед радиатором, орудийные номера черпали воду, умывались.

Площадь тотчас наполнилась народом. Скрипели калитки... Женщины угощали орудийных номеров хлебом, молоком.

— Фашисты придут, — хором говорили жители, — наши отступают...

— Войска выполняют свои задачи, не волнуйтесь, — успокаивал Васильев.

Жители встревожены. Немецкое наступление неудержимо катится на восток. Чернигов, Нежин, Конотоп уже за линией фронта.

Васильев стал объяснять обстановку, упомянул оборону на Днепре, неудачную попытку противника овладеть Киевом. Жители слушали с недоверием.

— Придут фашисты, — с горечью говорила девушка, ведром которой я пользовался, — вы отступаете...

— Это передислокация... переброска войск с одного направления на другое, — Васильев протянул руку к девушке.

Она воскликнула: — Переброска... целую неделю... бросаете нас на милость немцам... горе... что будет, когда немцы придут?

Васильев, пораженный красотой и искренностью девушки, запнулся.

— Я надеюсь, они не сделают этого, — серьезно сказал он.

— Не сделают... чего?.. Не придут?.. Или минуют наше село? — печально спросила девушка. Ее глаза наполнились слезами.

— По местам!

Передо мной возникли другие глаза. И зачем Варавин остановился у этого колодца? Владимир-Девичье! Еще одно село... Сколько я видел таких сцен?.. Колонна остановилась, бегут жители... Одни спрашивают, другие хранят молчание. Эти знают наперед все, что мы можем сказать в утешение.

Расчеты возвратились к своим местам. Улыбка на лице девушки угасла. Орудия двинулись вдоль улицы, провожаемые горестными взглядами.

Я не видел прежде во встречном взгляде столько глубоких, откровенных и противоречивых чувств: радость и печаль, обида, просьба и обвинение. Слова красивой девушки не выходили из головы, я понял — она обвиняла... решительно и убежденно, без всякого права на оправдание. Обвинения ложились на всех... Девушку не интересовал ни я, ни Васильев, ни орудийные номера. В ее представлении мы все являем собой воина — безликую частицу огромной военной машины, воплощаем силы вооруженного мужчины, призванного испокон веков стоять лицом к врагу и защищать ее до последнего дыхания. Но воин уходил на виду у всех. Никакие слова не в состоянии изменить горькую сущность этого факта. Пропадала девичья надежда на завтрашний день, не тот, что рождается всякий раз с восходом солнца, а другой — тот, который вытекал из вчерашнего дня, из всех прожитых лет. Девушка спрашивала: что будет? Это не вопрос, а жалоба. Она осталась со своим ведром у колодца. Мою душу томила боль. Я чувствовал свою вину перед девушкой, всеми людьми на площади и перед их жилищами.

* * *

Снова гул, грохот, пламя... прилетели «юнкерсы». Движение остановилось. Машины, тягачи, орудия стоят вплотную одно к другому. Бесконечная колонна заняла все обозримое пространство.

Уже не слышно команд, когда являются «юнкерсы». Произвол. Никакой дисциплины. Машина впереди остановилась, прекращают движение остальные. Шоферы бегут, сломя голову, кто куда в поисках укрытий.

Люди огневых взводов не составляли исключения. Не хотелось мириться с этим. В укрытиях расчеты должны стрелять по самолетам.

— Есть ли смысл настаивать?.. Никто не стреляет... — ответил Васильев.

Начался налет. Приехал Варавин. Укрывшись, он проводил взглядом убегавших людей. Я просил разъяснений, как должны вести себя расчеты.

— На ваше усмотрение... укрытия занимать под руководством командиров орудий и стрелять по самолетам, — последовал ответ.

Началась бомбежка. Один расчет отстал, смешался с людьми из ближних машин. Васильев начал собирать, подавал команды. Не тут-то было. Отовсюду раздавались выкрики, брань: довели до чего людей... начальник... докомандовались... ребята, не слушайтесь... пошлите его подальше... наводит фрица на нас...

Я не верил своим ушам. Рядовые препятствовали командиру выполнять его обязанности?! Ни у Васильева, ни у меня не было ни малейшего сомнения в необходимости соблюдать дисциплину. Всякий уважающий себя командир не должен уклоняться от своих обязанностей.

К черту «юнкерсов»! Собрать всех людей до последнего, немедленно построить! Кто этот человек, подстрекавший других к неповиновению?

И вот стоят они, неряшливо одетые, с предметами командирской экипировки, одутловатые шоферы и рядовые из тыловых служб. Одиннадцать человек. Оскорбили лейтенанта! Кто посмел?

Боязливо переминаясь, они мычат что-то нечленораздельное. Пилот, заметив скопление, перевернул «юнкерс» на крыло и устремился вниз. В лицо ударяют разбрызганные очередью комья земли, дохнула упругая волна двигателя, «юнкерс» взмыл в небо.

Люди кричат, в ужасе втянув головы в плечи. «Юнкерс» снова бросился в пике. Люди дрожат, ложатся на землю. Нет! Никто не двинется с места, пока не найден человек, виновный в преступлении, даже если «юнкерс» врежется тут в землю!

— Товарищи лейтенанты!.. Он погорячился, сболтнул лишнее... простите... — все галдели разом.

Взвихрилась пыль, «Юнкерс» вогнал новую очередь.

— ...погибать всем из-за одного... сознайся, ребята, побьет ведь пас, — кричат они друг другу.

Лица сделались зелеными. С высоты валится «юнкерс», пилот нажал гашетки, и два выталкивают третьего.

— Он, товарищи командиры! — истошно вопят они от страха и боли в ушах, причиняемой диким воем сирены.

С ненавистью они глядят на человека, которого скрывали. Тот дрожит всем телом, не разглядеть ни лица, ни фигуры.

— Так-с, — Васильев повернул его лицом к остальным. — Слушай мои команды!.. Разобрать оружие... мигом... к огневым взводам... стрелять по самолетам... марш!

Люди бегут врассыпную, ложатся. «Юнкерс» прошел над головами.

— Стрелять... всем! — кричит Васильев. У одного нет оружия, у другого — подсумка.

— Камнями бросай... черт возьми...

Виновник инцидента, шофер старшего, возраста, в ужасе лепечет что-то, захлебывается. Животный страх сковывал его рассудок и тело. Он знает, как поступают с подстрекателями и паникерами?

— Вперед! — сказал ему Васильев.

— ...отпустите меня... клянусь… никогда в жизни... ребята, братцы, выручайте, не дайте погибнуть.

«Братцы» по команде командиров орудий дружно пуляли в небо.

Шофер ошалело вертит головой, хватается за гусеницу, глядя на «юнкерсов» и на Васильева, не в силах прервать бессвязный поток раскаяния.

«Юнкерсы», наконец, улетели. Крупное лицо шофера конвульсивно дергалось, он трет кулаками маленькие табачные глаза и без удержу говорит... говорит. Ну и вид, гимнастерка собрана сзади, как у старухи, в две складки, одна на другую, командирский ремень.

Командиры орудий собрали всех, кто слушал подстрекателя и был свидетелем вызванной им сцены. От наглости этих молодчиков не осталось и следа. Ретиво бегут вместе с расчетами, становятся в строй. С оружием, воротники наглухо, затянуты пояса.

Виновник происшествия громко повторяет все, что «сболтнул» в начале налета. Васильев выдержал паузу и говорит о мерах, предусмотренных воинскими законами для тех, кто склоняет военнослужащих к неповиновению. Инцидент исчерпан. «По местам!»