Гибель товарища

Гибель товарища

Глубокой ночью мы повернули на северо-восток и спустя полтора часа вошли в подсолнухи.

Рассеивая снопы света, прошла машина на Исковцы.

Дождь льет снова. Я зря выбросил каску. Вода струится по лицу и течет за ворот. Не согревают ни одежда, ни грязные треугольные трофейные плащ-палатки.

Речка осталась позади. Справа, над хатами Гапоновки, каждые две-три минуты поднимается ракета, полыхает над лугом, освещая копны сена. Со всех сторон обложила ночь. Чернильная темнота придвигается вплотную к лицам, вползает в душу.

Перед кучами разметанного сена мои товарищи в молчании остановились. За крайней хатой приглушенно щелкнула ракетница. Взвилась ракета. Роняя искры, поднимается, описывает дугу. Из темноты выступали соломенные крыши, окна, изгородь, луг и маслянисто-черная лента речки. Удручающая картина! Будто приподнялся занавес и открыл опустошенный чумой уголок сказочного царства. Все вокруг мертво и неподвижно. Бесшумно скользят и перемещаются тени, ширятся, чтобы снова упрятать мир под черное покрывало ночи. Дует ветер. Дождь стучит по одежде...

Ракета погасла. Снова слышится голос, сетующий на погоду, вездесущего противника, невезение.

— Не понимаю этих речей, — раздраженно говорил Зотин. — Пловцы с корабля, потерпевшего крушение, взывают о помощи... Но тут положение хуже... против нас стихия и люди... Нельзя предаться течению волн, свернуть с курса, проложенного среди опасностей... Повсюду враг... за хатами... в поле... на дороге. Притаился, ловит ночные шорохи, готовый бросить в глаза сверкающую очередь трассирующих пуль... До цели неблизко, и придет к ней лишь тот, кто способен бесшумно двигаться, смело отвечать врагу... сносить холод, голод, не докучать постыдным нытьем своему ближнему... Нам дождь на пользу... «Верблюд», кажется, в этом направлении? Товарищ лейтенант, время торопит. Там пас не ждут... река Сула рядом, мы выберемся из этой петли...

И побрели все прочь от Гапоновки. Кустарник, спасавший нас днем, остался справа. Позади слева — Веславы. Сапоги вязли в размокшем грунте. Палатки шелестят, под ногами путалась стерня. За гребнем — зарево. Похоже, машины с зажженными фарами.

Шли молча. Справа впереди, где, по моим предположениям, находился «верблюд», горит костер. В отсветах пламени видны две машины, возле копошатся люди. Пламя освещало небольшое пространство вокруг костра. Я принял севернее и двинулся дальше.

— Халы! — глухо щелкнул выстрел, ракета медленно поднялась. Тут же ударила очередь.

Мне еще не приходилось так близко слышать звон падающих стреляных гильз. Стучал часто затвор. Пули пронеслись выше. Перед глазами мокрые стебли, сверкают вспышки встречных выстрелов. А расстояние... Десять или двадцать шагов. Спуск плавно провалился, палец нажал скобу. Очередь.

А на бугре — гирлянды ракет. У Гапоновки и у костра они взвивались почти непрерывно. Сполохи, словно факел, раздуваемый ветром, поднимались слева, со стороны Веслав. Стало светло, как днем.

Куда меня занесло? Новая серия ракет. У меня отлегло от сердца — «верблюд» никуда не исчез. Просто он превратился в кучу золы и жара.

Со всех сторон неслись трассирующие пули. Перед глазами шелохнулось что-то. Я нажал спуск, две короткие очереди — сигнал для всех. Начали стрелять Зотин и вторая пара.

Автоматчик умолк, но пулемет у костра строчил, не переставая. Отвечать бесполезно. Далеко. Нужно отходить.

Зотин поднялся, упал. Наступил ногой на палатку. Автоматная очередь справа струей скрестилась с пулеметной. Кто-то двигался, отсвечивала мокрая одежда, кажется, свои.

— Левей, левей!

И снова ракеты — три, четыре, пять, от костра, вдоль лощины по дуге до самой Гапоновки.

Да ведь это ловушка, и подожженный «верблюд» — тоже. Конечно, друзья Юппа договорились с «баварским петухом». Посты со всех сторон обложили поле с «верблюдом».

Стучал пулемет из лощины. Светящаяся сеть снует и расстилается по низу. Коснувшись земли, пули со злобным визгом уносятся в черное небо. Правый пулемет длинной сплошной трассирующей лентой высвечивал каждую рытвину и стебелек.

Мелькнула чья-то голова в каске, я нажал спуск. Обойма кончилась. Вторая, к моему ужасу, оказалась трассирующей. Пулемет полоснул выше. Позади взлетела ракета. Я находился между пулеметом и постом слева. Пулеметчик снова ударил с перелетом. Моя трасса вроде совмещалась со вспышками. В ответ взлетела ракета. Со стороны костра, брызнув грязью в лицо, ударила рикошетирующая очередь.

Зотин зовет. Я открыл залепленные грязью глаза. Возле костра машина, светят, словно прожекторы, фары. И снова ракеты и пламя.

Что я сделал! Трассирующие пули! Машина... Она забуксует, сядет в грязь?.. Нет... ползет. Двинулась еще одна. Ну, теперь уходить! Ни выемки, ни бугорка! Цветные точки касались палатки, тянет гарью. Зотин! Нет, он жив, послал две ответные очереди. Стреляет вторая пара. Слева еще кто-то. Пулемет из Веслава строчил непрерывно.

Слепит яркий свет. Сторона левее костра погружена в темноту. Передо мной ползут двое. Одна за другой машины заливают светом мокрое поле. Трассирующие очереди веером рассеиваются, исчезают в небе.

Машины держались левее лощины, освещая одна другую. Пулемет у костра не умолкал. Позади у Гапоновки трассы поднимаются в небо.

Я полз и полз. Костер остался справа. Кажется, удалось выскользнуть из заколдованного круга. Где-то недалеко — я знал — дорога, по которой танки и машины шли на Сенчу.

Я мог оторваться от земли. Тяжело дыша, поднялся рядом Зотин.

— Черт... как жарко... давайте передохнем... где же наши?

На северо-востоке, в стороне Лохвицы, появляются желтые пятна. По-моему, фары. В темноте различался грейдер — полоса на фоне неба, подсвеченного недалекими ракетами. Зотин ступил в рытвину. Она наполнена водой.

— Что-то там, — шепотом произнес он, — смотрите... идет. — Он сменил магазин. Раздался щелчок.

— «Братья пилигримы»! — послышалось в ответ. — Свои, не стреляйте! — Андреев, следом Медиков.

— Позади еще... вроде двое, — продолжал Зотин, вглядываясь, — нет... один.

Подошел Кузнецов. Где Обушный?

— Нет его... накрыли, мы поднялись... и сразу ракета... Обушный выстрелил только... а справа пулемет... всадил в бок... гад, трассирующими, он вскрикнул страшно и... все... пистолет вот... снял, — Кузнецов протянул планшетку.

Андреев долго отстегивал размокшую петлю трофейного фонарика. Потом закрылся палаткой, завел красный фильтр, включил свет. Зотин развернул планшетку.

— Тетрадь... фотографии, два письма... а документы? — спросил он, выложив все, что было в планшетке.

— Захватил, что попало... думал, они в планшетке, — ответил Кузнецов.

Разве он не знает, где хранятся у командира документы?

— Что вы насели?.. Места живого не было... искромсан весь... а им документы...

— Жаль лейтенанта... хороший парень был, — печально сказал Андреев, — и вот...

— Ладно читать отходную, — прервал его Кузнецов. Только теперь я начал сознавать, насколько безнадежно было положение. Даже не верил, что удалось выскользнуть. Однополчан Юппа, шедших за нами по пятам, задержала ссора. Но они договорились в Гапоновке и продолжили преследование. Несомненно, они видели следы на берегу речки. Не захотели лезть в холодную воду. Это спасло нас.

Мы выбрались из петли, потеряли двух человек. Вдвоем они пришли, и оба погибли. Старшего политрука Хайкина я видел впервые. Мало знал и лейтенанта Обушного. Видел мельком, во время рекогносцировки Чернобыльской переправы, и позже, когда полк поддерживал 204-ю ВДБр перед плацдармом восточнее Чернигова. Потом еще после атаки ночью возле стога. И вот он погиб в поле под Гапоновкой. Мы вместе учились в Сумском артиллерийском училище. Меня удручала гибель лейтенанта Обушного.

— Не зря они убегали от нас, — Андреев умолк.

— До своих далеко и где они?.. Смерть... Она вот, рядом, — продолжал Кузнецов, — на той стороне Гапоновки Хайкин остался, на этой... лейтенант...

— Довольно вам, — оборвал его Зотин. — Давайте перейдем дорогу?

Вырисовывались очертания кургана. Подножие опоясала неглубокая канава. На дне вода. Но почва значительно суше, чем за Гапоновкой.

Свет фар в стороне Лохвицы делался ярче. Стал слышен гул двигателей. Машин было три. Кто-то вспомнил о патронах.

— Что... стрелять хотите? Еле выбрались из одного капкана... нет, пусть катятся, — начал Кузнецов.

Нападать никто не собирается. Но подготовиться не метает. Что у нас осталось из оружия?

Помимо четырех пистолетов ТТ — моего, Андреева, Кузнецова и Меликова — имелись два парабеллума у Зотина и у меня и четыре автомата. Кузнецов выбросил свой после того, как израсходовал магазин, на ремне он нес длинный, почти до колен, трофейный штыковой нож в металлических ножнах.

Почему Кузнецов бросил оружие?

— Какой смысл таскать железо? Найдем патроны, будет и автомат, отдельно такие вещи не валяются. Довольно того, что есть... чем меньше стрелять...

Осталось немногим более полусотни немецких патронов, кроме того, что было в пистолетных обоймах. Не хватило снарядить и двух автоматных магазинов.

Свет на дороге усиливался, потом слабел. Фары скрылись в лощине. Три, пять, девять, тринадцать пар.

Машины приближались. Отчетливей слышался стук, монотонный и мягкий. Что это? Недоумение рассеялось, когда в конусах света начали обрисовываться силуэты. Это не тяжелые машины, как я считал, а полугусеничные броневики. На передке колеса, задний мост — гусеничный. Некоторые имели на крюке орудия с длинными стволами, по-видимому, противотанковые.

Броневики двигались из Лохвицы в сторону Сенчи. До грейдера сто шагов, габаритные огни удалялись. Прошли еще четыре бронетранспортера и несколько колесных машин.

Снова наползла темнота. Посыпал дождь.

— Свет... — Зотин указывал на север, — фары...

— Ракета, — возразил Медиков, — смотрите, и там светит рядом...

В направлении Лохвицы зарево. Опять похоже — шла машина. Впрочем, утверждать трудно. Местность всхолмленная. Бугры... балки. Утром маячил на горизонте лес, а сейчас темень. В пяти шагах не разглядеть человека. Холодно. Мокро. Пора трогаться.

— Стоит ли тащить трофеи из-за одного магазина, — уже на ходу проговорил Зотин. — Что толку?

Автоматы, верно, но недолго послужившие нам, пришлось бросить. Патроны разделили.